Девятнадцать секунд

Ну, ради Бенуа.

Эммануэль снова делает попытку открыть сумку.

Одна секунда…

Софи оборачивается и топает ногой в нетерпении. Ей кажется, что поезд начал двигаться в обратном направлении, чтобы нарочно оттянуть момент, когда она предстанет на платформе перед изумленным лицом Людо. Это будет еще одно мгновение счастья. Хотя с тех пор, как она его встретила, ее жизнь и так полна счастья. А раньше Софи просто не знала, что это такое. Не знала ни счастья, ни горя, вообще ничего. Как если бы жизнь была длинным коридором без единой двери, а в конце вы сидите в кресле, с головою набок, а те, кто приходят навестить вас в воскресенье, думают с тоской, почему вы к ним так прицепились. Как тетя Розали, например. Она постоянно ко всем цепляется.

Но, по счастью, в этом коридоре есть одна дверь. Дверь под названием «Людо». А за нею – огромная комната, полная света. Именно в эту комнату Софи попадает каждый раз, когда она видит Людо. И пусть все остальное время перед ней будет только темный коридор, ей все равно.

Иногда она спрашивает себя, какой была бы ее жизнь, если бы кто-то другой занял место Людо. Он был ее первым мальчиком. И первым, кто целовал ее по-настоящему. Он единственный. И все же, иногда она задумывается: что, если другой был бы так же хорош? Или другие? Нет, лучшего ей не надо. Обычно она сразу отбрасывает этот вопрос, как старую рубашку.

В любом случае Людо – это не старая рубашка. Он не ведает износа, он всегда новый. В общем, Людо – это Людо.

Приятный мужчина в очках, тот, лысоватый, возможно, в свое время, тоже был как Людо. И, наверное, его Софи до сих пор при нем. Этакая постаревшая Софи, похожая на даму с «горбачевым», которая его ждет дома и обнимет его, как только он войдет. Каким-то непостижимым чудом она и сейчас считает его красивым, этого лысого типа в очках. Хотя его ну никак нельзя назвать красавцем, он такой страшный. То ли дело Людо! Софи хотелось бы показать своего Людо жене этого лысого, чтобы она поняла разницу.

Прямо сейчас у лысого типа, похоже, какая-то проблема. Он склонился над спортивной сумкой, стоящей у его ног, и дергает за язычок застежки-молнии, пытаясь ее открыть. Бесполезно: застежку заело, как это случается с молнией на джинсах, которые побывали в стиральной машине. Но мужчина упорствует; его лысина уже вся красная.

Интересно, Людо с годами тоже потеряет свою шевелюру? Было бы жаль: у него такие красивые волосы. Впрочем, как и все остальное; он красивый весь! Софи надеется, что их дети будут больше похожи на отца, чем на маму. Какое странное слово – «мама». Хотя Софи тоже симпатичная, и Людо постоянно ей об этом говорит. Но все равно, пусть лучше их дети будут похожи на него, тогда они наверняка будут красивыми.

Софи хочет троих – двух мальчиков и девочку. Не сейчас, и даже не в двадцать лет... Но и не слишком поздно. Софи представляет себя с двумя маленькими Людо и одной… Как бы сказать получше? Людотта? Людита? Нет, Людина! Да, точно! Маленькая Людина, перед красотой которой прохожие на улице будут останавливаться. А некоторые из них еще и скажут при этом: «Ну, просто вылитая мать».

И Людо, такой гордый, улыбаясь, склонится к ней и на ушко ей проше

II

СТИКС

Поезд больше не едет. Все лампы погасли. Грохот сменился глубокой тишиной, вроде той, что накрывает место автокатастрофы в момент, когда оседает пыль. Выжившие еще не оправились от шока и не начали звать на помощь, кричать от ужаса в темноте. Раненые еще не начали стонать. Будто обрушились сами своды туннеля, обрекая людей на молчание.

Этот ступор продлится несколько секунд, в течение которых каждый мысленно простится с жизнью и приготовится исчезнуть, оборвать нить своего существования.

И несколько человек, пять или шесть, в самом деле исчезнут. Они станут добычей смерти, даже не заметив, как она подкралась к ним, чтобы схватить в свои объятия. Взрыв не был похож на атаку или нападение, эта сила исходила не сверху, не снизу, не с какой-то из сторон. Взрыв произошел внутри каждого из них, словно бомба была инъекцией введена им в кровь и плыла по венам, как щепка, увлекаемая потоком. А когда она достигла сердца и проникла в него, будто втянутая насосом, она взорвалась. Внутри. Прямо в сердце.

Даже Эммануэль так и не понял, что произошло. Он не успел открыть сумку. Он еще боролся с застежкой-молнией, когда взрыв поразил его, пробив в груди огромную дыру.

Другие тоже не успели ничего заметить. Просто их мысль замерла на том образе, который возник в сознании в последнюю секунду. Словно прервалось кино. А точнее, старый фильм, снятый на целлулоидную пленку[12]: действие замирает, потом в углу кадра возникает чернота и быстро распространяется на весь экран.

Вся их жизнь в эту секунду вспыхнула и сгорела. Как в кинотеатре полувековой давности. Но никого не было, чтобы зажечь свет в зале. Не было киномеханика, не было свистков и возмущенных криков. Никого и ничего. И их последняя мысль исчезла, поглощенная тьмой.

Жильбер увидел Ванессу. Она сидела на ковре, опустив глаза и отведя руки назад, а между ног она сжимала смерть Жильбера. Медленно, со смутной улыбкой презрения на губах (где он так хотел бы прочесть покорность), она раздвинула колени. Сделала именно то, что он, Жильбер, приказал ей.

Для остальных эти мгновения ожидания были наполнены лишь смутными воспоминаниями. Интерлюдия сознания на грани яви и сна. Ничего существенного. Покидая этот мир, человек всего-навсего снова приобщается к вечности. Настоящее не имеет значения, это только краткий переход и одновременно – остановка. В начале пути – пустота, а в конце нас ждет новая жизнь. И невыносимо думать, что этот путь не имеет цели.

***

Сначала я ничего не услышал. Вернее сказать, я услышал ничего. Я услышал безмолвие. Намного хуже, чем тишина. Казалось, все звуки, даже едва различимые, малейшие скрипы и самые легкие шорохи, то есть всё, абсолютно всё, было втянуто в эту черную дыру. Если существует антиматерия, то это был антизвук.

Мое сердце остановилось. Целых две секунды, или даже три, я не чувствовал его биения. Это было что-то вроде спазма, то, что называют предчувствием немедленной смерти. Сейчас я жалею о том, что мое сердце решило продолжать биться, но тогда, вновь ощутив себя живым, помню, я испытал просто невероятное счастье.

И в то же мгновение – а, может, век спустя, – прорвав кордон пустоты, на платформу вторгся разрушенный космос. Я не могу точно сказать, что было раньше – звук или образ. Да, был взрыв, но до него, или после, или одновременно с ним, сохраняя очертания туннеля, на рельсы вырвалось облако пыли. Словно призрачный двойник поезда, который только что скрылся. Его фантом.

Затем оно увеличилось, словно бы распустилось. Как огромный цветок. И хотя я сидел довольно далеко от края платформы, я вдруг обнаружил себя с головы до ног покрытым каким-то темным снегом. Моя одежда, обувь, руки и волосы – на всем был серый пепел.