Дежурные по стране

Шесть часов тренировался Артём. Курсируя по роману «Воскресение» взад-вперёд, он выбирал наиболее сильные отрывки и учился читать их с выражением. Пятнадцать раз обманутая Катя от отчаяния падала в бездну древнейшего порока и двадцать раз воскресала к новой жизни, так как Бочкарёв понимал, что забуксовать на абзаце или диалоге — это то же самое, что зарюхаться в грязь, замарать чистую мысль и сбить с толку слушателей. Чтобы этого не произошло, он сначала подробно исследовал трудные для прочтения участки, а потом в зависимости от состояния дороги включал нужную скорость в черепной коробке передач и ехал дальше, подчиняя сложносочинённые и сложноподчинённые предложения. Артём любил машины. Он бережно относился к своей тойоте, но автомобиль марки «Бочкарёв», изучавший толстовскую трассу «Распятие-Воскресение», — не жалел, потому что сегодня ему надо было с чувством, с толком, с расстановкой доехать в один конец за пять часов. Чуть позже читателю станет ясно, почему парень загнал себя в эти сроки.

Параллельно тренировке шло проникновение в мастерскую Льва Николаевича. Спустя час после начала чтения Артём увидел яснополянские станки, на которых знаменитый граф вытачивал образцы русской словесности. Через два часа ему уже удалось разглядеть самого писателя; классик вертел детали в руках и делал замеры. По прошествии трёх часов между Бочкарёвым и Толстым наладилась телепатическая связь. Они поздоровались, попили чайку, вкратце обсудили крестьянский вопрос и проследовали к станкам. Лев Николаевич, — одетый в простую рубаху, подпоясанную верёвкой, — показал парню, где хранятся заготовки и как шлифуются тексты. У Артёма волосы стали дыбом, когда Толстой заметил ему: «Горы литературной стружки, на которых ты стоишь, остались после работы вот над этим крохотным предложением, состоящим всего-то из четырёх слов. Я корпел над ним три дня и три ночи, а ты проскачешь по нему галопом за три секунды, а то и вовсе пропустишь… Артём, вижу, что ты начал жалеть нашего брата, обрекающего себя на бессонные ночи ради поиска фразы с магической силой. Избавь меня от сочувствующего выражения твоего лица; марать бумагу — не велика наука. Вот тебе напутствие моё: никогда и ни при каких обстоятельствах не жалей писателя и не восхищайся им. Наша профессия ничем не лучше любой другой. Зачастую крестьяне, плотники, кузнецы и кучера, промышляющие свой хлеб в поте лица, сто крат превосходят нас в нравственности. Они незаметны в людской толчее, но это нисколько не умаляет их заслуг перед Отчизной. Хоть садовника моего Терентия возьми. Этот мужик, умеющий ладить с цветами и деревьями как никто другой в целой округе, больше достоин войти в историю, чем я. Было бы совсем недурно, если бы в будущем Россия отмечала день его рождения. Но это всё пустое, пустое. Никто ведь старика и слушать не станет». Бочкарёву понравилось у Толстого. Граф-крестьянин помог ему распутать хитросплетения фраз, и через шесть часов, отведённых на тренировку, Артём в совершенстве овладел искусством выразительного чтения.

В обед Артём поехал в родную школу, нашёл директора, Надежду Степановну Медведеву, которая приходилась ему родной тётей по материнской линии, минут десять поболтал с ней о пустяках, а потом, замявшись, сказал:

— Надежда Степановна, я к Вам с такой просьбой…

— Не к Вам, а к тебе. Артём, ты полгода назад окончил школу. Я твоя тётя, — не забыл?

— Тётя Надя, даже не знаю, как сказать.

— Опять куда-нибудь свою дурную голову засунул? Постой-ка, постой-ка. Как мой вопрос звучит на молодёжном сленге?.. Рыло затопил, кажется.

— Кажется, ещё не затопил, но вот-вот затоплю по самое «не хочу».

— По самое «не хочу»? Ну и выражение. Однако, ты совсем неплохо ботаешь по фене.

— Тётя Надя, моё поколение в совершенстве говорит на всех языках улицы. Тюремный жаргон — не исключение.

— Лучше бы вы общались на языке девятнадцатого века. Разговор на пошлом и примитивном арго постепенно приведёт вас, молодых людей, к морально-нравственному краху. Как следствие…

— Твоя позиция понятна, — перебил Артём, — только не надо так велеречиво изъясняться. Можно было проще сказать: ничего хорошего в жаргонизмах нет, они отупляют и развращают. Только я с тобой не согласен. В этом вопросе моя позиция очень проста: чем больше появляется новых слов и выражений, тем богаче, красочней и образней становится язык. И не имеет абсолютно никакого значения, откуда они экспортируются в речь рядового россиянина. Проблема в другом. Вымирание слов — вот настоящая проблема. Например, прикол совсем не желает быть синонимом шутки, он вытесняет её из нашей речи, и это уже не смешно. Тёть Надя, вместо того чтобы на молодёжь бочку катить, включи-ка лучше телевизор. Послушай, как говорят с экрана люди, которые борются за право называться носителями русской культуры. Безграмотно — раз, непонятно — два, витиевато — три.

— Ладно, — сдалась Надежда Степановна. — Говори, с чем пришёл?

— Мне нужен на ночь тридцать третий кабинет.

— С какой целью?

— Буду читать проституткам Толстого.

— Кому?! — с негодованием воскликнула Надежда Степановна. — Ты с ума сошёл. Это школа, а не панель.

— Это школа, с которой идут на панель, — зло произнёс Артём. — Или у нас на панель с луны сваливаются?.. У тебя, наверное, ко мне много вопросов, — да?

— Миллион, потому что я в полной растерянности от твоей просьбы.

— К сожалению, я ничего не могу тебе объяснить. Это не моя тайна.

— Всё объясняется очень просто. Ты спятил. Я немедленно звоню твоей матери.

Разговор родных сестёр длился около пяти минут. С первых секунд брови директора школы медленно, но верно поползли вверх. Надежда Степановна нервно теребила телефонный провод, изредка с удивлением посматривала на племянника и часто закусывала губу. Бочкарёв пытался догадаться, о чём беседуют женщины, но до самого конца ничего не мог понять, потому что из тёти вырывались одни междометия. В самом начале диалога Надежда Степановна только и успела сказать: «Он хочет провести ночь с проститутками в школе. Как ты на это смотришь?». А дальше лидером разговора стала мать Артёма, и парню оставалось только ждать. Повесив трубку, Надежда Степановна холодно произнесла:

— В десять вечера сторож запустит тебя и этих…

— Запутавшихся женщин, — подсказал Бочкарёв.

— Это я и хотела сказать. Только не вздумай устроить из школы дом терпимости… Кстати, почему тебе нужен именно тридцать третий кабинет? Почему не двадцать первый, не шестнадцатый? Надеюсь, на это я услышу ответ.

— В тридцать третьем я пережил счастливые минуты. Под сводами этого храма русиша и лит-ры так рассказывалось о таком, что, если я своим поганым языком начну говорить тебе «как» и о «каком», то только испорчу воздух и оскорблю дух этого кабинета.

— Помню, помню, как на выпускном вечере вы рукоплескали Цокотовой «стоя».

— Мы многим аплодировали «стоя», но у этих многих были прозвища, а у Цокотовой — никогда. Мы звали её строго по имени-отчеству не только на уроках, но и на перекурах в туалете, несмотря на то, что её любимой оценкой была тройка. Только почему-то её середнячки легко выигрывали все городские и республиканские Олимпиады. Вот так, дорогая тётя.

В девять часов вечера Бочкарёв нанял автобус и начал снимать проституток на улице Пушкина.

— Куда тебе столько? Не справишься, многостаночник, — смеялись сутенёры.

— Завтра женюсь. Кучу пацанов на мальчишник собрал. Оторвёмся по полной программе, — отшучивался Бочкарёв.

Жрицы любви очень удивились, когда их подвезли к школе. Дальше пришёл черёд удивляться сторожу, который открыл Артёму дверь по приказу директора.

— Ё, п, р, с, т, — вырвалось у молодого человека лет двадцати восьми-тридцати. — Парень, поделись, — а? Месяц на голодном пайке сижу. Оставь пару тёлок.

— Могу только одну, — ответил Бочкарёв.

— По хрену, — сглотнув слюну, произнёс сторож. — Хоть одну. Вон ту оставь, — а? — И он показал на миловидную брюнетку.

— Спору нет — хороша краля, — сказал Артём и добавил: «Сеструха моя. Забирай, только завтра как честный человек будешь обязан на ней жениться».

— Эта шлюха твоя сестра?

— Оба-на! Где ты тут шлюху увидел? Сестрёнки, связать его и доставить в тридцать третий кабинет.

Девушки обступили сторожа.

— Сдавайся, красавчик, — произнесла высокая худощавая шатенка.

— Сдаюсь, — ответил растерявшийся блудник и поднял руки вверх. — Вот так подменил напарника. Кому расскажешь — не поверят.

— Все — за мной, — скомандовал Бочкарёв.

В классе дежурный рассадил девушек по партам, поставил сторожа на охрану двери, сел за учительский стол и произнёс:

— Вы мне дорого обошлись, сёстры. За внимание каждой из вас я заплатил тысячу рублей. Наш урок продлится пять часов. Надеюсь, вы хоть что-то из него вынесите. Сидите тихо. Если кому-то надо будет выйти в туалет, поднимите руку и отпроситесь, как вы это делали в школе.