Девятьсот семнадцатый

правительства и безвозмездной передачи земли скотам-крестьянам.

— Нет, не допустим. Ни за что!

— Не допустить трудно. Вся наша надежда на союзников. Англия и Франция должны нам помочь —

иначе гибель.

— Польский корпус считает своевременным самые жестокие меры.

— Да, на них нужно пойти.

— Но, господа, какой позор: армия, великая русская армия — за шпионов большевиков… и не хочет

воевать!

— Проклятая революция, она всех разложила. Не на кого опереться. Нет возможности открытой

вооруженной борьбы.

— Неужели ж все кончено?

— Ну, нет! Положение не настолько безысходно. Предстоит еще жестокая борьба. Слушайте, господа. Я

собственно вызвал вас с целью порассказать вам кое-что.

— Мы догадывались. Ждем с нетерпением, Глеб/Евсеевич.

— Чернь городов сейчас бунтует. Власть слаба, может рухнуть в любую минуту, и, вероятно, рухнет.

После того как русскому патриоту, генералу Корнилову, не удался план введения порядка в стране путем личной

диктатуры, на подавление смуты вооруженной силой рассчитывать теперь — ребячья затея.

— Но почему же? Ведь есть же верные части. Ну, например ударные батальоны.

— Нет верных частей, к сожалению. И после того как само Временное правительство грязно оскандалило

Корнилова, нет лиц авторитетных, мужественных и способных, призванных разрешать государственные

вопросы. Войско на стороне большевиков. Чернь идет за лозунгами большевиков.

— Но что же делать? Как нам бороться?

— Есть верные способы. Об этом я хочу вам сказать. Необходимо предоставить событиям развиваться.

Пусть даже большевики захватят власть. Это, конечно, ужасно. Но это восстановит страну против них, и больше

двух-трех дней они не продержатся. Ведь дело, в сущности, не в большевиках, а в массах грязного сброда

столиц. Их-то и возьмем мы под обстрел.

— Утопия это, Глеб Евсеевич.

— Каким образом можно?

— Чрезвычайно просто. Есть выработанный генеральный и гениальный, к слову, план. Наша ставка — на

голод и развал хозяйства. В первую голову на голод и разруху в столицах. Мы не дадим туда больше хлеба. Так

— шахтовладельцы не дадут угля и руд. Акционеры железных дорог и пароходных компаний остановят

транспорт. Мы изолируем их. Они будут у нас, как крысы в мышеловке. Банки не дадут денег. Чиновники

государственных учреждений или уйдут, или останутся, но в этом случае будут всячески тормозить работу. В

городах, особенно столичных, в первые же дни наступит кошмарный голод и безработица. Застынут фабрики и

заводы… И тогда его величество народ или, вернее, грязный сброд, чернь сама перевешает большевиков, всяких

жидов и социалистов и запросит пощады. Вот тогда-то рядом твердых и решительных мероприятий мы всегда

отобьем охоту у черни к бунту.

— Отлично.

— Еще бы. Эксцессы нам не страшны. Они, разумеется, возможны. Жизнь многих из нас подвергнется

смертельной опасности. Но ставка — монархия и порядок — стоит всяческих жертв.

— Великолепно… и как просто.

— Гениально! А это уже решено разве?

— Решено безоговорочно и бесповоротно. Приближается холодная зима. Революционеры, городские

жиды будут дохнуть, как мухи, от холода, голода и эпидемии.

— Отлично, отлично.

— Между прочим, хотя и не столь важно, но должен вам сообщить, что я уполномочен нашим торгово-

промышленным и земледельческим комитетами провести в жизнь все мероприятия, связанные с настоящей

генеральной линией в нашей губернии. Надеюсь и рассчитываю на вашу помощь, господа.

— О, бессомненно…

— Но, если… — хотел продолжить мысль Панский, но оборвал речь на полуслово. Прекратилась игра на

рояле. За окнами послышался гром ударов и крики.

— Что это?

— Кто это смеет так?

Вбежала женщина.

— Глеб… Там толпа — ужас… Толпа народа, они с топорами и ружьями. Господи! Ох, не могу.

— Я так и знал. Это, господа, крестьяне. Давайте вооружаться. У меня в кабинете есть револьверы. Будем

отстреливаться. Я, как старый гренадер…

— Простите, Глеб Евсеевич, но что мы сделаем с толпой?

— Толпа труслива. Верьте моему слову.

— Бросьте. Ведь все имущество застраховано. Берите ценности, бумаги.

— Бежим… Они ломают дверь.

— Но куда?

— Глеб Евсеевич… Собирайтесь. Иначе мы бежим без вас.

— Ничего не поделаешь.

*

У выхода в парк беглецы на мгновение остановились, чтобы отдышаться.

— Куда же бежим?

— Ко мне, — предложил кто-то. — Сядемте на лошадей и в город за помощью.

— Бежим, слышите топот?

— Но я же не могу… Я же женщина.

— Бежимте, иначе смерть. Только бы добраться в город. А вы, негодяи, — бросал слова Панский, — вы

заплатите мне за все своими жизнями и всем имуществом. Каждая царапина паркета обойдется вам дороже…

дороже, чем стоите все вы с вашими выродками и рухлядью.

— Глеб Евсеевич, ради бога, тише. Могут услышать. Вот сюда, направо.

— Пройдемте леском.

— Ах, не могу. Нет, нет, не могу, — стонал женский голос. — Глеб, ведь у меня каблук отскочил.

— Брось свои туфли, ради бога. Иди босая и молчи. Ох, уж эти бабы…

— Фи… мужик.

*

Когда толпа крестьян, вооруженных как попало — ножами, топорами, ружьями, дубинами, — со всех

сторон обступила дом и ограничивалась пока грозным рокотом и выкриками, Хомутов разбил всех солдат на три

группы.

— Ты, Черных, с ребятами ступай на конский завод. Давай лошадей безлошадным или у которых

плохонькие… Понял?

— Лады.

— А ты, Печкин с Ильяшенкой, — к ферме. Тоже смотри — корову, бычков давай с толком. Кому корову