Диагноз: Любовь
Шрифт:
Руки я держала при себе и, оттолкнувшись от Мэттью, вцепилась в львиный хвост, а потом быстро вскарабкалась на него. Когда я очутилась на спине Аслана, широко раскинув ноги, у меня вырвалось:
— Получилось!
Внизу стояли люди и копошились голуби, они смотрели на мой триумф и наверняка при этом завидовали.
— Посторонись! — воскликнул Мэттью и в ту же секунду приземлился у меня за спиной.
— Как фаш дела? — спросили снизу.
— Все помашите моему парню! — завопили Штаны Имени Сафари.
И мы помахали ее парню.
Во второй раз за сегодня я была действительно счастлива.
После того как мы надоели ожидающим внизу людям, Мэттью протянул мне руку и помог спуститься со спины
— А там что? — спросила я, показывая на величественный дворец с колоннами у входа, который был по другую сторону площади. Рядом с Мэттью можно было не беспокоиться об отсутствии путеводителя.
— Национальная галерея.
— Ее не было в моем списке, — сказала я. — Но, может, все-таки зайдем?
Мэттью остановился и снова протер и поправил свои очки, не выпуская, однако, мою руку.
— Слушай, Холли, я уже и так опаздываю на одну встречу.
— Ой! — Я так расстроилась, словно этими словами мне нанесли рану. Я поняла, что соскучилась по Мэттью. Я ужасно по нему соскучилась. Но, к сожалению, он живет в Питтсбурге и мой единственный шанс погулять с ним был утрачен из-за того, что я сегодня проспала. — А мы еще увидимся?
— Надеюсь. Я пробуду в Лондоне несколько дней. Можно мне приехать к тебе в Винчестер?
— Можно, конечно, вот только я работаю именно тогда, когда у других людей отпуска…
— Ну… а может, нам сейчас не расставаться? Моя мама остановилась в «Конноте» [30] . Я должен был встретиться с ней за чаем… — Мэттью посмотрел на часы и добавил: — Пятнадцать минут назад.
— О, — сказала я, снова начиная улыбаться. — Это было бы прекрасно.
Мы добрались на метро от Чаринг-Кросс до Бонд-стрит, потом пересели на ветку Оксфордского цирка. Когда мы вышли из метро, Мэттью почти бежал, держа меня за руку, поскольку мы опаздывали уже на сорок пять минут.
30
Лондонская гостиница высшего класса.
— А почему твоя мать остановилась в отеле, если она здесь живет? — спросила я, задыхаясь от бега. Витамины в моем рюкзаке тарахтели в своей упаковке, как маракасы.
— Ей нравится навещать по выходным мою сестру — ходить с ней по магазинам, представлениям… Мама все еще живет в Эйлсбери, а моя сестра, Шарлотта, — в Эрлс-Корт.
Я прекрасно знала, что у меня нет шансов увидеть отца Мэттью за этим чаепитием, поскольку он был мертв уже около десяти лет. Мистер Холемби ездил на велосипеде из Эйлсбери в Оксфорд преподавать физику, и однажды на этих тридцати двух километрах, которые он проезжал каждый день, его сбила машина. Это была одна из первых вещей, связавших меня с Мэттью еще там, в Штатах. Я никогда не забуду того удивления, которое испытала. У кого-то еще погибли родители? Я помню, с каким облегчением выяснила, что ни один из нас не жалел другого.
— Ну что ж, мы на месте, — сказал Мэттью, заворачивая за угол Карлос-плейс, и я впервые взглянула на дом, к которому мы направлялись. Глашатай в высокой черной шапке и зеленом мундире стоял у входа, охраняя его, как солдат королевы лепреконов.
— Вот это — отель? — спросила я, останавливаясь и надеясь избежать внимания привратника. Он смотрел на нас так, словно мы осмелились штурмовать Букингемский дворец. — Я туда не пойду.
— Просто держись меня, крошка, и с нами все будет хорошо, — пробормотал на выдохе Мэттью. Я засмеялась, чувствуя головокружение и слабость, и позволила ему затащить меня вверх по ступеням, пройти мимо лепрекона, который настаивал на том, чтобы помочь нам, а затем мимо дорого одетых людей, снующих туда-сюда по мраморному вестибюлю с огромной хрустальной люстрой. Мы пробирались
сквозь толпу к массивной конторке из красного дерева, но нас остановил не консьерж. Вместо него к нам бросилась седоволосая женщина в ярко-синем платье, которая повисла у Мэттью на руке.— Милый, ну в самом деле! — сварливо запричитала она. — Я же сказала тебе, что у меня все спланировано! А теперь я опоздаю забрать Эдварда от няни, и твоя сестра снова будет вся в заботах!
— Я забыл о твоей программе, поскольку встретил друга, — сказал Мэттью. Он улыбнулся, кивнув в мою сторону, что, видимо, должно было сойти за официальное представление.
— А мне никто не объяснил, что у вас программа, — добавила я и протянула руку этой пожилой женщине, которая, как я догадалась, была его матерью. — Здравствуйте. Я Холли.
— Американка, не так ли? — Миссис Холемби изобразила рукопожатие и повернулась к сыну: — Она не такая, какой я ее себе представляла. Ты сказал, что она блондинка. Как и Грейс.
Грейс Эллингхем, поняла я. Первое серьезное увлечение Мэттью. Он порвал с ней, уезжая в Штаты на стажировку.
— Она светлая. Светлокожая, — уточнил Мэттью.
— А мне казалось, что ты сказал — блондинка.
— Я никогда не говорил о блондинке, мама.
— Ну что ж, приятно познакомиться с вами, — я специально повысила голос.
— Рада знакомству, — тускло отозвалась миссис Холемби, внимательно рассматривая мои джинсы и кроссовки, после чего снова переводя взгляд на мое лицо. Эта инспекция заставила мое сердце учащенно биться, я почувствовала себя не в своей тарелке, словно, переодеваясь утром в госпитале, я каким-то образом забыла надеть штаны.
Затем миссис Холемби обратилась к сыну и спросила, нельзя ли ей сказать ему пару слов наедине.
— Нет, — ответил он.
— Что ж, — помедлив, процедила сквозь зубы миссис Холемби, — наверное, мы не можем остаться здесь и выпить чаю, поскольку в такой одежде твою подругу могут попросить покинуть отель.
— О, простите, пожалуйста. Я могу сама уйти, — сказала я, пытаясь сделать шаг назад, но Мэттью, сжав мою руку почти до боли, не пустил меня.
— Все в порядке, Холли. Мы можем посидеть в баре. За угловым столиком, — сказал он, приобняв меня за плечи. И снова я позволила ему вести себя.
Чаепитие тянулось просто невыносимо. Мы, все трое, теснились за маленьким столиком в углу бара; скатерть, которой он был накрыт, прятала от чужих взглядов мои джинсы, но, к сожалению, не могла спрятать меня целиком. Я изо всех сил старалась, чтобы обо мне забыли, вжимаясь в высокую спинку викторианского стула. Это помогало мне не видеть миссис Холемби, но ничто не могло спасти меня от ее пронзительного голоса. К тому же мое положение на этом стуле делало весьма затруднительной процедуру доставания вкусностей со стола, не говоря уж о том, чтобы донести их до рта. Моя футболка вскоре покрылась крошками, но я упрямо продолжала таскать с серебряного подноса все новые и новые маленькие сэндвичи — со свежим огурцом и копченым лососем, крошечные ячменные розетки с изюмом и мини-пирожные со сливочным кремом и фруктами. Это была самая вкусная еда, которую мне доводилось пробовать, и я задумалась над тем, зачем я питаюсь все эти годы здоровой, но совершенно невкусной пищей. Господи, неужели я все равно заполучу свой первый инфаркт?
— А как насчет тебя, Холли? — спросил Мэттью, и я поняла, что слишком увлеклась проблемой гастрономических изысков, задумавшись о том, что лучше — джем, мед или взбитые сливки. Похоже, я умудрилась пропустить значительную часть разговора о литературе. Как оказалось, мы обсуждали известных авторов. И естественно, у меня из головы вылетели все когда-либо прочитанные книги, кроме «Пуантов». Но поскольку миссис Холемби подалась вперед на своем высоком стуле, подняв одну бровь (как ей это удается?), я решила, что от меня ждут упоминания о чем-то большем, чем чтение для начальных классов школы.