Девять месяцев, или «Комедия женских положений»

– Да? А почему его не арестовали?.. Ну, или хотя бы не задержали?

– А за что, Глеб?

– Ну, не знаю... За незаконное занятие медицинской практикой.

– А разве он занимался медицинской практикой? Его сестра во Христе – или в ком/чём там – рожала себе, а он зашёл к ней чаю попить по такому случаю. Молитвы вместе читали. Живот руками гладил. Младенчиков новорождённых обтёр и запеленал. Какой тут криминал, скажи, пожалуйста?

– Ну, она могла бы написать заявление...

– Да ни в жизни никогда такие, как она, заявление не напишут. А даже если и напишут – пил чай, молился и баста! Первокурсник юридического факультета такое одним пальцем в клочья порвёт.

– Ну... Она же у него не одна такая «сестра», у Славика этого.

– Могло быть везде и всё гладко – дуракам везёт. А если накопится та критическая статистическая масса, когда осечки будут случаться всё чаще, то и тут – чай пил, молился. Ну, вот много у него сестёр рожающих. И чай с молитвой он любит. Хороший благостный духовный человек. Блаженный. За что его? – горько усмехнулась Соня. – Ну, в общем, матка не сокращается, с тётки кровь течёт, но совсем немного... «как при месячных». Так вот «духовный» Славик сказал, весь краснея и потея. Такой вот он стеснительный. Час чуть-чуть течёт, два чуть-чуть, «ну совсем-совсем немного»...

– Слушай, а чего это он всё время говорит, а не она?

– А она в шоке. В геморрагическом. Четвёртой степени.

– А сколько их всего, степеней этих?

– Четыре всего. Не беги впереди паровоза, мой любознательный.

– Молчу-молчу!

– А потом, говорит Славик, крови чего-то стало больше и она отчего-то покраснела. Из тёмной стала алой. Вот, говорит милый-милый Славик, прямо лаковая такая. Лаковая такая, понимаешь?!

– Не очень...

– Он термин угадал! Кровь, в которой свёртываемости уже кирдык, – так и называется в учебниках, в руководствах, в медицине вообще – лаковая! Она красивенько так мерцает... Это уже, считай, не кровь. Как бетон, в котором нет цемента, – не бетон, а лишь песок и вода! И значит, здание на фундаменте из такого бетона – песка и воды – не продержится!

– Ша-ша, не кипятись. Покури!.. Я не Славик, я – Глеб! Твой муж! – он шутливо поднял руки, мол, сдаюсь-сдаюсь.

– Прости. Сил уже просто никаких не осталось. Одну бывший муж избил по беременному от нынешнего животу ногами. Другая дома рожала двойню под молитвенное пособие. И всё в один день. Куда катится мир, если плотность подобных событий в нём зашкаливает?..

– Сонюшка, ну, не такова плотность, не такова. В этом же городе кто-то сегодня покупал цветы, кому-то признавались в любви, где-то гуляли с детьми и собаками. Всё хорошо. – Он подошёл к сидящей жене, и она обняла его руками за талию. Ни плакать, ни смеяться, ни верить, ни не верить не осталось сил. Хотелось просто вот так сидеть, обхватив его руками. И чтобы время остановилось в этой точке пространства и больше никуда не шло.

– В общем, вызвал он «скорую», оттранспортировали они её к нам. Ущемление второго последа. Кровопотеря чуть не пятидесяти процентов ОЦК [11] . Геморрагический шок четвёртой степени. Гомо сапиенсы после такого не выживают. А тут ничего – ни во время операции – органоудаляющей, разумеется, иначе уже никак, ручное спустя столько времени, да на такой перерастянутой матке, да с такой биохимией – лучше сразу в КПЗ пойти с вещами, – ни после. Матку удалили, крови, плазмы и всего остального налили. В общем, вся рота «в ружьё!». А привезли её, сам понимаешь – сюда, в обсервацию. Куда же ещё? Только у нас, в «духовной» клоаке, «духовная» на «духовной» сидит и «духовной» погоняет. В чистеньких физиологиях-патологиях – всё больше бездуховные дуры, посещающие женскую консультацию и понимающие, что раз они есть, эти женские консультации, родильные дома и врачи акушеры-гинекологи, то, видимо, боженька их и создал. В итоге – все акушеры на стрессе, успели только помолиться, что избежали материнской. Баба – в реанимации, но гемодинамика стабильная. В общем, примерно час назад можно было уже с уверенностью сказать, что она не умрёт в ближайшее время. Хотя говорить такое с уверенностью очень самонадеянно. Но, так или иначе, койку будет недели две занимать – не меньше! – такую нужную койку, даже если всё будет тьфу-тьфу-тьфу. Отделение неонатологии пополнилось двумя здоровыми младенцами, ну да их через дней семь детские переведут в детскую же больницу, потому что они не няньки-кормилицы, всё-таки, а врачи, и забито у них всё к тому же. Скоро на ночь домой будут разбирать, потому что детские медсёстры дежурные уже с ног валятся, а дополнительных ставок никто не выделяет – и эти-то делят между собой, а то не зарплата, а мыльный пузырь. В общем, такая вот «духовная» история приключилась... Глеб, извини, что не позвонила. Просто замоталась, да и телефон...

11

Объём циркулирующей крови.

– Да ничего-ничего. Я сам поздно домой пришёл. Ну что, собирайся? Я, конечно, могу так всю ночь простоять с тобой, но, боюсь, у тебя до утра руки затекут.

– Ой, прости! – Соня действительно забыла, что так, прислонившись и обняв, она ему всё и рассказала до конца. – Глеб, я не поеду домой. Сейчас туда, утром – обратно. А утром мне надо на час хотя бы пораньше прийти. Две в ОРИТ, всех обежать, истории родов просмотреть и...

– Всё-всё! Всё понял, уезжаю. Понял.

– Не обижаешься?

– Ну что ты! Только с интернами мне не изменяй! – шутливо погрозил он Соне пальцем.

– Да какой там... Помнишь? Поесть, поспать и поспать одному.

– Чёрт, я тебе ничего поесть не принёс. Я же думал тебя домой забрать.

– Глебушка, я не в лесу, а в родильном доме. Здесь всегда есть чем перекусить. К тому же я не хочу, на самом деле, ни есть, ни спать. А именно что «поспать одному». Пойдём, я провожу тебя...

Совсем спокойно поспать не дали, разумеется. Так – с перерывами. Потому что то одно, то другое. А если кто-то поступает и заведующий на месте... В общем, так принято.

Утром всё та же рутина обходов, пятиминуток, текущих дел, дел вновь поступающих и прочие прелести больничного бытия. Вот, например, одна беременная из «полублатной» палаты второго этажа с санитаркой пособачилась. Потому что, видите ли, она договаривалась госпитализироваться в палату «блатную» – с туалетом и душем, а те все – «все», ха-ха! целых две! – все заняты. А она договаривалась со Светланой Степановной, когда тут первый раз в общей палате лежала, и даже деньги ей дала, чтобы она эту, «блатную», палату ей вперёд оплатила. Типа бронь! Мало того что Софья Константиновна вынуждена была объяснять скандалистке, что родильный дом – не гостиница и палаты тут не бронируются, так ещё расшаркиваться за Светлану Степановну и приносить свои извинения за то, что не могут вернуть женщине деньги, потому как в глаза их тут никто не видел. Кроме, разумеется, Светланы Степановны. Потому звоните ей и сами всё выясняйте. Не знаете телефона? На посту, под стеклом, телефоны всех врачей отделения. Пока прилягте в отдельную палату. Там нет туалета и душа, но она одноместная, с ремонтом, телевизором, столиком-диванчиком и так далее. А туалет и душ на втором этаже всегда чистые.

Но в туалете, видишь ли, яблочный кочан на полу валялся, и фантик от конфеты. Был бы повод, называется, ага. Санитарка тоже в долгу не осталась и в популярной доходчивой форме объяснила взведённой дамочке на сносях, что кочаны с фантиками не она мимо ведра пуляет, а такие же беременные фифы. Может, и права была санитарка, да только Софье опять перед неправой извиняться, правой – выговаривать не столько за суть, сколько за форму.

– Не, ну а чего она?! – со слезами на глазах бормотала проработанная санитарка. Пожилая, обычно вполне мирная, безотказная женщина. – На мне же весь этаж. И коридор, и палаты, и помещения всякие, и оба туалета. Я только этот, беременный, выдраила, пошла чистить послеродовый – там же куда быстрее пачкается, так эта, с пузом, вылетает, тащит меня за рукав и чуть не носом, как кутя какое, тычет в тот кочан. Так я ей сперва говорю, мол, сейчас-сейчас, только послеродовый туалет домою. Бог ты мой, какой тут визг поднялся. Так я ей и сказала, что такие же, как она, и кидают мимо. Ну тут вообще... Думала, водой её отливать придётся. Молоденькая наша Аллочка, которая Владимировна, прибежала, так от неё толку, как от козла молока. Стоит, моргает. Я уж думала, падучая у той беременной случится. Хорошо, Любовь Петровна пришла. Собственными рученьками кочан с фантиком подняла. Вы уж извините меня, дуру старую, тоже иногда бываю...

Ну, Любовь Петровна за собственными золотыми дорогостоящими рученьками поднятый кочан тоже в долгу ни перед персоналом, ни перед беременными не осталась. Первым – втык, вторым – попалатная лекция о том, чему мама с папой недоучили, и тренинг по прицельному метанию отходов в специально предназначенные для этого ёмкости.

С радостью доверив «мусорные» разборки старшей акушерке, Софья Константиновна отправилась выполнять «заливку». С интерном Виталием Александровичем, которому доверила выполнить несколько этапов этой достаточно простой, но такой калечащей психику нормальных женщин и нормальных врачей операции. Целью которой является... ни много ни мало... убиение внутриутробного плода. Плода, а не эмбриона. Плода, со сформированными уже органами и системами. Порой вполне уже себе жизнеспособного. Хотя, конечно, называется эта манипуляция не «заливка», а «операция прерывания беременности в позднем сроке», и выполняется она по медицинским и социальным показаниям. Во всяком случае, выполнялась в то время, когда Софья Константиновна училась, работала и исполняла обязанности заведующей отделением.

Где бы и когда автор ни сталкивался с обсуждением темы недопустимости или, напротив, необходимости подобной операции, он очень удивлялся тому, что речь, как правило, шла только о женщинах. И о плодах. «Женщины имеют право, если...», «Гадина она, а не женщина, даже если...», «Какой он вам плод, он ребёнок уже!..», «Это убийство! Какой надо быть тварью, чтобы убить собственного ребёнка!», «А что, раньше она не знала?..», «Подумаешь, четырнадцать лет! Смогла ноги раздвинуть, пусть рожает! Как трахаться и беременеть – так она анатомо-функционально зрелая, а как рожать – так, оказывается, зелёная ещё!», «Подумаешь, кормилец умер и пятеро детей – нас у мамы семеро было, и ничего!»... И так далее, и тому подобное. А врачи всегда, разумеется, сволочи. В данном случае это неверная формулировка. Автор подскажет правильную: палачи. Врачи-палачи. Вот такая работа. Для кого-то аборты, выполняемые в позднем сроке, – источник дохода (небольшого и нерегулярного), а для иных – просто работа. Которую должен кто-то делать. И вот что автора поражало всегда в дискуссиях вокруг да около: никому из рвущих друг друга на тряпки ни разу в голову не пришло, что врач – тоже человек. Не только женщины, плоды и дети, но и врачи. Тоже люди. И тоже мыслят, чувствуют и существуют. И вот что они испытывают? Не задумывались? Ну и ладно. И автор задумываться не будет. Ну их к чёрту, такие мысли. Главное, чтобы войны не было и торжество единообразия на всей планете не наступило. А только Мир (он же – Бог). Не судия, не палач, а просто форма существования разнообразных тел, деяний, мнений, зелёной травы и неущемлённых последов бытия...