Девы ночи

– Мыкола, Эдик и лейтенант.

– Я этого не говорил. Я не знаю никаких имен. И не хочу знать. Лишняя информация у меня стирается. Итак. Поляки под прикрытием ментов привезли во Львов триста пар джинсов. Один мент накануне обратился к Франю, чтобы тот помог сплавить джинсы. Но с условием, что нужно сбросить сразу всю партию, а не цыкать по нескольку штук. Франь сказал, что такими суммами не оперирует, и свел мента с тобой, чтобы ты поклеил под это дело цыган. Один поляк вместе с легавым поехал на встречу с цыганами. Но… тут в этот процесс вмешивается Франь, который вообще как бы к этому отношения не имеет. Он посылает кого-то к цыганам и переносит встречу. Кажется, на более позднее время. А потом его люди, переодетые в цыган…

– В свитерах «феррари».

– Во! В свитерах «феррари»! Чтоб они горели синим пламенем! Его люди нападают на легавого и поляка, лупят их так, что легавый попадает в больницу, а поляк просто идет на дно и залегает, как бычок. И джинсы исчезают. Менты в трансе. Им известно только то, что джинсы сперли цыгане. Подозрение падает на тебя. Но когда тебя берут в оборот, то они видят, что что-то тут не клеится. Однако нет ни единой ниточки, и, чтобы время зря не терять, натравливают тебя же на эти джинсы. Ну, и ты их находишь, или, наоборот, по версии Франя, подбрасываешь ему на хавиру [68] . Им ясно, что цыган подставили, и они и вас отпускают. А Франь, в свою очередь, вешает им лапшу, что подставили как раз его. Сошлись на том, что Франь помог им сбагрить товар, не заработав на этом ни копейки. Потом еще ресторан ставил. Можно сказать, он отделался легким испугом.

68

Притон; тайник (галич.).

Я попрощался с Шиньоном, не подозревая, что все болезни, которыми он страдал, были не выдуманными, а настоящими, и что через несколько лет он таки умрет, тихо и незаметно, оставляя в безутешном горе своих кредиторов.

Прошло месяца два. И довелось мне попасть на свадьбу к одной подруге. Отмечала она ее в ресторане «Львов». В разгар веселья я заметил компанию, которая расселась за столиком в тихом уголке. Это были мои знакомые – Мыкола, лейтенант, Эдик, Франь, Шиньон, Додик и еще несколько дамочек, среди которых я узнал и Веру Додика, и ту, которую мы похищали. Они пили шампанское и шумно галдели, время от времени откидываясь на спинки кресел и весело хохоча.

– Быстро же вы договорились, – сказал я, подходя к их столику.

– Не по-о-нял! – сожмурил рыжий глаз Шиньон.

– А тут и понимать нечего. Как здоровьице, Мыколка?

– Кто это такой? – спросил курдупель у Мыколы. – Ты его знаешь?

Мыкола пожал плечами.

– Впервые вижу.

– Разве мало тут чудиков? – засмеялся Эдик.

– Ты давай, друг, хиляй отсюда, – посоветовал Франь. – Выпил?.. Ну, и хиляй!

– Да вы и впрямь артисты! – воскликнул я. – Вам нужно непременно в театр. Там вас давно ждут!

– Сейчас я с ним поговорю! – грозно произнес Додик и встал было из-за стола, но Вера схватила его за рукав:

– Не вмешивайся! Видишь – пьяный!

– Нужно вызвать милицию, – возмутился Шиньон. – Что за черт – не дадут культурно отдохнуть! Официант! Официант!

Я развернулся и поплелся к своему столу.

Удивительный мир, в котором я еще недавно пребывал, для меня закрылся.

Львов, 1978 г.

Книга вторая

І

Прошло два года. Ни малейшего просвета я и дальше не видел перед собой. Писал в стол, работал художником на изоляторном заводе и ждал каких-то блаженных времен, которые должны были прийти мне на выручку. Но они, однако, не приходили. Леонид Ильич, казалось, будет жить вечно, а с ним и вся его гнилая банда.

На заводе я малевал лозунги, призывы, агитки, и не было всему этому ни конца ни края.

В конце апреля мне приходилось работать каждый день, малюя первомайские транспаранты и другие глупости. Как-то в мою мастерскую вошел рассерженный начальник цеха, в котором я числился маляром, и спросил:

– Где табличка для моего кабинета?

Голос его звучал грозно и не предвещал ничего хорошего. Дурацкие таблички, которые он себе заказал, я все время откладывал на потом; одно лишь упоминание о них портило мне настроение – начальник хотел, чтобы я фигурно вырезал их из латуни и наклеил на деревянную дощечку.

– Я еще не сделал, я должен рисовать транспаранты, – соврал я.

– Что значит «не сделал»? Сегодня у нас иностранная делегация! Что они увидят на моих дверях?

Таким я его еще не видел. Он весь раскраснелся и аж кипел от ярости. Возможно, даже сто грамм для храбрости врезал. По крайней мере, я не ожидал от него трезвого следующей тирады:

– Все! Ты здесь больше не работаешь! Хватит с меня! Художники, бля, понимаешь! Пиши заявление! С сегодняшнего дня! Мне на стол! Все!

Я тоже могу впадать в нервы. Один элегантный взмах руки – и краска из банки вылилась на готовый щит с передовиками производства.

– Ах ты бл..! Да ты что? Обалдел?! – орал начальник, а я спокойно нацарапал заявление и, ткнув ему в руки, убрался восвояси.

Через час, собрав необходимые для увольнения подписи, я с трудовой книжкой в кармане уже брел по солнечной улице с настроением далеко не солнечным.

Изоляторный находился в самом конце Зеленой, до центра было далеко, но у меня не было ни малейшего желания пихаться в троллейбус и я шел пешком. Вдруг я услышал, как возле меня притормозил автомобиль. Дверца открылась, и знакомый голос пани Алины позвал:

– Пан Юрко! Садитесь, я вас подвезу.

Я послушно сел рядом с ней.

– Ну, куда это вы направлялись с таким видом, будто проиграли душу в карты? – толкнула она меня плечом.

Пани в возрасте за рулем выглядела оригинально. Особенно эта белая шляпка с маленькой белой вуалькой.

– У меня действительно такой печальный вид? – спросил я.

– Ужасный. Я подумала, что непременно должна вас перехватить. И – знаете что? Мы сейчас едем ко мне, и там вы мне обо всем расскажете. Между прочим, хочу вас обрадовать – я взялась писать мемуары. И все благодаря вам. Вы большой искуситель. Проблема только в том, что мне приходится ворошить святые имена.

– А разве обладателям этих святых имен что-то людское было чуждо? – перекрутил я фразу Ницше.

– Ну, собственно! Я тоже так думаю, а все же что-то меня гложет. Когда я стала вспоминать всю свою жизнь, мне становилось плохо. Выглядит так, что я втянула в порок десятка два национальных светочей! Среди них наши известные галичанские политики, писатели и художники. Вы представляете, что начнется, когда эти воспоминания будут изданы?

– Представляю. Но вы единственная, кто может засвидетельствовать, что великие люди не обязательно должны быть каменными истуканами. А так, между нами, – о ком вы уже написали?

– Начала я с Сяся Людкевича.

– Но он еще жив!

– Да, но я должна была начать с него. Это, знаете ли, все равно, что рассчитаться с кредитором. Я когда-то втрескалась в него по самые уши. Он хотел на мне жениться. И если бы я не была такой дурой, то жизнь моя пошла бы совершенно по другому пути.

– Но кто от этого выиграл бы? В молодости вы были такой красавицей, что ни у одного мужчины не было бы с вами тихого счастья. Что-то я не представляю вас за лепкой ежевоскресных вареников, как это принято у всех порядочных галичанок. Вполне возможно, что вы разрушили бы ему жизнь.