Диалоги

9. Были представлены также технологические средства, распространение которых может в общественном масштабе затруднить совершение отдельными членами общества действий, заслуживающих порицания с этической точки зрения, воздействуя на такие поступки, как зацепляющий их (предусмотрительно) дроссель или фильтр. Эти средства являются «этически нейтральными», и их действие ограничивается «несоздаванием возможности» для поступков, которыми одни люди могут принести вред другим.

10. Из представленного предположительно следует, что культуру практически стационарную, то есть такую, которая не подвергается существенным изменениям в течение жизни по крайней мере нескольких поколений, можно моделировать как иерархическую целостную систему с характерными для нее закономерностями «сильных влияний», которые формируют «местные слабые влияния» прежде всего в одном направлении: это значит, что обратное влияние «слабых» воздействий на «сильные», как правило, ничтожно, то есть направления главных общественных градиентов фактически не могут подвергаться под влиянием признанных этических норм корректировке, характерной для регулирующего воздействия отрицательных обратных связей, и поэтому системная структура (являющаяся генератором этих градиентов) нечувствительна к этическому («локальному») воздействию или чувствительна только в очень небольшой степени. Таким образом, хотя «воздействия сильные» и «слабые» являются случайными зависимыми переменными, эти вторые подавляются первыми. Однако одновременно прочность – во всех культурах – их элементарных семейных клеток делает возможным то, что некоторая часть унаследованного, к примеру, от старой цивилизации программирования «слабого воздействия» может оказаться в какой-то степени инвариантной относительно актуального влияния «сильных» воздействий. Подобные зависимости по причине своей разноуровневости немного напоминают схему биоэволюционного происхождения видов, согласно которой факторы изменяемости гено– и фенотипа, правда, скоррелированны, но происходит обращение (марковское) информации, направляющей на разных уровнях (то – на «микроуровне» генотипа, то – на «макроуровне» фенотипа, то есть зрелых особей). Стационарная культура при этом является подобным образом ультрастабильной, как оптимально приспособленный вид; «этические изобретения», «усовершенствования», «упорядочения», проводимые на уровне малочисленных групп или на уровне единичных особей, не могут быть (кроме ситуаций исключительных) навязаны общности и ею восприняты; эти возникающие в отдельном существовании черты поведения, не ассимилированные в культурном отношении, напоминают ту биоэволюционную схему, по которой усвоенные сингулярные особенности видом не наследуются.

11. В культуре, технологически сориентированной, происходит процесс явного ускорения изменяемости жизненных условий, часто дающий результаты в морально-этической сфере, причем при опережении определенного темпа ускорения изменяемости могут возникнуть затруднения передачи норм (инструментальных и неинструментальных) от поколения к поколению, поскольку нормы родителей оказываются анахроническими, не подходящими к ситуации, в которой живут дети. И тогда результатом может стать своеобразный общественный дрейф ценностей в потоке помех, вызванных технологическим ускорением. (Мы не рассматривали явления так называемой массовой культуры и их моральные производные по причине ограниченного характера работы, поскольку для их обсуждения понадобилось бы слишком много места, и, кроме того, они в настоящее время стали темой многочисленных специальных работ.)

12. Прибегая к преднамеренной односторонности, мы представили внутрикультурное функционирование индивидов таким образом зависимых от «сильных воздействий», как если бы «материал», из которого «изготовлено» общество, не имел слишком большого значения, убеждая тем самым, что сингулярные «личностные» параметры, то есть то, что обычно называют характером, сопротивляемостью стрессам, индивидуальным интеллектом, стимуляцией (активизацией) действий, экстра– или интроверсией, эмоциональной реактивностью, наконец, не должно быть детально отражено в модели общества, воспроизведенной в качестве определенного своеобразного вида сложной системы (в кибернетическом смысле). При этом мы ссылались на несущественность «материала» для моделирования мозговых процессов вне мозга. Эта точка зрения стала результатом установки на максимальную экономию средств (и оккамовских «сущностей»), без которой усилия что-либо смоделировать (и так еще сегодня нереальные для воплощения) не смогли бы реализоваться никогда. Эта точка зрения не означает, таким образом, признания индивидуальных параметров за «просто несущественные», поскольку мы придерживаемся мнения, что общество должно существовать для индивидуумов, а не наоборот. «Умаление» человеческих особей до своего рода «точек» в некоем «конфигурационном пространстве» следует, таким образом, воспринимать только как принятие катастрофически упрощенных методов описания.

13. Наконец, мы вспомнили о главных препятствиях, стоящих на пути упомянутого моделирования, – трудностях частично технической, частично эпистемологической природы, а в итоге методологической – потому что именно таковой можно признать проблему антиномии, или двузначности («неопределимости») результатов тестирования элементов – людей в определенной «экспериментальной» общественной системе – с применением таких эмпирических тестов, на основании которых кто-то пытается установить, «хорошо» или «плохо» живется людям в этой системе.

14. Из всего объема материала, который здесь рассматривался, похоже, следует вывод о практической невозможности моделирования крупных исторических процессов (эволюции земной цивилизации), которое марковская природа явлений (запрещающая, к примеру, обратную экстраполяцию в любом слишком эргодическом процессе) делает тщетной настолько, что иных доказательств этой «невозможности» можно и не приводить. Эта «невозможность», относящаяся также к реальному протеканию земной биоэволюции, однако, не исключает частичного моделирования процесса, причем следует признать цивилизацию, технологически ориентированную, системой более пригодной благодаря своей явно телеологической направленности для работ по моделированию, чем примитивную культуру, снабженную только инструментами. Откуда и некоторый оптимизм, обращенный в будущее.

Биология и ценности [60]

Введение: ценности и цели

О ценностях обычно говорят или так, как если бы это были факты, или так, как если бы это были члены отношений. В первом случае говорят, что нечто является ценностью, а во втором – что нечто обладает ценностью. Первый способ называния свидетельствует о безотносительности ценности. Поскольку, если я говорю, что Хявляется фактом, а Х– это расстояние от Земли до Солнца, то я констатирую некоторое состояние, которое существует независимо от всех прочих состояний явления. И подобным образом, когда я говорю, что Хявляется ценностью, то я констатирую состояние предмета, который не соотносится ни с чем за пределами себя. Если рассматривать ценности, как если бы это были факты в вышеприведенном понимании, то их утверждение имеет неэмпирический характер. Потому что нет способа, которым можно было бы определить, что действительно некое Хявляется ценностью или же что это неправда, якобы Хявляется ценностью. Фразы, которыми безапелляционно устанавливаются некие ценности, не принадлежат в таком случае к эмпирическому языку в качестве устойчивых; невозможно ни фальсифицировать, ни проверить фразы типа: «добродетель есть ценность» или «человек является ценностью». Если же речь идет о том, что Хобладает ценностью, то я проговариваю не всю фразу, а только ее фрагмент. Потому что в этом случае имеется в виду всегда то, в каком отношении определенной зависимости, пригодности, полезности находится Хпо отношению к чему-то, что Х– м не является. Ценность, какой обладает Х, определяет степень его пригодности к тому, чтобы произошло определенное Y. Таким образом, ценности в первом понимании автономны и безотносительны, а во втором – поставлены в отношения и неавтономны; эти вторые обычно называют инструментальными. Многие утверждения об автономных ценностях можно переформулировать так, чтобы они превратились в неустойчивые утверждения об инструментальных ценностях (можно стремиться к обнаружению того, какие выгоды имеет общество, если его члены добродетельны; после чего от фразы: «добродетель есть ценность» переходим к фразе «добродетель обладает ценностью – в качестве стабилизатора общественных отношений», например). Фразы обоих видов вводят определенные зависимости – в смысле человеческих поступков. Первые делают это категорически и директивным образом, будучи приказаниями выбрать точку зрения или предпринять действие в соответствии с данной аксиологической установкой, а вторые делают это условно и относительно. Поскольку только тот, кто придет к выводу, что следует стабилизировать общественные процессы, будет склонен к тому, чтобы обдумать в принципе вопрос о внедрении образцов добродетели в коллективное существование, и только тот, кто намеревается построить дом, будет склонен исследовать инструментальную ценность разнообразных видов строительного материала.

60

Первая публикация: «Studia Filozoficzne» 1968, № 3—4

Все это говорит о том, что об автономных ценностях рассуждают так, как если бы они были фактами внеисторическими и вневременными; правда, ни один аксиолог не признает, что можно бы сказать: «добродетель является ценностью с 1456 г.» или «справедливость была ценностью между 1366 и 1890 гг.». Однако если бы кто-то пожелал выразиться именно так, это значит, что он, собственно, имеет в виду: «некоторые люди были добродетельными тогда-то и тогда-то». Таким образом оказывается, что этот кто-то сотворил ипостась, поскольку он овеществил определенные действия, замкнутые в некоем пространственном промежутке.

Инструментальные ценности являются временными и историческими, что следует, например, из того, что инструментальная ценность заостренного кремня была значительной, а сейчас она нулевая; если же некоторые объекты предположительно обладают инструментальной ценностью, не соотнесенной с какой-нибудь конкретной технологией (воздух обладает такой ценностью), то это потому, что эти объекты – именно как воздух – постоянно «включены в технологию» человеческого организма, и их присутствие необходимо для поддержания жизни. Однако мы хорошо понимаем, что всегда имеется в виду относительная ценность; если бы подверглась уничтожению вся атмосфера Земли, то воздух утерял бы инструментальную ценность, поскольку не было бы уже ничего и никого, для кого бы он служил субстанцией, поддерживающей жизнь.

Поскольку первые ценности устанавливаются, а вторые – открываются, то характеристика первых, как зависимая от установок, глубоко увязывается с основами онтологии, в то время как характеристика вторых может быть доведена до состояния полной онтологической индифферентности, каковая свойственна эмпиризму. Первые ценности оказываются, таким образом, в конце концов соотнесены – но с данной онтологией исключительно; они являются тем – и они таковы, – как она определяет.

Каждый аксиологический вывод определенным образом (впрочем, не одинаковым) связан с телеологией. Под телеологическим мы подразумеваем или такое поведение (любого объекта), когда из актуального состояния некто стремится неуклонно к определенным будущим состояниям, и тогда будущие состояния являются целями; или же такое, которое к определенным будущим состояниям направляется факультативно. Любое описание телеологического поведения в первом понимании переложимо на язык обычного причинного описания при условии абсолютного детерминизма. И это потому, что нет никаких эмпирических («обращаемых») способов, которые помогли бы обнаружить различие между ситуацией, когда то, что неизбежно происходит, является немедленным результатом какой-то прошедшей причины, и ситуацией, когда то, что неизбежно происходит, является целью как конечным состоянием, достигнутым на определенном пути, ведущем от начальной позиции. И тогда с одинаковым успехом можно утверждать, что материальные системы в результате роста неупорядоченности переходят в состояния с возрастающей энтропией, и можно утверждать, что целью любой подобной системы является состояние максимальной энтропии. Однако же этот второй способ использования названия «телеология» в настоящее время в эмпиризме не применяется из-за того, что пугает стремление, именно эмпирическое, использования телеологических понятий только в первом понимании; поскольку эмпирически тогда понимается только такая цель, достижение которой не является тавтологически адекватным причинному детерминированию. Иначе говоря: реальные цели находятся там, где возникает реальная возможность их поразить. А если существуют процессы, происходящие, как если бы вопреки происходящему таким образом, они вели к определенному финальному состоянию, причем то, что эти финальные состояния достигнуты, можно констатировать на опыте, физически измеримые отклонения от пути достижения, а также от достижения конечной цели, оказываются подчинены инструментальным оценкам. И таким образом, то, что является препятствием на пути к данной цели, приобретает отрицательную ценность, а то, что помогает на нем удержаться, – положительную инструментальную ценность.

Таким образом, измеримые ценности появляются там, где можно обнаружить реальные цели. В качестве реальной мы рассматриваем только такую цель, которую не всегда можно достигнуть. Реальной целью является мишень, но ею не может быть finis mundi [61] , понимаемый в энтропическом смысле. Что же касается аксиологии, то она в той степени может быть подвергнута эмпиризации, насколько сама она индифферентна онтологически.

61

конец света (лат.).

I. Аксиология и физика

С точки зрения лапласовского детерминизма нет информационной разницы между знанием о прошлом и знанием о будущем: и то и другое может быть одинаково совершенным, то есть исчерпывающим. Демон Лапласа, располагая подобным знанием, сможет на основании актуального состояния атомов описать на языке физики любое поведение звезд, амеб или людей, хоть ретроспективно, хоть предикатно, вообще не прибегая к аксиологическим терминам. То, попадет ли стрелок в летящего голубя, как и то, соединится ли Ромео с Джульеттой согласно своим намерениям, им обоим неизвестно: ведь и для стрелка, и для Ромео – соответственно голубь или союз с Джульеттой – являются реальной целью, а стремление к этим целям придало им исключительную ценность. Но демон Лапласа знает, попадет ли стрелок, еще до того, как он прицелился, и знает также, что ждет любовников, еще до того, как они познакомились. Потому что как ценности, обнаруживающиеся в человеческом выборе, так и цели, к которым стремятся люди, для демона – фиктивны. Разница между фиктивностью цели стрелка и фиктивностью цели Ромео есть только разница между относительно малым объемом знания о расположении атомов в событиях, необходимого для предсказания последствий выстрела, и большим объемом знания, необходимого для предсказания последствий любви. Но, собственно, ни поражение или промах по голубю, ни соединение или несоединение любовников не являются последствиями первоначальных событий той определенной последовательности, которая начинается на стрельбище или на балконе. Причиной этих, как и вообще всех событий, является то расположение атомов, которое господствовало в первоначальной туманности; все, что потом происходит, представляет собой его полностью детерминированную причинную последовательность. Для демона, обладающего знанием ультимативным как наиболее совершенным, поскольку большего, чем оно, быть не может, нет иных целей или иных ценностей, кроме кажущихся. Поскольку реальная цель – это то, как мы уже сказали, чем является будущее состояние, обеспеченное индетерминизмом свершения. Для стрелка голубь – реальная цель, поскольку стрелок не располагает оптимальным знанием. Если господствует абсолютный детерминизм, то каждый, кто считает, что целится, подобен пассажиру трамвая, принимающему решение «выбора» относительно пути этого трамвая. От его решения путь не зависит нисколько, таким образом, подобный выбор цели нереален. Когда мы говорим, что господин Хнаметил какую-то цель, мы подразумеваем, что он выделил ее с точки зрения ценности среди всех возможных. Демон Лапласа, описывая господина Х, не использует никаких телеологических или аксиологических понятий.