Деяния ангелов

Прежде, чем ехать дальше, я повернулся к собаке. Она спокойно лежала на заднем сидении, положив голову на передние лапы.

— Ну, на этот раз, пес, ты сделал все правильно, хотя и излишне жестоко, — я потрепал его по холке. — Вот только откуда ты тут взялся? До дома ведь отсюда километров пять будет…

Подкатив под подъезд родной девятиэтажки, я отпустил своего лохматого спасителя, а сам поднялся в квартиру. Мне нужно было написать супруге записку, дескать, срочные служебные дела вынуждают отправиться в командировку на целые сутки. Решение, остаться сегодня у Вивы на ночь, пришло ко мне спонтанно — с утра не собирался, а теперь вот почему-то захотелось…

Девушка меня ждала. Настроение у нее явно было приподнятое. Она бросилась мне на шею прямо в прихожей и долго не размыкала рук.

— Как дела? — поинтересовался я, отвечая на ласку поцелуями.

— Прекрасно! Чувствую сердцем, что сегодня Наташиному мальчику станет легче! — радостно сообщила Вива. — Моя молитва услышана!

— Может, сходим куда-нибудь? — предложил я. — Например, в кафе?

— Ой, я так устала, — виновато опустила голову девушка. — Но если ты хочешь…

— Нет, нет, не хочу! — заверил я, снимая верхнюю одежду. — Мне просто подумалось, что мы редко выходим из дому…

— А разве нам дома скучно? — она повесила на вешалку мою куртку и шарф. — Когда мы вдвоем, я чувствую себя счастливой!

Я нежно чмокнул ее в мраморный лобик.

— Правда?

— Правда!

— Тогда есть повод порадоваться — я сегодня ночую у тебя!

Вива опять обхватила мою шею руками и стала целовать в губы.

Ночью мы пылко занимались любовью, потом долго беседовали о разной всячине и уснули только перед рассветом.

И опять ко мне пришел дивный сон…

Я медленно шел по присыпанной снегом равнине. Вдалеке, спереди и справа от меня, в дрожащем мареве тумана, виднелись горы. Высокие, каменистые, серо-черные. А слева — синело море или, может, большое озеро. Оно находилось гораздо ближе, чем горы, не нужно было даже напрягать зрение, чтобы увидеть медленно катящиеся невысокие волны.

В небе, неправдоподобно ярко-голубом, без единого облачка, не летали птицы. Лучи солнца, почему-то превратившегося из огненно-желтого в бело-лунное, обжигали, словно открытый огонь. Близость воды не делала воздух влажным, он был сухим, горячим, приторно-сладким и совершенно неподвижным.

Подошвы моих легких башмаков прилипали к снегу, и каждый шаг давался с трудом. Приходилось время от времени останавливаться и отдыхать. Кроме тонкой рубашки и полотняных брюк на мне не было больше ничего, но и эта скудная одежда насквозь промокла от пота. Как душно, как невыносимо жарко!

Но почему же не тает снег? Ведь это невероятно!

Я наклонился и дотронулся до него ладонью — он был теплым. И только теперь до меня дошло: это не снег, а что-то похожее на крошки белого пенопласта, частично превратившиеся в кисель.

Немного постояв в раздумье, я двинулся дальше. Вдруг где-то в вышине, не знаю, справа, слева, спереди или сзади, раздался пронзительный, оглушающий и устрашающий свист. Я резко запрокинул голову, взглянул в небо и увидел два блестящих треугольника. Они пронеслись, как ураган, и скрылись за горизонтом.

Я опять остановился. Спереди — горы. И они далеко. Зачем мне туда идти? Может, лучше — к морю? Искупаюсь, смою с себя липкий пот, остужу разгоряченное тело. Да и море ведь ближе…

Я повернул к воде. Сделал несколько шагов и опять услышал этот противный свист, но он уже был намного сильнее. На этот раз по небосклону пролетели четыре треугольника.

Чем ближе к воде — тем толще слой теплого снега, тем тяжелее передвигать ноги. Но вот оно, море — совсем рядом. Синее, подвижное, манящее. И только когда до берега оставалось не больше двух десятков метров, я увидел, что вся его поверхность буквально усеяна погибшими мелкими рыбешками. Море заражено! Вот тебе и искупался!

Куда идти? Я оглянулся по сторонам — кругом белая пустыня. Постоял и, изнывая от жары, медленно побрел вдоль берега.

Не представляю, какой отрезок пути мне удалось преодолеть, пока я наткнулся на руины города. В нем не осталось ни одного целого здания, невозможно было определить, как располагались улицы, передвигался ли по ним транспорт. Я не увидел остатков ни одной машины, ни одного автобуса — они, если и были, то, значит, просто испарились. И деревья мне не встречались. Ничего, только горы камней и битого кирпича, сплошь присыпанные белыми крошками.

Я устало опустился на большой покатый камень. Сначала все оглядывался, шарил глазами по завалам в надежде увидеть хоть одну живую душу. Но тщетно. Ни людей, ни животных, ни птиц. Мертвая зона!

Но неожиданно я услышал за спиной чье-то легкое дыхание и шуршание одежд. Вскочил, как ошпаренный, резко повернулся и не поверил своим глазам: в трех шагах от меня стояла высокая невероятно красивая девушка в длинном до пят черном балахоне. Ее голову покрывал башлык, из-под которого выбивались непослушные пряди светлых волос, с янтарно-медовым оттенком. Она смотрела на меня голубыми, как майское небо, глазами пристально и скорбно. Ее плотно сжатые, чуть алые, губы напоминали лепестки цветков шиповника. В худом личике не было ни кровинки. Изящные, словно вырезанные из слоновой кости, руки смиренно покоились на груди.

Я стоял и во все глаза смотрел на девушку, не в силах произнести ни слова.

Но она заговорила сама:

— Велик нынче стон поруганной земли! Исходит она, немая плакальщица, белыми слезами! Оплакивает венценосца, два града его больших и пять малых, испепеленных черной молнией, и тьма по тьме душ человеческих, превратившихся в дым.

Приглушенный голос девушки сильно дрожал. Взволнованный, я хотел сказать ей что-нибудь ободряющее, но язык не повиновался мне.

— Четверть и одна девятая владений непокоренного и непоколебимого погублены! — опять заговорила незнакомка. — Великая матерь-река, тысячи лет поившая и кормившая детей своих, — нынче — кладезь горечи и смерти. Зеленые чащи, опаленные адским пламенем, — лишь зола и тлен. Плодородные поля и пастбища, испепеленные, высохшие и смрадные, — страшная белая пустошь! Сын степной волчицы, не знающей истины, зачатый торговцем от мертвой воды, послал через два моря три и еще семь черных драконов на головы полутораста язычных. И нет ему суда, нет ему кары, ибо он сам судья и сам палач!

Девушка умолкла, но продолжала стоять все так же неподвижно.

Сделав над сотой усилие, я, наконец, смог произнести несколько слов:

— О чем ты говоришь и о ком?

Лепестки ее губ шевельнулись, и я услышал тихое и скорбное:

— О войне без битвы! О гибели гордого, но не горделивого радетеля и многих, кто под рукой его! О кровавом юродивом, имя которому Кагон, хитростью ставшего вровень с солдатом и обманувшего доверчивого лицедея и книжника.

Я набрал в легкие побольше сухого воздуха, давая им расправиться, и задал еще один вопрос:

— Когда все это произойдет?

— Правнуки завтра живущих услышат стон земли! А младшие из них увидят и гибель Кагона от синей крови, три лета после своей лжи на берегу просидевшего и проклятого сыновьями белого архангела за свое жестокосердие и душегубство…

Утром, пока Вива спала, я долго сидел на кухне у приоткрытого окна, пил кофе, курил и размышлял над этим непонятным и страшным сновидением.

Когда девушка проснулась и стала плескаться в ванной, в дверь позвонили. Я открыл. И увидел сияющую Наташу с коробкой конфет в одной руке и бутылкой коньяка — в другой.