Девушка в тюрбане

Впереди в некотором отдалении легкая расплывчатая фигура стремительно двигалась по тропе.

Идальго еще ускорил шаги, поравнявшись с нею, искоса взглянул: это была женщина, причем не крестьянка, а, скорее всего, бродяжка, и не очень-то молодая; длинные волосы, грязные и тусклые, от сырости слиплись, как пакля. Она первая заговорила с ним, спросила равнодушным тоном:

— Ты из монастыря, сеньор?

Дон Луис кивнул.

— А одежда у тебя не монашеская. — Теперь она внимательно смотрела на него.

— Я не монах.

Женщина легко шагала рядом, без всякого усилия поспевая за ним.

— Значит, королю служишь, затворнику в Юсте. — И, словно иные подробности ее уже не интересовали, она отвела взгляд от дона Луиса и отступила на край тропы. Так она по-своему попрощалась с идальго, который продолжил путь в одиночестве.

Тропа привела его на деревенскую площадь, настало время браться за дело: выбрать из того, что предлагали крестьяне, провизию, которая придется по вкусу королю. Особенно он беспокоился о рыбе. Его Величество был большой охотник до речной и озерной рыбы, а запасы Куакоса очень скудны. Под конец его угостили чашкой парного молока, он выпил ее стоя и вскоре пустился в обратный путь. Себе на плечи он взвалил полный бочонок молока, на первый завтрак монарху, а одному из крестьян поручил навьючить всю остальную провизию на мула и доставить через несколько часов в монастырь.

На обратном пути, неподалеку от того места, где расстался с женщиной, он увидел ее распростертой на земле — серое неподвижное пятно на мокрой траве. Дон Луис наклонился, посмотрел: она казалась бездыханной; тогда он с силой встряхнул ее за руку, даже молоко в бочонке булькнуло, и приблизил свое лицо к лицу женщины. Она с трудом приподняла веки и посмотрела на него мутным взглядом.

— Вам плохо? Что случилось? — с тревогой спросил он, пытаясь понять причину ее неподвижности. — Я помогу вам подняться. — Он опустился на колени и обхватил ее за плечи.

— Нет, сеньор, со мной ничего не случилось, как спала, так и буду спать, если ты оставишь меня в покое. — Женщина насмешливо покосилась на дона Луиса, который осторожно приподнял ее и поддерживал почти в сидячем положении. Он тут же ее отпустил, а она, не обращая внимания на смущенно склонившегося над нею человека, повернулась к нему спиной и, словно зверек, опять заснула.

Когда дон Луис переступил порог монастыря, настал день, однако туман не рассеялся, свет оставался тусклым и как бы сонливым. Идальго отнес бочонок на кухню, проверил, все ли приготовили, как приказано с вечера, затем поднялся в комнаты этажом выше узнать, проснулся ли король.

Его опередил дон Гастелу, он оживленно беседовал с сувереном, который, кутаясь в теплый шерстяной плащ — большой камин не спасал от холода и сырости, — устроился в неуклюжем кресле, положив ноги на скамеечку, и слушал доклад секретаря. Тот громко и внятно читал депеши, только что доставленные из Вальядолида; на вошедшего министра двора поначалу не обратили внимания. В комнате царил обычный утренний беспорядок: постель не убрана, одежда валяется на стуле, воздух тяжелый — окон еще не открывали. Дон Луис освобождал на столе место для посуды, которую вот-вот принесут слуги, и взгляд его упал на аккуратную стопку листов, исписанных рукою короля, последняя строка обрывалась на полуслове. Ровный почерк был понятен, еще понятнее предмет — нечто вроде мемуаров, видимо, король решил оставить потомкам правдивый рассказ о своем царствовании.

Кисада быстро, с интересом пробежал страницу и оторвался от нее, лишь дойдя до конца.

Тогда-то он и встретился взглядом с императором, который явно наблюдал за ним, даром что дон Гастелу продолжал читать депеши, не подозревая, что король его не слушает. Шарканье слуги, вошедшего из коридора с подносом напитков, сняло напряжение этих скрестившихся взглядов.

Дон Луис накрыл стол для завтрака, задержался у камина, подбросил дров в огонь и вышел; дон Гастелу тотчас же прервал чтение, заметив, что Его Величеству пора подкрепиться, и помог королю подойти к столу, где дымился каплун, отваренный в сладком молоке со специями.

Дон Луис, будучи по натуре нелюбопытен, лишь только прикрыл дверь королевской опочивальни, забыл то немногое, что прочел, в памяти сохранился лишь инквизиторски пронзительный взгляд суверена. Шли дни, и идальго решил, что инцидент исчерпан.

Всю зиму на нем лежало тягостное бремя — ежедневный поход на заре в Куакос; суровая зима не смягчилась даже к концу декабря: то стоял туман, то шли назойливые проливные дожди.

Рождество и Новый год в монастыре встретили с торжественностью, принятой в религиозных общинах по этим праздникам, король, со своей стороны, воспользовался случаем и устроил пышные светские застолья. Так что дону Кисаде выпало немало хлопот, надо было обеспечить королевский прием немногочисленным, но достославным гостям монарха. Только после дня Святого Антония обитель в Юсте снова обрела покой, которого требовало и пошатнувшееся здоровье Карла, приступы подагры повторялись все чаще, ведь больной не соблюдал режим.

Министру двора, единственному путнику в темные рассветные часы января, Вера стала казаться менее враждебной: зимний туман и частые дожди, напоившие землю влагой, сулили свежую весеннюю зелень, признаки которой уже угадывались, несмотря на унылый вид окрестностей.

Дон Луис мало-помалу привык почти ежедневно встречать на тропе бродяжку. Они кивали друг другу, повода для разговора больше не было, идальго словно побаивался ее, помнится, как-то утром после Рождества он заметил, что она идет впереди своей по-кошачьи легкой походкой, и замедлил шаг — не хотел ее догонять. С чувством неловкости вспоминал он, как низко наклонился тогда над ней, он до сих пор не забыл мелкие морщинки вокруг ее глаз и глубокую складку на лбу. Задним числом он сожалел, что уступил порыву и подошел к ней, и одновременно стыдился, что сожалеет об этом. В конце концов он оправдал себя одиночеством монастырской жизни и разыгравшейся фантазией. Однако, когда в последних числах января женщина дождалась его на опушке леса и пожелала счастья в новом году, он не мог отрицать, что это запоздалое поздравление растрогало его.

В феврале похолодало, вернулась настоящая зима: под ногами хрустел тонкий ледок, дожди прекратились, зато холод пронизывал до самых костей, дону Луису все труднее стало покидать по утрам постель и отправляться в путь. Вчерашняя усталость не проходила за ночь, натруженные ноги были словно налиты свинцом.

Однажды утром, одеваясь, он вынужден был даже присесть, чтобы перевести дыхание, но все-таки закутался в плащ и пошел. На монастырском дворе ему встретился кухонный мальчишка-судомой, он уступил дорогу идальго и, отойдя в сторону, уставился на него.

— Дон Луис, что с вами? Вы больны? — изумленно спросил он приглушенным голосом, чтобы не нарушать тишину.

— Адский холод сегодня! — точно про себя произнес идальго, снял цепочку с ворот и выскользнул наружу, не закрыв за собой створку.

Мальчик, совсем еще сонный, с полуоткрытым ртом посмотрел ему вслед, увидел, как он медленно, неуверенно ступает, окинул взглядом уже различимую в свете зари дубовую рощу и пришел к выводу, что мороз примерно такой же, как и в прошлые дни. Видит Бог, дон Луис болен, подумал он, поспешно закрыл створки ворот и, негромко насвистывая, вернулся на кухню.

А дону Луису и вправду было плохо. Он с трудом плелся, и виной тому был не только холод. Лес кончился, он, тяжело дыша, вышел на опушку, но ведь надо еще добраться до Куакоса, взять у крестьян провизию и только потом — обратно. Он глубоко вдохнул, пытаясь сдержать подступавшую к горлу тошноту. В деревне он поспешно завершил дела с крестьянами, с двоими из них, предлагавшими дичь, обошелся даже неучтиво, главное было — поскорее вернуться в монастырь. И вот наконец он пустился в обратный путь с бочонком на спине.