Девушка из кошмаров

* * *

В машине совершенно тихо, пока мы едем ко мне домой. Я не могу перестать об этом думать, поэтому чувствую себя бесполезным. В этом сказывается отсутствие моего опыта в дружбе. Томас выглядит хрупким, как пожухлый лист. Кто-то другой в такой ситуации знал бы что делать, какой рассказать анекдот или историю. Кто-то другой знал бы, что делать, кроме как сидеть на пассажирском месте и чувствовать себя неуютно.

Я не знаю, на самом ли деле Томас встречался с Кармел. Она могла отмазаться от титула по техническим причинам. И только. По техническим. Потому что и она, и я, и все знали, что Томас влюблен в нее. Последние шесть месяцев она очень хорошо притворялась, отвечая ему взаимностью.

— Мне нужно побыть немного одному, хорошо, Кас? — сообщает он, не глядя на меня. — Я не съеду с обрыва или что-то в этом роде, — продолжает он, пытаясь улыбнуться. — Мне просто нужно побыть одному.

— Томас, — говорю я.

Когда я кладу руку на его плечо, он поднимает свою и мягко сбрасывает ее. Я понял намек.

— Хорошо, мужик, — продолжаю я и открываю дверцу. — Просто дай знать, если тебе что-нибудь понадобится, — и отхожу.

Нужно еще что-нибудь сказать, что-то более ободряющее, чем уже есть. Но лучшее, что в моих силах, это прямиком идти вперед и не оборачиваться.

Глава 13

В доме царит гнетущая тишина. Я замечаю это, как только вхожу. Помимо меня здесь нет ничего, ни живого, ни мертвого, и этот факт почему-то вызывает у меня не чувство спокойствия, а больше его иллюзию. Глухо и так обыденно раздаются звуки шепота, щелчка закрывающейся входной двери и скрипа половиц. Или, возможно, только кажется так, потому что у меня возникает такое чувство, будто бы я завис во время крушения поезда. Вокруг меня все крошится и кажется непонятным, и что в таком случае необходимо вообще предпринимать. Томас с Кармел расходятся. Анну разрывают в клочья. А я, черт побери, не могу ничем помочь.

С матерью я перекинулся не больше пяти слов с последнего ее аргумента насчет отслеживания Анны в аду, поэтому, когда я прохожу мимо кухонного окна и замечаю ее во дворе, сидящей со скрещенными ногами перед промокшей насквозь черемухой, я чуть ли не подпрыгиваю. Она в легком летнем платье, а вокруг нее насчитываю несколько белых свеч, кажется, всего три штуки. Дым, возможно исходящий от ладана, поднимается вверх и рассеивается. Я не распознаю это заклинание, поэтому выхожу через заднюю дверь. Нынче ее заклинания носят больше шарлатанский характер, и только при особых обстоятельствах она выкроит время, чтобы заняться ими в личных целях. Хотите, верьте, хотите, нет, но если сейчас она пытается привязать меня к дому или связать руки, чтобы я не причинил себе вред, то я съезжаю отсюда.

Когда я приближаюсь, она молчит и даже не поворачивается, когда моя тень падает на нее. Фото Анны опирается на ствол дерева. Она принадлежала одной из газет, которую я вырвал этой осенью. Я всегда ношу ее с собой.

— Откуда она у тебя? — спрашиваю.

— Я достала ее утром из твоего бумажника, перед тем как ты ушел с Томасом, — отвечает она печальным и в тоже время спокойным голосом, слегка оттеняя заклинание, которым она сейчас занята. Рядом с ней мои руки слабеют. Я уже был готов вырвать фото из ее рук, но все мое желание просто просачивается сквозь пальцы.

— Чем ты занимаешься?

— Молюсь, — просто отвечает она, и я опускаюсь рядом с ней на траву.

Ровный столп огонька свечи, взимающийся вверх, выглядит тонким и таким неподвижным. Поднимающийся над маминой головой ввысь дым, который я заметил раньше, шел из куска янтарной смолы, заранее расположенного на плоском камне и пылающего мягко-синим и зеленым цветами.

— Это поможет? — спрашиваю. — Она почувствует это?

— Не знаю, — отвечает она. — Возможно. Наверное, нет, но я надеюсь на обратное. Она так далеко отсюда. За пределами досягаемого.

Я молчу. Она достаточно близка ко мне и сильно связана, чтобы найти дорогу обратно.

— У нас есть ключ к решению, — отвечаю. — Это атаме. Мы могли бы воспользоваться его помощью.

— Каким образом? — ее голос обрывается; лучше бы ей не знать об этом.

— Он может помочь открыть дверь. Или, возможно, он и является этой дверью. Мы могли бы попытаться, — я трясу головой. — У Томаса лучше получается объяснять, но сейчас у него не выйдет.

Мама вздыхает, опуская взгляд на фото Анны. На ней изображена девушка шестнадцати лет, с темно-коричневыми волосами, белой блузой и улыбкой на лице, что шло вразрез с ее дальнейшими событиями.

— Я знаю, почему ты вынужден этим заниматься, — наконец, отвечает мама. — Но я не могу заставить себя понять это. Ты понимаешь?

Я киваю. Это лучшее, что у меня есть, и действительно большее, что я могу просить. Не поворачивая головой, она делает глубокий вдох и одним махом задувает все свечи, что вызывает у меня улыбку на губах. Когда я был ребенком, она постоянно использовала этот старый ведьмовский дешевый трюк. Затем она тушит янтарную смолу и берет фото Анны. После этого возвращает ее мне назад. Когда я убираю ее в бумажник, она достает тонкий белый конверт, который был зажат коленом.

— Сегодня пришло почтой, — говорит она, — от Гидеона.

— Гидеона? — рассеяно переспрашиваю я, принимая конверт.

Это немного странно. Обычно, когда он посылает мне почту, это или огромный пакет книг, или мамины любимые, покрытые шоколадом оладьи. Но когда я открываю его и высыпаю содержимое на ладонь, то вижу перед собой старую размытую фотографию.

Вблизи я слышу, как щелкает друг об друга воск, когда мама собирает свечи. Она что-то мне говорит и, пока бродит вокруг дерева, задает какие-то неясные вопросы, стряхивая пепел янтарной смолы с камня. На самом деле, я не слышу, что она говорит. Все, что мне остается делать — это смотреть на фото в своей руке.

На ней изображена облаченная в мантию и с накинутым капюшоном фигура, стоящая перед алтарем. Позади него заметны другие фигуры, точно также одетые в красные одежды. На ней я узнаю Гидеона, исполняющего ритуал, с моим атаме в руках. Но не это заставляет меня напрячься. А то, что остальные фигуры на фото, по-видимому, тоже держат в руках атаме. Как минимум, на картинке я насчитал пять таких же идентичных атаме.

— Что это? — спрашиваю, и показываю матери.

— Это Гидеон, — рассеянно отвечает та, а затем останавливается, когда замечает другие атаме.

— Я знаю, что это Гидеон, — говорю я, — но кто такие остальные? И чьи, черт возьми, эти атаме? — я указываю пальцем на ножи.

Я хочу верить, что это всего лишь фальшивые ножи. Подделка. Но почему? И что, если это не так? Существуют ли другие, такие же, как я, убивающие мертвых? Почему я не знал об этом? Такая мысль пролетает в моей голове первой, а затем проносится вторая: возможно ли, что я смотрю на создателей атаме? Но это не может быть правдой. По мнению моего отца, а также Гидеона, атаме в буквальном смысле считается древней, чем сама земля.