сладка коврижка жаль что горька отрыжкаурок не впрок хоть душе полезно ученьевспышка насилия как и любая вспышкагреет душу слепит глаза распаляет влеченьефокусник цирковой с палочкою волшебнойпревратит возмущение в траур и горе в праздникпублика дура с улыбкою развратной и непотребнойпроглотит и это блюдо из крови и слез напрасныхподслеповатая публика дура с накрашенными губамине отличишь помаду от крови да нам и не надоидем на приступ потом идем за гробамизвеня колокольчиками молча движется стадоа те колокольчики многопудовым звономзвенят-гремят с высоких обезбашенных колоколена Тот кто знает что звон обернется стономвзирает с небес Духу и Отцу сопрестолен
«свет преломляется в призме…»
свет преломляется
в призмекак когда-то при социализмеразлагаясь на семь цветовпотому что семь дней в неделесемь гномов как семь кротовроют ходы и в самом делеряды врагов поределипионер не всегда готови обед не готов покудаи на кухне не мыта посудаа из крана вода течеттонкой струйкой в отлив стекаетжизнь прошла но это не в счетснег последний на улице таетмолодежь не всегда гуляетстарикам не всегда почетничего не всегда как когда-тоэто время как рот щербатои показывает языксловно доктору он обложена лицо к какому привыки печальный исход возможенангел меч вынимает из ножени привет господин кирдыкчай спитой в граненом стаканерожа диктора на экранеутро зябкое длится и намостаются печальные строкичто плывут по коротким волнамостаются грехи и порокии эпоха стоит руки в бокирасставляя врагов по местам
«Да, мы распихали грехи по углам…»
Да, мы распихали грехи по углам,как старая ведьма – изношенный хлам,давно бы пора на помойку.Мы грешные люди, пора, брат, пора,туда, где навеки застыло «вчера»,в тюрьму, на железную койку.Мы сами себя стережем – не храним,себя не щадим и друг друга виним,а небо сквозь крупную клеткусияет немыслимым светом, но гденаходим упрямство остаться в беде,на радость почившему предку?Он думает – мысли пустой головы —мы тоже погибли, мы тоже мертвы,дыханье – обман и биеньежелезного сердца – всего лишь мотор,ненужная вещь, безнадежный повтор,сплошное недоразуменье.Что пишем, а что остается в уме,что ищем, а что сохраняем во тьме,вдали от признаний и чести.Мы грешные люди – грехи на полу,как тряпки навалены в каждом углу,и вор-прокурор приглашает у столу,чтоб нам сообщить об аресте.
«кости тогда назывались зернь а кабак кружало…»
кости тогда назывались зернь а кабак кружалоу каждого на груди по кресту и медной иконкена Пасху священник читал смерть где твое жалосмерть внимательно слушала и посмеивалась в сторонкевсе знали вечером водка губит а утром лечитее называли зеленым вином так оно легчеа тут проклятая зернь иже хлещет и кости мечети все равно что выпадает чет или нечеттак в позорной игре во хмелю и разбоепрошлых веков сегодняшний день рождалсячто при феодальном что при советском строекак сомкнулся капкан так до сей поры не разжалсявпрочем наш железный капкан лучше канкана в парижеа что кровь на нем запеклась никому не мешалоэто яснее в полночь когда смерть придвигается ближеи из-под полы кажет острое древнее жало
«как хорошо креветке…»
как хорошо креветкев коралловом лесусидит себе на веткекачаясь на весуа вес не больше граммапоскольку молодамедуза вместо храмада здравствует водасоленая морскаятропическая синьгорячих рыбок стаянемного поостыньмедуза вместо храмада здравствует водацаревич Гаутамазахаживал сюдаон говорил о многомо карме и судьбепрозрачным осьминогампланктонной голытьбео перевоплощеньевся жизнь круговороти не прервет вращеньеничей зубастый рота рты всегда в избыткеи зубы так острытак медленны улиткии рыбки так пестрывсе движется покудаперсты в щепоть сложивживет подводный Буддаи мир подводный жив
«в шестьдесят восьмом он был студентом сорбонны…»
в шестьдесят восьмом он был студентом сорбонныи всюду носил цитатник мао к сожалению в переводено китайский позднее выучил потому что законыреволюции строги особенно если не следовать модестричься коротко одеваться в подобие синей пижамычтобы все на одно лицо и на одну фигуручтоб под курткой была сокрыта
грудь красавицы жаннычтобы грудь плоскодонки сюзи не оскорбляла натурус возрастом он изменился сердце его смягчилосьв женщинах больше ценил интеллект чем грудисюзи старилась рядом революции не случилосьчто-то было конечно но что позабыли людион был профессором левым востоковедомсопоставлявшим идеи мао с концепциями лаканав этом наверное был резон но он мне неведомфилософия представлялась чем-то вроде большого обманаон говорил по-русски мы сидели в кафе в одессеуже потерявшей «с» но не ставшей еще українським містомбыл первый день Пасхи отовсюду Христос воскресея думал что был православным он думал что был атеистомон расспрашивал о былом о жизни в советском союзегде даже цитатник мао числился в тамиздатерядом сидела молча все та же сюзии глядела на муравья окопавшегося в салате
«как изменились наши лица…»
как изменились наши лицав непрочной памяти невернойочарованье не продлитсяи не помедлит день вечернийно все же тютчевские строкивсе чаще мне на ум приходятчужого времени потокипереполняют водостокина западе сиянье бродитно тень ложится все плотнеена сад стоящий в ожиданьеи мы гуляем по аллееи жизнь тускнеет и страданьепереполняет мирозданьепрославим сумерки в которыхвсе растворится без осадкасудьба в попреках и укорахстрана в неправедных поборахсреди руин правопорядкапрославим свет любви последнейв которую вся жизнь вместиласьлюбви что постояв в переднейушла и с нами не простилась
«ничего не понимаем…»
ничего не понимаемфикусы торчат из кадокперед каждым первомаемистерический припадокистерический весеннийгормонально-аморальныйвозрождение растенийбыт квартиры коммунальнойгром посуды или гаммыиз открытых пыльных оконпавший дед глядит из рамына красотки падшей локонвдовы сидя на балконахсмотрят в небо с укоризнойтам их мальчики в погонахс их небесною отчизноймир народам в кои векис негодяев взятки гладкии стучит костыль калекипо раздолбанной брусчатке
«стихи умирают как оплачивались построчно…»
стихи умирают как оплачивались построчновремя катится под уклон как ребенок с горкитреснули стены все что стояло прочнопокосилось осело необходимы подпоркивот упираются бревна в известняковые стенывот к контейнеру вынесли книги перевязанные веревкойпоколение как старый актер неохотно сходит со сценыдумали смерть убийца а она оказалась воровкой
«спитая простота святая пустота…»
спитая простота святая пустотана знак воды ложится знак крестана зрак беды ложится жар огня«измучен всем не стал бы жить и дня»изучен всеми поперек и вдолья расскажу вам что такое больне нужно слушать мыслить и смотретьне забывайте сердце запереть
«я пытался действовать – мне говорили – не лезь!..»
я пытался действовать – мне говорили – не лезь!я пытался сказать – мне говорили – молчи!я уцелевшая щепка – в то время рубили лес.лес пошел на дрова, и дрова спалили в печи.дрова спалили в печи, и щепка осталась одна.во дворе на траве, где раньше лежали дрова.она отсырела и на растопку уже не годна.бездействует и молчит – и в этом она права.
«череп на стопке книг. бокал лежит на боку…»
череп на стопке книг. бокал лежит на боку.«тщета» – названье картины. хоть мрачновато, нотипичный сюжет, не всякое слово в строку,не всякая буква в слово. будущее темно.разве только вот этот череп и провалы глазницогоньком свечи вырваны из темноты.жизнь светла и подвижна. разнообразие лиц.но череп от черепа не отличаешь ты.и книги захлопнуты. ничего не прочесть.бокал опрокинут. расплескалось вино.жизнь лицемерна. в ней – наглая ложь и лесть.только смерть правдива, поскольку ей – все равно.но вот – фолиант и старик, склоненный над ним.рядом – череп – куда же нам без него.лев свернулся в ногах. блаженный Иеронимпереводит святое писание. время стоит того.древнегреческий умер. с ним рядом лежит латынь.но процесс бессмертен – вот Лютер ввязался и сам не рад.появляется черт. Мартин кричит ему – сгинь!швыряет в него чернильницей. и черт возвращается в ад.