Девушка с пробегом

И все сыграло так, как Сашенька и предполагал. Люда нашла пуговицу. Она и не могла не найти. Она притащилась ко мне оборонять своего Боречку, а я… А мне немного надо было, чтобы себя накрутить.

Уж Верейский-то, чьи шмотки вышвыривались с третьего этажа — это знал как никто. Мужикам я боялась верить. После самого Сашеньки — это ощущалось еще сильнее.

Этот хренов ярлык “с пробегом” на самом деле чудесно отражал мою суть. Как ты ни скручивай пробег у тачки, подвеске и движку это не поможет. Можно внешне казаться новенькой, не тронутой, не потасканной по всем ухабам жесткой реальности. Но подними “капот”, загляни чуть дальше за порог души — и услышишь, как троит движок, как тянет твою “машину” не в ту сторону, куда надо.

Вот и я была девушка “с пробегом”. Снаружи ничего такая. А вникни — сразу ощутишь, как далеко меня может занести, если не аккуратно шевельнешь рулем.

И я ведь на Верейского даже не подумала. Хотя это ведь было логично! Куда как логичнее, чем наезжать на Давида, который приехал ко мне трезвый и не особо знал моих соседей. Да и откуда бы ему их знать? Разве что на него интерпол и ФСБ работают, но даже для него это как-то перебор.

Почему я не подумала на Верейского все-таки? Я просто выбросила его из головы и не думала нарочно — когда думала, у меня весь мир от ярости сводило. Ведь он был живой. Мудак, который поднял руку на мою дочь. Его мне даже посадить не удалось, хотя ведь дело было даже не в одном синяке.

Ну, теперь-то я точно сделаю все, чтобы его посадить. Ведь этот подставной потоп тянет на “умышленное нанесение вреда чужому имуществу”, да? Пуговицу хочется завернуть в пакетик — вдруг там отпечатки пальцев остались. Ох, и надо будет к Люде сгонять, взять её в оборот, ради спасения любимого Боречки она чего только ни сделает…

Господи, и как же противно, что я сыграла ровно по нотам написанной этим куском дерьма симфонии. Как просто оказалось зацепиться за одну маленькую заусеницу, чтобы убедить себя в том, что напоролась на еще одного долбанутого на всю голову мужика.

Если бы не педантичность Давида…

Я моргаю, пытаясь сглотнуть. Будто боксер после нокдауна — пытаюсь снова встать на ноги. Нужно встать на ноги. Нужно прийти в себя. И продолжать этот… разговор. Нет, уже не бой, точно не бой.

Давид стоит и смотрит на меня, скрестив руки на груди. В его взгляде столько льда, что не понятно, как я еще не превратилась в сосульку. И я хочу сказать “Прости”, но как же мало будет этого слова…

Боже, сколько всего я ему наговорила…

— Почему ты сразу не сказал? — тихо спрашиваю я. — Почему позволил мне зайти так далеко?

— Ты зашла только туда, куда сама хотела зайти, — каждым его словом можно порезаться, — я давал тебе шанс остановиться и меня услышать. Ты же предпочла пуговицу. Мне. Отличный выбор, крошка, надеюсь, в постели она тебя устроит.

Да, кажется, со мной твердо намерены порвать.

Сердце будто в пропасть летит, как только до меня доходит это откровение. И я вполне могу понять его обиду. Боже, он мне тут в любви признался, даже не один раз, а я ему ответила вот этим…

— Но ты оправдывался, — срывается с моего языка, — в чем тогда ты виноват, если не в этом?

И оправдывался, и с лица спал… Блин, все не то ведь говорю, но так работает моя долбанутая голова.

Лучшая защита — это, блин, нападение. Иногда я кажусь себе ужасно неприятной, чуть ли не мужланом. А кто еще терпеть не может извиняться, и во всем ищет как бы выискать вину у того, перед кем провинился?

— Знаешь, Надя, — Огудалов опасно щурится, — это уже не твое дело. Какое право у тебя есть с меня спрашивать? Ты мне жена? Девушка? Кто ты мне? Никто. Мы с тобой просто трахаемся. Ты сама этого хотела.

Получай, фашист, гранату. Кушай, Наденька, свою же кашку, не обляпайся. Сглатывать только не забывай.

— Давид…

— Хватит, — он резко качает головой, заставляя меня подавиться словами, — честно скажем, я наслушался. Зато теперь знаю, насколько тебе важен. Ты обвинишь меня в чем угодно, включая убийство Кеннеди, и все потому что тебе не хочется быть моей. Окей. Будем считать, сегодня я тебя услышал. Наверное, просто с самого начала не нужно было ни на что рассчитывать.

И да, я ведь говорила ему именно, чтобы ни на что со мной не рассчитывал. Я говорила это через день — даже сегодня говорила. Почему же мне сейчас не напоминать ему это хочется, а попросить прощения еще и за это?

Из кухни Давид уходит, оставляя меня ментально — втоптанной в пол. Никогда не готова была назвать себя идиоткой. А вот сейчас искренне уверена — этого эпитета даже мало, чтобы описать мое поведение. Овца, блин, и та так не ступила бы.

Выдула же слона из… пуговицы.

Щеки пылают и совершенно неожиданно хочется расплакаться от бессилия. Знаете, есть история про золушку. Вот ей фея дала волшебную туфельку и платьишко с коротким сроком годности.

У моей туфельки срок годности был не ограничен. Кто ж виноват, что я, проверяя её на прочность, долбила по ней молотком? Не выдержала даже магия…

Плакать, разумеется, хочется. И пару побежавших по щекам слезинок я отлавливаю пальцами, а потом шумно выдыхаю и тоже ухожу из кухни.

Бесполезно тут стоять и ждать у моря погоды. Не пойдет мой Аполлон мне навстречу, он смертельно обижен, и я его понимаю. Я бы сама на себя обиделась за такие закидоны.

Ох, Надя, Надя, твои радиоактивные тараканы и так всех мужиков от тебя распугали, кажется, отпугнут и этого. И вот это действительно больно.

Впрочем, ну я не буду я, если просто так позволю ему уйти.

Ну хоть попробовать принести извинения я же могу, да? Тысячу и одно извинение хватит? Или может одно извинение, но приложить сверху тысячу поцелуев — хватит ли этого для оплаты моего счета.

Наверное, нет. Но хотя бы попытаться стоит.

Я думала, он пошел собирать свои вещи, чтобы уйти, а нахожу Давида в моей комнате, сидящим на полу. И рядом с ним — открытый ящик с инструментами. В его пальцах отвертка, у его колена — моток синей изоленты и какой-то пустой пакетик.

Натюрмортик…

— Для человека, который собрался уходить, ты не торопишься, малыш, — брякаю я, и хочу пробить себе лоб фейспалмом. Блин, я вообще умею вести себя как адекватная виноватая женщина? Хоть как-нибудь можно вырубить режим стервы? Ну что это за поведение вообще? Вот именно после этого мои извинения, разумеется, прозвучат ужасно убедительно. Разумеется!

Мой Аполлон поворачивается ко мне, явно желая засветить мне в лоб отверткой. Да-да, это будет правильно. Очень-очень правильно.

— Я тебя услышал, — ровно произносит Давид, глядя мне в лицо, — пять минут. Я закончу с розеткой и уеду.