Девушка, которая застряла в паутине

– Погоди немного, мне еще надо его открыть. О’кей, теперь… подожди, тут уже кое-что есть.

– Наплюй на это. Я хочу, чтобы текст оказался над всем остальным, ты слушаешь?

– Слушаю.

– Пиши: «Лисбет, возможно, ты уже знаешь, что Франс Бальдер мертв, застрелен двумя выстрелами в голову. Не можешь ли ты попробовать узнать, зачем кому-то понадобилось его убивать?»

– Это всё?

– Это не так уж мало, учитывая, что мы давно не общались. Она наверняка сочтет наглостью, что я только задаю вопрос. Но думаю, ее помощь нам не повредит.

– Ты хочешь сказать, не повредит немного незаконных хакерских действий…

– Я этого не слышал. Надеюсь, скоро увидимся.

– Надеюсь.

Лисбет все-таки удалось снова уснуть, и теперь она пробудилась в половине восьмого утра, причем не в лучшей форме. Ее подташнивало, голова болела. Тем не менее чувствовала она себя лучше и, быстро одевшись, наскоро позавтракала – двумя разогретыми в микроволновке пирожками с мясом и большим стаканом кока-колы. Потом сунула в черную сумку тренировочный костюм и вышла на улицу. Буря улеглась, однако повсюду валялись мусор и газеты, которые разнесло по городу ветром.

От площади Мосебакке Саландер пошла вниз и дальше по Гётгатан, бормоча что-то про себя. Выглядела она озлобленно, и, по крайней мере, два человека испуганно отступили в сторону. Но Лисбет вовсе не была сердита – просто собранна и целеустремленна. Она не имела ни малейшего желания тренироваться. Ей просто хотелось не отступать от заведенного порядка и выгнать из организма яды. Поэтому Саландер продолжила путь к Хурнсгатан и перед самой «горбушкой» свернула направо, в боксерский клуб «Зеро», расположенный в подвале и казавшийся в это утро обшарпанным, как никогда.

Помещению не повредило бы, если бы по нему разок прошлись краской и вообще немного освежили. Здесь, похоже, ничего не делали с семидесятых годов – ни с интерьером, ни с афишами. На стенах по-прежнему висели Али и Джордж Форман. Все по-прежнему выглядело так, как на следующий день после легендарного матча в Киншасе [40] , что вполне могло объясняться тем, что отвечавший за зал Обинце маленьким мальчиком наблюдал за боем на месте и потом носился под очищающим муссонным дождем с криком: «Ali Bomaye!» [41] Этот бег стал не только его лучшим воспоминанием, но и, как он говорил, последней точкой в «днях невинности».

40

Имеется в виду поединок за звание чемпиона мира между Мохаммедом Али и Джорджем Форманом, состоявшийся 30 октября 1974 г.

41

Али, убей его! (язык лингала)

Вскоре после этого ему с семьей пришлось бежать от террора Мобуту, и вся его жизнь переменилась; и, пожалуй, не было ничего удивительного в том, что ему хотелось сохранить это мгновение истории или в каком-то смысле продлить его в богом забытом боксерском зале в Стокгольме. Обинце по-прежнему постоянно говорил о том поединке. Вообще-то, он постоянно говорил о чем угодно.

Крупный, мощный и лысый, он был болтуном милостью Божьей и одним из немногих в зале относился к Лисбет доброжелательно, хотя, подобно многим другим, и считал ее более или менее сумасшедшей. Периодами она тренировалась исступленнее всех остальных и с дикой силой набрасывалась на боксерские груши, мешки и спарринг-партнеров. В ней присутствовала какая-то первобытная, яростная энергия, которую прежде Обинце почти не встречал, и однажды, еще хорошенько не узнав ее, он предложил ей начать участвовать в соревнованиях боксеров.

Услышанное в ответ фырканье навсегда отбило у него охоту повторять это предложение, и он так и не понимал, зачем Лисбет так истово тренируется; впрочем, ответа на этот вопрос ему и не требовалось. Истово тренироваться можно вообще без всякой причины. Это лучше, чем истово пить, лучше и многого другого. А может, она действительно не покривила душой, когда поздно вечером, с год назад, сказала ему, что хочет быть физически подготовленной, если вдруг опять попадет в переплет…

А то, что ей уже доводилось побывать в переплете, Обинце знал. Обнаружил в «Гугле». Он прочел о ней все, что имелось в Интернете, и прекрасно понимал, что ей хочется быть в форме на случай, если возникнет какая-нибудь новая зловещая тень из ее прошлого. Уж это-то он понимал лучше всего. Оба его родителя были убиты киллерами Мобуту.

Чего он не понимал, так это почему Лисбет периодически полностью забрасывала тренировки, при этом, похоже, вообще не двигалась и упорно питалась только паршивой едой. Такого рода резкие метания между крайностями оставались для него непостижимыми, но к моменту ее появления в это утро – как всегда, демонстративно одетой в черное и с пирсингом, – он не видел ее уже две недели.

– Привет, красавица! Где ты пропадала? – спросил Обинце.

– Занималась кое-чем жутко противозаконным.

– Могу себе представить. Отделала компанию байкеров или что-нибудь в этом роде?

Но Саландер даже не ответила на шутку. Просто мрачно двинулась в раздевалку, и тогда он, зная, что она это ненавидит, все-таки встал у нее на пути и посмотрел ей прямо в лицо.

– У тебя жутко красные глаза.

– Я вчера напилась, как собака. Подвинься!

– Тогда я не желаю тебя здесь видеть, тебе это известно.

– Skip the crap [42] . Я хочу, чтобы ты выбил из меня все дерьмо, – прошипела Лисбет.

Потом она пошла, переоделась и вернулась обратно в слишком больших боксерских шортах и белой майке с черным черепом на груди, и у него не оставалось иного выхода, как действительно вышибить из нее дерьмо.

42

Не мели чушь (англ.).

Он прессовал ее до тех пор, пока ее трижды не вырвало в мусорную корзину, и изо всех сил ругал ее. Она с успехом отругивалась. А потом ушла, переоделась и покинула зал, даже не попрощавшись, и на Обинце, как это с ним часто случалось в такие минуты, нахлынуло ощущение пустоты. Возможно, он был даже немного в нее влюблен. Во всяком случае, неравнодушен – а как можно было оставаться равнодушным к девушке, боксирующей таким образом?

Последнее, что он видел, были ее икры, исчезавшие вверх по лестнице, и поэтому Обинце не имел представления о том, что, когда она вышла на Хурнсгатан, мир у нее перед глазами покачнулся. Лисбет, тяжело дыша, оперлась о стену дома. Немного постояв, она двинулась дальше, в сторону своей квартиры на Фискаргатан, и, добравшись до дома, выпила еще один большой стакан кока-колы, а также пол-литра сока. Затем рухнула в постель и минут десять-пятнадцать смотрела в потолок, думая то об одном, то о другом – о сингулярностях, горизонтах событий, о некоторых особых аспектах уравнения Шрёдингера, об Эде-Кастете и многом другом.

Только когда мир обрел прежние краски, Саландер снова встала и подошла к компьютеру. Как бы она внутренне ни сопротивлялась, ее постоянно тянуло туда с силой, не ослабевавшей с самого детства. В этот день Лисбет не была расположена к каким-нибудь более сложным эскападам. Она лишь вломилась в компьютер Микаэля Блумквиста – и в следующий миг остолбенела. Она просто отказывалась верить. Ведь они только что шутили по поводу Бальдера. А теперь Микаэль написал, что тот убит, застрелен двумя выстрелами в голову.

– Проклятье, – пробормотала Саландер и принялась просматривать в Интернете вечерние газеты.

Там об этом еще ничего не говорилось – впрямую. Впрочем, многого не требовалось, чтобы понять, что за сведениями о «шведском ученом, застреленном у себя дома в Сальтшёбадене», скрывался именно Бальдер. Полиция явно пока отмалчивалась, а журналисты не проявили себя особенно ловкими ищейками – вероятно, потому, что еще не поняли масштаба происшествия или не приложили достаточных усилий. Этой ночью, очевидно, произошли более важные события: буря и отключение электричества по всей стране, безумные задержки поездов и кое-какие новости в жизни знаменитостей, в которые Лисбет даже не попыталась вникнуть.