Девушка с пробегом

— Злиться? — Я дергаю подбородком, перебивая, — Нет, малыш, я не злюсь. Со мной злой можно иметь дело. Я, мать твою, в ужасе от того, что ты сделал. И вот это уже финиш.

— В ужасе? — медленно повторяет Огудалов. — Ты действительно хотела сказать именно это? Не что-нибудь другое? Потому что, как мне кажется — это немного неадекватная реакция на…

— Неадекватная? — Я соскакиваю с подоконника, скрещиваю руки на груди. — Ты затопил мне квартиру, подставил меня на такие деньги, лишь бы я к тебе въехала, и считаешь, что быть в ужасе от осознания, что две недели спала в одной постели с психом — это неадекватная реакция?

Тишина встает между нами, будто плотная прозрачная стена. И Давид смотрит на меня недоверчиво, щурится, будто взвешивая каждое мое слово на каких-то внутренних весах.

Я кошусь на часы, так, на всякий. Сорок минут до критической точки. А быстро мы управились, мне казалось, что я больше времени с мыслями собиралась.

— Знаешь, богиня, — глухо и раздраженно произносит Огудалов, убирая руки в карманы брюк, — когда я тебе предлагал придумать более убедительный повод для расставания, я не предполагал, что ты поймешь это так буквально.

30. Игра по правилам и без

— У меня доказательства есть, — пальцы мои стискивают в кармане плаща эту идиотскую пуговицу.

Мне кажется, что я разоблачаю не его. А себя. Ведь это мне сейчас задохнуться тоской и не говорить ни слова. Все лучше, чем умереть, как только он окажется за дверью моей жизни.

— Ну, отлично, — Давид раздраженно кривится, а потом разворачивается и исчезает где-то в глубине моей квартиры.

Я не успеваю опешить от такого наглого ухода от разговора. Потому что Давид возвращается. Со стулом.

Ставит его напротив меня “задом наперед”, усаживается, опускает локти на спинку стула, а подбородком упирается в переплетенные пальцы.

— Ну давай, любимая, — мрачно улыбается, глядя на меня, — я тебя слушаю. Внимательно.

Любимая. Нет, он, кажется, и не собирался следовать моим правилам. Все равно все делает так, как ему хочется. И во всем мы делаем так: я черчу границу — он её стирает. Он пытается устанавливать для меня правила игры — и я тоже не желаю им подчиняться.

Так почему же мы до сих пор вместе?

Почему вплавляемся друг в друга только крепче?

Даже сейчас, когда я знаю, что он сделал, и нахожу, что это слишком отчаянный ход в нашей одной небольшой войне — почему мне так сложно от него оторваться?

Может быть, потому, что на самом деле мы слишком одинаковые в принципиально важных вещах. Оба умеем отличать важное от шелухи. Оба — не допустим сомнений в партнере. Оба — слишком циничны, чтобы ссориться из-за невымытой сковородки или того, что я не люблю краситься, а он — вечно разворачивает зубные щетки строго в направлении “на запад”. А еще мы оба — насмерть друг другом больны.

Расходимся мы только в смешных мелочах, в вещах не принципиальных. И не такая уж и большая — эта наша разница в возрасте.

Вот только в одной принципиальной вещи все-таки мы не совпадаем.

Не все средства хороши на войне.

— Надь, я все еще слушаю, — настойчиво напоминает о себе Давид.

Я вытягиваю из кармана пуговицу, пытаясь наскрести в себе силы на то, чтобы заговорить. Давид берет её из моих пальцев, крутит, вертит, задумчиво рассматривая. Кажется — тоже узнает, если я верно понимаю тень, пробежавшую по его лицу, но это все равно никаким местом не походит ни на раскаяние, ни на предчувствие разоблачения.

— И? — Огудалов вздыхает. — Я все еще нихрена не понимаю, богиня, какие подсказки мне в этой игре полагаются.

— Ну это же твоя пуговица, ты не будешь спорить? — Хороший вопрос для начала. Задавать его непросто, но получается. Все, поехали, ни шагу назад, стоять на своем, пока он чистосердечно не признается.

Давид пожимает плечами.

— Да, кажется. Цвет, форма, бренд — есть у меня такое пальто. Дальше что?

— А то, что эту пуговицу нашла моя соседка в их квартире, — я дергаю подбородком к потолку, чтобы уточнить, о какой именно соседке идет речь, — если хочешь, она это подтвердит. И как ты это объяснишь?

— Так, что я ходил к твоему соседу разбираться? — неторопливо уточняет Давид. — Еле дозвонился до него. Он, кстати, пытался меня вытолкать, может, тогда и оторвалось?

Ну, да, ходил. Я это помню. Я уже это обдумала, еще на первой тысяче шагов. Он действительно поднимался к моим соседям, и наверняка даже проходил “в зал”, то есть в комнату над моей мастерской, ведь он ходил поглядеть на поломку. Это верно. Если бы не одно “но”.

— Ты поднимался к Ивановым еще до того, как я уехала, — парирую я, — и я прекрасно помню, что на тот момент ты был без пальто. Ты вообще после Левицкого пальто бросил в багажник и так сел за руль. То есть тогда никакую пуговицу ты потерять не мог. Только раньше.

Давид молчит, в уме явно разбирая этот факт по кусочкам. Видимо, никаких возражений у него нет. Он действительно не любит садиться за руль, будучи в верхней одежде.

— Ну, допустим, — он кивает, — только как я мог что-то сделать “раньше”, Надь? Мы с тобой вместе ездили к Левицкому и обедали с ним в ту субботу. Мы были вместе. В Москве. Я не отходил от тебя и на пять минут, потому что Левицкому только повод дай, он с удовольствием перестанет быть неженатым вдовцом. Он уже давно “в активном поиске”. И пялился на тебя довольно однозначно. Так каким образом я из Москвы попал в Мытищи, да еще и влез в квартиру к твоему соседу? Даже при моей любви к быстрой езде — за ту минуту, что ты носик припудрить ходила — я без умения телепортироваться бы точно не справился.

Да-да, это я тоже помню. И это — самое первое мое “оправдание”, которое было разбито вдребезги жесткой тварью, носящей имя “цинизм”.

— Ты сам говорил — текло минимум часа четыре. — произношу я бесстрастно, — где четыре — там и пять, радость моя. И мы с тобой не были вместе с утра. Ты отвез меня домой, с утра, мне надо было отпустить Пашу, а ты уехал “по делам, до офиса”. Я тогда покормила Лису, переоделась, проводила её к подруге, мы с её мамой попили чай, тогда ты меня и забрал. Я же не отслеживала твою тачку. Ты вполне мог сделать вид, что уехал…

Давид чуть поджимает губы на эту мою фразу, но молчит, а я продолжаю.

— Ты мог дождаться, пока я уйду вместе с Лисой. Подняться к Иванову. За пару бутылок водки он тебя за брата родного примет. Ну, а там — дело техники, говорить с ним “за жизнь”, пока он не наклюкается настолько, что уснет, не выходя из-за стола. А потом — найти какой-нибудь ломик и проработать “вопрос батареи”. Меня нет. Я не слышу. Прийти и оторвать Иванову башку я не могу. А там — течет себе и течет, до Раисы Петровны дотекло далеко не сразу, да и она тогда на даче была. Ну, этого ты не знал, поэтому помог моему телефону выпасть из сумки. Чтобы до меня не сразу дозвонились. Я же помню, что ты восхитительный фокусник, сладкий мой.