Девятьсот семнадцатый

— Да… Только вы мне книжек дайте… О партии и революции.

— Вам их Тегран даст. А теперь вот ваш билет — подписал его. Читайте книжки. Вооружайтесь скорей.

А там в работу возьмем вас.

Гончаренко, с лицом просветленным каким-то новым чувством, подошел к девушке. Тегран продолжала

спокойно говорить в телефонную трубку, отчеканивая каждое слово, и только глаза ее, серые, сверкающие,

жили и искрились огнем.

— Обязательно провести резолюцию… Сарикс сделает заявление. Вышлите депутатов на вечернее

заседание совета. Через час позвоните, каково настроение. Резолюции проведите обязательно.

Гончаренко с наслаждением слушал ее речь, с небольшим кавказским акцентом.

В перерыве между разговором девушка сказала, показав Гончаренко на стул:

— Садитесь, товарищ Гончаренко. Подождите минуту.

И опять Гончаренко не удержался от широкой улыбки:

“Она помнит мою фамилию. Какая умная. Деловая”…

*

Открылась дверь. В кабинет вошел солдат на костылях, с лицом бледным и дергающимся у губ. Драгин

поднялся с кресла и протянул вошедшему обе руки.

— А, здравствуй… здравствуй, Абраша. Ну, как дела в депо, в полку?

— Дела хорошие.

Человек сложил костыли, поставил их у стенки и уселся на стул.

— Дела отличные. В дивизионе меньшевики начали митинг с помпой. Солдаты маршевых рот хлопали

им и кричали ура. А потом выступил я. Говорил немного. Сказал, что меньшевики — жулики и что офицеры

обманут. Доказал, что дисциплина во вред солдатам. Сказал, что нужно кончать войну да расходиться по домам,

если не хотите, мол, так же ходить на костылях, как я. Ну, а в заключение наши лозунги: “Земля крестьянам,

хлеб голодным, мир солдатам”.

— Ну?

— Вышло совсем другой табак дело. Как заревут мои маршевики: “Да здравствуют советы и

большевики!” Аж перепонки в ушах чуть не полопалась.

— Ну, а резолюция как?

— Наша прошла. Клеймят меньшевиков позором. На фронт не поедут. А на станции, представь себе,

оркестры музыки и теплушки и ораторы… Ха-ха-ха.

— А в депо?

— В депо просто умора. Бабушку революции ожидали. Ну, нас предупредили. Мы, по обыкновению, с

рабочим поездом за три часа в депо приехали. Ну, ходим между рабочих. Простячки ведь, свои ребята.

Разговариваем. Собрали митинг, а бабушки все нет. Рабочие уже начали посылать ее к чертовой бабушке.

Наконец видим, к раскрытым воротам депо подкатывает салон-вагон и паровоз новенький — Б. С. А. И паровоз

и вагон в цветах. Выползает бабушка, начальник дороги, комиссар Временного правительства. Шествуют.

Митинг открыли.

Выступает бабушка. Шамкает: “Сыношки… все хорошо у нас… все отлично… только воевать нушно… а

большевики не дают… мешают… я вот сколько лет в тюрьме шидела… а они даше меня не слушают…”

Ну, потом говорил начальник дороги и комиссар. Наконец, взял слово я. Начал, знаешь, мягко. И бабушку

похвалил. Верно, мол, в тюрьме сидела. Уважаю. Только за что же она нас, большевиков, пакостит? Рабочие

сами видят, кто для них ближе: мы или бабушка. И кто для бабушки ближе — рабочие или начальник дороги да

прочие приспешники буржуазии. Мы, говорю, вместе с рабочими всегда, и на митинг в теплушках приехали.

Нас, мол, рабочие знают, а бабушка в салон-вагоне… Тоже работница.

Да как брякну: выжила, мол, ты бабушка, из ума. Шла бы в богадельню, и так далее. Тут как захохочут

рабочие. Ну, бабушка и комиссар с начальником шасть обратно в салон-вагон. А вслед им — улю-лю. Тут уж я

разошелся.

— Ну, а резолюция?

— Единогласно нашу провели.

— Молодцом, Абраша. Золото ты просто, а не человек.

— Ну, брось, Драгин, захвалишь. Слушай. Погромщики действовать начали. Надо обратить внимание.

Уголовных вместе с политическими выпустили. Вот и начинают орудовать.

— Хорошо. Поговорим на заседании. Кстати, Думу нужно арестовать. Тегран, попроси комитет гаража,

чтобы автомобиль выслали…

— Кто такой Дума? — спросил Абрам.

— Дума? Просто легендарная личность. Однажды получил путевку как агитатор от совета. Выдал себя за

большевика. Стал реквизировать у лавочников за свой риск. А иногда и похоже на то, что грабил. Его, конечно,

исключили из агитационной комиссии. Но он мандат не сдал и на основе его продолжает вытворять свои

делишки.

— Ишь ты!

— Сейчас он на сахарном заводе. Как, и следовало ожидать, выдал себя за уполномоченного совета.

Бросил среди рабочих лозунг — раздать завод по рукам. А он чтобы был за главного каптенармуса.

— Ха-ха-ха! — рассмеялись Абрам и Гончаренко.

— Смеяться право нечего. Он заварил там такую кашу, просто беда, Ясно, дело не в Думе, Дума — дурак

невозможный. Но за ним идут более отсталые рабочие. Администрация трепещет. Директор был у меня,

плакался: председателя завкома — большевика избил. Арестовал заводского фельдшера и решил его казнить

всенародно. Именно казнить. Якобы за изнасилование женщины. На милицию рассчитывать нам нечего.

Арестуем сами.

— Ну, что ж, поедем, — сказал Абрам, — я таких гусей люблю ловить.

— Вся беда в том, что неизвестно, на заводе он или нет. Сейчас позвоню.

Прошла минута переговоров по телефону. Драгин нервно повесил трубку и сказал:

— Только что выехал на директорской коляске. Что же делать?

— Ну, встретим его на пути, не беда.

— Да ведь я его в лицо не знаю.

— Ну, возьмем кого-нибудь с собой, кто знает Думу.

— Я знаю Думу, — заявил Гончаренко.

— Откуда знаешь? — настороженно спросил Абрам.

— Лечился вместе в госпитале.

— Ну, вот и отлично.

— Пошли. У входа подождем машину. Тегран, мы будем в комитете часа через три, а может быть и

четыре. Придется, как видно, провести на заводе митинг.