Девятая рота (сборник)

Танк уперся в опрокинутую бронемашину и, проскальзывая гусеницами по каменистой земле, со скрежетом сдвинул ее с дороги на обочину. Потом, отвернув башню, подтолкнул горящий бензовоз к обрыву. Тот будто упирался, вспахивал землю ступицами разорванных колес. Танк громче взвыл движком. Кабина бензовоза повисла над обрывом, огромный бак на мгновение встал вертикально и рухнул вниз. Оттуда взметнулся столб огня, озарив в сумерках лица замерших в молчании пацанов багровым светом.

* * *

Под потолком казармы висели бумажные снежинки, на стене – румяный Дед Мороз на санках с мешком подарков и большими цифрами 1989 на груди. У стены стояла склеенная из картона плоская елка с нарисованной хвоей и игрушками.

Пацаны в наутюженных парадках с начищенными медалями суетились вокруг сдвинутых в ряд столов, открывали консервы, строгали колбасу крупными ломтями.

– Давай, шевели лапками, пернатый! – на ходу толкнул Лютый Воробья. – Из-за тебя, урода, красноярский проворонили!

– Ну и слава богу! – откликнулся Афанасий. – А то Владивосток вон уже с вечера в дровах! – кивнул он на мертвецки спящего с ботинками на подушке бойца.

– Чугун! Компот-то зажилил?

– Чо сразу – зажилил? – буркнул тот. – Забыл просто.

– Ага, забыл! Втихаря под одеялом сожрать хотел!

Чугун выставил на стол трехлитровую жестяную банку персикового компота.

Распахнулась дверь, вошел Бекбулатов с рюкзаком за плечами.

– Пиночет! – Пацаны бросились обнимать его. – Захады, дарагой, гостем будищ!

– Какой гости! – мрачно сказал тот. – Койка где свободная? – Он сбросил рюкзак. – Меня к вам сослали.

– Да ты чо? За что?

– Чмырю одному зубы обломал. – Он показал здоровенный, содранный до крови кулак. – Говорит – чавкаешь, как свинья! Слушай, у нас свинья – грязное животное! Мусульмане свинью не едят даже! У нас убьют за такие слова!

– Опять вместе! – засмеялся Лютый. – Знакомься: это Афанасий, Курбаши – медицина, Хохол…

– Кому – Хохол, а кому – товарищ сержант! – ответил Хохол, приглядываясь к новичку.

– Да ладно тебе, Серега! Это ж наш пацан, дыгаловский! – Воробей обнял Пиночета.

– Мужики! Горбач уже говорит! – Кто-то врубил на полную громкость магнитолу. Сквозь шум и треск донесся голос Горбачева, поздравляющего советский народ с Новым 1989 годом.

Пацаны кинулись к столу, торопливо разлили из канистры брагу и замерли, подняв жестяные кружки. Над Красной площадью ударили куранты.

– …десять… одиннадцать… двенадцать! Ура-а-а! – заорали они, чокаясь. – С Новым годом, братва! Дембельский год, пацаны!

Дальневосточник приподнял голову, слабо протянул было руку и снова упал лицом в одеяло.

– И сразу – вторую! – скомандовал Хохол. Молча встал, следом замолчали и поднялись остальные. – За Самылу. За Стаса. За Ваську Балашова, Никиту, Потапа, Лысого, Коляныча… За всех, кто не дожил… Десант, вперед!

Они выпили не чокаясь. Сели, закусили.

– А земляк-то правду сказал – заговоренный! – достал Лютый из-за ворота амулет, глянул. – Шесть боевых – ни царапины!

– Не каркай! – оборвал Хохол. Оба торопливо постучали по дереву.

– Браги-то – на донышке, – качнул кто-то канистру.

– Чо, у Помидора не могли достать? У него штук десять таких стоит.

– Ага, допросишься у него. Жопой на них сидит, насиживает…

– Погоди, – сообразил вдруг Лютый. – Пиночет! А? Неужели пустой?

– Обижаешь, да? – улыбаясь, развел тот руками и под восторженный гул выудил из глубины рюкзака пакет с травой. Тотчас разорвали газету, и косяк пошел по кругу.

– А теперь наливай! – сказал Джоконда. – За тех, кто не с нами!

– Пили уже.

– Еще нет, – загадочно сказал Джоконда. Он достал из своей тумбочки пухлый альбом и уронил на стол, так что подпрыгнули кружки.

Парни сгрудились за его спиной. Джоконда открыл первую страницу, плотно заклеенную девичьими фотографиями – ровесницы со всех краев огромной страны, в фас и вполоборота, со старательной улыбкой в объектив или томным взглядом из-под накрашенных ресниц, с накрученными белыми локонами или короткой черной челкой, красивые и попроще.

Пацаны молча разглядывали своих бывших любимых.

– Стасова девка, – указал Лютый. – Первая… И он первый у нас… Хоть на похороны-то пришла, сучка?

– Это Рябы…

– А эта, зубастая?

– Это Сашкина, со второй роты.

– Афанасий!.. – Хохол постучал пальцем по фотке.

– Вижу, не слепой, – хмуро ответил тот. – На свою вон любуйся.

– Твоя, Лютый.

– Замуж уже вышла, пацаны писали, – Лютый тоскливо смотрел на фотографию. – Вернусь – в общагу сразу не пойду, на вокзале перекантуюсь, дождусь, пока с работы пойдет, со своим под ручку… И навстречу. Вот так… – Он провел ладонью по медалям. – И не оглянусь даже! Пусть хоть в ноги кидается!.. Дай! – Он забрал косяк у Джоконды и затянулся, отвернувшись.

– Погоди, – Хохол оглядел ребят. – А кого еще ждут-то?

– Меня вроде, – неуверенно сказал кто-то. – Не пишет только давно…

– А у меня нет никого, – сказал Пиночет. – У нас нельзя, пока не отслужишь.

– У Чугуна вон жена, ей положено.

– А я знаю – ждет, нет? – сказал Чугун. – Письма как под копирку. Погода, все здоровы. Как по приговору пишет… Я телеграмму-то не дам, так нагряну. Ох, если застукаю!.. – Он заиграл желваками. – Убью суку! Пускай сажают. На зоне не страшней, чем тут.

– Воробья ждет.

– Ну, Оля – это святое! – насмешливо сказал Джоконда. – Если Оля бросит – мир перевернется! Значит, нет правды в этой жизни!

– Да ладно, хватит, – смущенно буркнул Воробей.

– Нет, пацаны, только одна есть на свете! Не бросит и не забудет! – Афанасий поцеловал фотографию Белоснежки на последней странице.

– За Белоснежку, пацаны! – заорал Хохол. Все засмеялись, потянулись чокаться. Кто-то покрутил ручку приемника и нашел забойную музыку.

Только Воробей по-прежнему разглядывал альбом.