Диалоги

13. Гипотеза происхождения этики в результате превращения случая в стереотип (отклонения от начального состояния – в закономерность, повторяемую в поколениях) является – prima facie– «лучшей» методологически, чем гипотеза происхождения этики благодаря «исчезающим» причинам (переживаниям, например, «катастрофического» периода), поскольку представляет достаточный механизм и, одновременно, более экономичный, чем вторая, если принять во внимание необходимые действующие факторы («сущности» в понимании Оккама). Однако гуманитарными умами вторая гипотеза принимается легче, поскольку она обнаруживает, что нечто с точки зрения внешнего человека отвечает за создание конкретной этической системы; правда, признание ее приводит к дилемме: возникает ли этика «более гуманная» попросту тогда, когда отсутствуют проблемы (катастрофы), или же anima humana [57] , однако, naturaliter bona est [58] , то есть возникновение этики требует, в свою очередь, наличие фактора «положительной этической селекции»? Но трудно сохранять гипотезы в такой простой форме, потому что они основывают линейность фактора «этической селекции» (от недостатка к изобилию, от «жестокости» среды к такой же «деликатности», от угрозы к блаженству), в то время как этому не соответствует многомерный «призрак» действительно наблюдаемых систем этики в первобытных культурах. Это только мы здесь сознательно их упростили, утверждая, что всех их можно бы было разместить по одинаковой шкале. Таким образом, раз определение однозначной зависимости этических систем от влияющего на них фактора среды недопустимо, поскольку нельзя осмысленно говорить о том, что «гуманные» этические системы возникали якобы в «лучших» в бытовом смысле условиях (и наоборот), вернемся к схеме, по которой связные этические системы возникают благодаря влиянию бессвязных нарушений, исходящих от окружения, и таким образом мы заново открываем марковскую природу всего явления этикогенезиса как вероятностного перехода групповой морали через последовательные состояния к состоянию, которое оказывается стационарным – то есть выполняет роль «поглощающего экрана».

57

душа человека (лат.).

58

по природе хорошая (лат.).

14. Марковский процесс принципиально не обладает памятью и обозначает вид «обучения», в высшей степени неэкономичный. Память об историческом прошлом функционирует в первобытной культуре неуверенно и неточно. Этикогенезис был в ней явлением таким неспешным, что действия, формирующие поведение общности, как-то ускользали от ее внимания. Как мы уже видели, спорной является локализация стохастического механизма, который закрепляет культурные образцы, но если среда принимает участие в генерировании марковской последовательности, это сотрудничество невозможно представить схематически, когда «хорошие условия» создают «хорошую» (в нашем понимании, то есть «гуманную») этику, а «плохие» – «плохую». Та или иная локализация стохастического генератора не имеет – по крайней мере в рамках этих рассуждений – большого значения, как и этот – нами почти не отмеченный – «этический минимум», который без ущерба можно свести к принципу коллективной кооперации, которая делает возможным выживание биологическое, а затем и социальное первобытной группы, и на основании которого возникают зародыши инструментальной деятельности. Стохастический генератор для нас является попросту механизмом, который случайно выбирает среди всех элементов возможных образцов человеческого поведения – такие системы этих элементов, которые составляют связное целое, наделенное участниками культурного процесса определенным значением. Таким образом, в целом этот процесс обладает аспектом физическим, а также представляющим как бы его обратную сторону – семантико-культурным. Быть может, исследовать этот первый аспект – все равно что пытаться – путем обнаружения чисто структурных отношений – создать формальные культурные модели по аналогии с языковедческими исследованиями, в которых мы стараемся понимание языка заменить поддающимися алгоритмической формализации грамматикой и синтаксисом.

15. Взгляды на историю, как известно, разнятся диаметрально, занимая пространство от формулировок, по которым она является последовательностью состояний, принципиально не обладающих направлением, последовательностью, лишенной закономерностей (направлений, векторов), и до таких, по которым история представляется последовательностью развития с ярко выраженными телеологическими закономерностями. Примирение настолько противоречивых точек зрения представляется возможным на основании утверждения, что течение истории – неоднородно, но в нем возможно различить по крайней мере три вида явлений, по-разному сочетающихся друг с другом, а именно: процессы марковские, процессы кумулятивные и процессы случайные. Под марковским процессом, обладающим «одношаговой памятью», можно подразумевать комплекс явлений преобразования биологического вида в культуропроизводный – в процессе социализации, тем отличающейся от наблюдаемой у животных, что необходимая для ее реализации информация передается вненаследственными каналами: появляясь на свет, муравьи, а не человек, «уже заключают в себе» готовый план общественной структуры. (В этом смысле вид homo [59] управляется по двум каналам: генными и культурными указаниями.) В принципе, марковской является эволюция и общественного строя, обусловленная техноэволюцией (немарковской). Дело в том, что эта первая вместо «одношаговой» памяти применяет на деле более глубокую (значительно дальше простирающуюся в прошлое) после возникновения письменности и исторических хроник, однако управляющее влияние этой памяти на вероятность перехода от актуального состояния в следующее довольно призрачное; ведь до возникновения теории социализма эта память не использовалась эффективно для управленческих мероприятий, таким образом, с физической точки зрения процесс по-прежнему остался марковским: неиспользуемая инструментально память не существует (не функционирует). Так вот – что существенно методологически – техноэволюция обнаруживает закономерности, более регулярные, чем марковские, потому что происходит постоянная кумуляция достижений (или процесс эффективного обучения), однако эволюция наделила ее «управляющей памятью», но при этом влияние ее на марковскую последовательность изменений строя – в глазах наблюдателя, помещенного внутри марковской цепи – случайно. Это частный случай повсеместного явления: когда у нас две системы, нежестко соединенные (например, стохастически), с неодинаковыми собственными закономерностями, тогда то, что является регулярностью одной, если эти результататы проникают в глубь другой, может быть признано случайным в воздействии, оказанном на вторую систему (потому что в другой – с позиций внутрисистемных закономерностей – такое вторжение не могло быть предусмотрено). Так, например, можно за две стохастически связанные системы принять едущие параллельно друг другу автомобили, причем в восприятии одного водителя поведение другого, ведущее к столкновению, случайно, хотя бы оно и следовало из неслучайных закономерностей с точки зрения второй машины (потому что, например, закономерностью другого водителя является так называемая замедленная реакция). Тогда то, является ли история серией случайной или же она подчиняется своим законам, может в какой-то степени определять произвольность, которая ставит наблюдателя то перед одной, то перед другой последовательностью перемен.

59

человек (лат.).

16. Кроме подобных массовых аспектов, история обладает еще и сингулярным, известным как пресловутая проблема в ней личности. Перемещенная в область кибернетики, эта проблема обнаруживает свою многозначность, потому что то, играет ли кто-то роль рулевого в определенной системе, решает руководящая характеристика, кроме того, термины «рулевой» и «регулировщик» – не синонимы. В определенной степени является рулевым водитель автобуса (и в его руках – судьба пассажиров), но им не является пчелиная матка в улье, хотя ее существование для поддержания жизни роя необходимо (таким образом, ее влияние – регулирующее, а не управляющее). И дальше, степень, в какой личные психические качества рулевого могут влиять на курс (на динамическую траекторию) системы, зависит от строения этой системы; определенные виды систем представляют собой «усилители» таких качеств, другие, в свою очередь, сингулярную изменяемость свойств – подавляют или гасят. Также деятельность рулевого может быть представительной для системы и поддерживать полезные ценности параметров в наиболее благоприятном режиме, не прилагая к этому никаких особенных усилий; но может также возникнуть такая комбинация условий, при которой функции управления станут – по отношению к системе – случайными актами, то есть непредсказуемыми на основании ее массово-статистических закономерностей как не обладающие свойством регулярности, выводимой из общей динамики.

17. Предложенную здесь тройственность описаний общественной динамики можно было бы умножить, и это не было бы неправильным, потому что – когда мы имеем дело с системой достаточно сложной – в ней можно различить разнообразные «подмножества», пересекающиеся различным образом, и лучшим следует признать то описание, которое позволяет максимально выразить наше знание о системе (и его будущих состояниях), при этом, однако, может быть и так, что отдельные описания расположены по отношению друг к другу по принципу дополнительности. В свою очередь, другие виды описания, особенно такие, что «протаскивают по-тихому» формы «неинструментальных» оценок, являются – познавательно – непригодными; непригодны и те, что приводят к сопоставлению и гомогенной трактовке явлений разного уровня, неоднородных или же используют туманные аналогии (например, старая, известная компаративистика общественных и биологических систем).

Выделяемая в исторических последовательностях тройственность изменяемости затрудняет их системную интеграцию, поскольку ведущую роль в них играют то массово-статистические процессы (того рода, какой исследует статистическая механика, например, в термодинамике), то – кумулятивные и телеологические (которыми занимается теория конечных автоматов, наделенных памятью), а то, наконец, процессы типично сингулярные; поэтому-то язык историка обычно представляет собой смешение по крайней мере трех разных языков – результат сочетания разноуровневых подходов.

18. Системная структура (представленная в качестве модели, обретающей заданную структуру) некоторым образом соответствует тому, чем является – в конкретных условиях – рассматриваемая с точки зрения техники и технологии сеть дорог какой-либо страны. Этика же, а шире – общепринятая культура – это то же самое, что правила дорожного движения, то есть полное собрание правил «правильного» поведения на дорогах, причем между ними наблюдаются определенные зависимости. Ведь дорожный кодекс должен соответствовать реальной сети дорог, в противном случае, оказываясь «нежизненным», то есть попросту нереализованным, приводит к расхождению долженствующей быть теории и фактически наблюдаемой практики. Мы хорошо знаем, как быстро становятся анахронизмом – в связи с темпом развития моторизации – предписания движения; так же динамично (хотя и не вплоть до содержания) происходят изменения в результате отставания «этической эволюции» от эволюции, вызванной технологическими изменениями. Специалист по движению общественного транспорта хорошо знает о том, что, хотя водителями отдельных машин всегда являются люди, однако законы, управляющие поведением больших скоплений машин на дорогах по превышении определенных величин «запруженности», все меньше обнаруживают элемент, выводимый из индивидуальной психологии, и все больше – элемент из молекулярной кинематики (так, например, ему известны явления «пульсирования» скопления машин на шоссе, возникновения «фазовой волны» внутри потока движения, когда начало наталкивается на преграду, замедляющую общий ход и т.п.). Взывание в подобных обстоятельствах к «доброй воле» отдельных водителей дает чрезвычайно жалкие по своей результативности эффекты, если бы даже неизвестно каким образом все эти водители были идеально дисциплинированными людьми и обнаруживали самое горячее желание подчиниться существующим предписаниям. Там, где отдельная машина фактически перестает быть такой «молекулой движения», чью траекторию можно интерпретировать «психологически», никакие призывы к сознанию уже не помогут; надо или изменить расположение дорог (увеличивая пропускную способность, сооружая многоуровневые развязки), или вводить новые дорожные правила; при этом если пропускная способность дорог уже исчерпана, эти правила должны будут некоторую часть пользователей дороги дискриминировать.

19. Были различные попытки обосновать этическое поведение: трансцендентными ссылками, логическими, утилитарными, психобиологическими, в конце концов. Наконец, неопозитивисты дошли до предположения о неэмпиричности этики, раз, как отметил в тридцатые годы Карнап, из фразы «Убийство – это плохо» невозможно вывести никаких следствий для анализа их с помощью тестов на ложь, потому что после совершения убийства можно увидеть труп, а вот «зла» от этого действия нигде нельзя обнаружить. Заставляет задуматься то, что это суждение поддержал также Рейхенбах, который одно время занимался законами вероятности, правда, также только в области физики. Если бы, однако, философы-неопозитивисты обратились к низшей области ее применения, каковой является технология, они бы заметили, что в ней не существует, к примеру, «истинных машин» в отличие от «ложных», но именно «хорошие» и «плохие» – или, пожалуй, «лучшие» и «худшие». «Хорошей» в таком понимании является машина или любое другое материальное множество, которое отвечает определенным критериям чисто инструментальной оценки. Технологии известны также директивы долженствования, являющиеся следствием принятия этих критериев. Например, в принципе можно сравнить оценку железнодорожных инженеров: «Столкновение поездов – это плохо» с этической оценкой: «Убийство – это плохо», потому что они изоморфны. Правда, обе обладают тем недостатком, что вводят критерий, который не является ни истинным, ни ложным, поскольку «зло» обозначает в них нежелаемое положение вещей, которого следует избегать: поезда на путях, а люди в обществе обязаны перемещаться без столкновений. Этические оценки тем должны отличаться от инструментальных, что их не нужно доказывать, чего в действительности, однако, не происходит. Без сомнения, инженер, на чьем участке поезд сходит с рельс на стрелке, имеет возможность проверить, кроме всего прочего, действие тех законов физики, благодаря которым энергия движения превращается в тепловую, сминает вагоны, локомотив и т.д., однако он не восклицает тогда: «Физика истинна!» – он, пожалуй, закричит: «Плохая стрелка», то есть скверно сконструирована. Таким образом, существуют качественные эмпирические тесты для материальных систем, не идентичные тестам, применяемым в физике. Согласимся, что законы физики не зависят от не относящихся к физике мнений людей, которые их изучают, инженер-путеец же, если он принимает участие в партизанской войне, может придерживаться точки зрения, что «столкновение поездов – это хорошо». Так в действительности и есть, но тогда он отказывается от присущих его технологии инструментальных директив и выводимых из них оценок – в пользу других, уже не сугубо технологического характера. Аналогичным образом «общественный инженер», который рассматривает общество в качестве сложной машины (в кибернетическом понимании), может оценивать ее в соответствии с определенными инструментальными критериями как «лучшую» или «худшую» в сравнении с другими машинами-обществами уже в целом, уже в границах ряда параметров. Что же касается этики, она редуцировалась бы в его глазах до такого «кооперативного минимума», без наличия которого общество не смогло бы функционировать, или общность, где каждый может любого обмануть, убить, ограбить, не способна была бы существовать. При этом этика действует в обществе как вероятностный закон (или скорее как система таких законов); она обнаруживается – в приближении чисто инструментальном – как некое усреднение огромного количества сингулярных процессов, то есть таким образом, как, к примеру, температура газа под постоянным давлением: с точки зрения такой «этической механики» в целом нельзя прямо переходить к сингулярной этике, как нельзя в аспекте классической статистической механики говорить о температуре одного атома.

20. Граница подобного определения проходит там, где атомные скопления перестают быть гомеоморфными человеческим, потому что человеческие обладают тем особенным свойством, что являются системами, чьи актуальные закономерности следуют из их истории. Иметь историю в этом смысле – это то же самое, что обладать будущей траекторией, определяемой (вероятностно) траекторией прошлой; по сути, если бы законы сохранения атомов зависели от их прошлой судьбы, не было бы фундаментального различия между множествами атомным и человеческим. Потому что множество атомов можно признать системой, элементы которой запрограммированны «раз и навсегда» совершенно неуничтожаемым образом, то есть в качестве граничных случаев в области уничтожения изменяемости законов, охватывающей определения полностью агенетическое, через марковское, до телеологических и диахронических одновременно. И наоборот: человеческую общность можно принять за такую систему молекул, законы которой являются функцией времени; мы суть атомы, одаренные памятью и способностью к обучению – до сих пор, заметим в скобках, развитую достаточно ничтожно.

21. В свою очередь, более детальный аспект этических явлений – как определенных законов, управляющих человеческими коллективами – относится к выбору «соответствующего кодекса». Он нас интересует, с точки зрения наших попыток моделирования, в следующем виде: можно ли каким-то образом «правильную этику» отождествить с определенным классом динамически «оптимальных решений», в сугубо инструментальном понимании, или же следует обязательно ссылаться на субъективные переживания и понятия вроде «нравственной интуиции», «добродетели», «милосердия», «сочувствия», а также – «агрессивности», «инстинкта смерти», «жажды власти» и т.п. – чтобы возможно наиболее полным образом описать интересующие нас явления, как синхронически, так и диахронически (то есть в их возникновении и функционировании). Полагаю, что предопределяющими в этом могут быть результаты моделирования общественных явлений: априори не нужно в обязательном порядке стремиться к тому, чтобы «материал», из которого сконструирована «общественная машина», был «исходно» – для ее динамических закономерностей – существенным в детерминирующем смысле, то есть что общества таковы, каковы люди (в таком понимании «человеческая природа» обретала бы в социальном строе только свой «усилитель»). Возможным представляется даже, что «материал» здесь точно так же малосуществен, как для модели мозга не особенно важен материал, из которого модель изготовлена, надо только, чтобы модель отвечала некоторым простым условиям (чтобы псевдонейроны обладали двумя альтернативными состояниями). Может быть, когда-нибудь удастся провести иллюстрирующий процессы развития «социогенезис», в начальной стадии которого будут помещены то «молекулы, имманентно хорошие», то – «имманентно плохие». Интуитивно я предполагаю, что результатом стали бы эквифинальные состояния, потому что социогенезис является эргодическим процессом по отношению к предложенному исходному состоянию: это значит, что общественный строй не зависит ни от того, что в человеке «хорошо», ни от того, что в нем «плохо». Попытаемся представить себе систему дорог, на которые мы выпускаем тучи автомобилей, водители которых проинструктированы, чтобы – в одном случае – продемонстрировать максимум «недоброй воли» по отношению к окружающим (провоцировать дорожно-транспортные происшествия, бессовестно проезжать первыми, никому не уступать дороги и т.п.), в другом же – оказывать участникам движения максимум «полного расположения». Несомненно, на первом этапе агрессивного эксперимента будет очень много дорожно-транспортных происшествий, несравнимо больше, чем во втором, однако когда будет достигнута определенная степень насыщенности («плотность движения»), различия в состоянии безопасности на дорогах невозможно уже будет свести к хорошим или плохим намерениям: физические закономерности подавят «этические установки»! Следовательно, различны пути к эквифинальному состоянию и разной ценой оплачены несчастные случаи и катастрофы, но заключительное динамическое состояние – скорее всего особенно в статистическом усреднении – будет почти неотличимо.

22. Отношения того, что «этично», и того, что «физически динамично» в общественной системе можно было бы моделировать иначе: сложность психики обычного индивидуума актуально существующими общественными системами используется в различной степени. Наверняка существует какой-то необходимый минимум использования структурой адаптационных возможностей индивидуума – минимум, без которого эта структура не могла бы существовать (а ведь в любом случае ее существование представляет важность для индивидуумов). Но требования различных структур в этом отношении разнообразны и – следует полагать – как правило, явно избыточны по отношению к интегральности отдельной личности. Чтобы моделировать эти процессы, следовало бы, быть может, установить, что нам достаточно двух попеременных (дискретных) состояний «общественных элементов» – «марковское» и «немарковское», подразумевая под этим: не обладающее памятью (и следовательно, управляющей автономией) и – обладающее ею. Но ближе к реальности будет некорректное определение, по которому эти состояния будут границами шкалы, в пределах которой происходит постоянное изменение. В «абсолютной тирании» все элементы «лишены памяти» – потому что важны только установки, директивы и приказы сегодняшнего дня; в «идеальном строе» – сингулярная память функционирует полностью свободно. Тем самым первая система является линейной, а вторая – нелинейной; в свою очередь, можно было бы выделить различные «типы тирании»: стабилизация структуры преимущественно с применением физической силы – или же информационным воздействием; в первом случае целое стабилизирует так называемое откровенное насилие, а во втором – коэффициент эффективности внутреннего воздействия информационных директив; первый случай – это, пожалуй, какая-то беспощадная военная оккупация, а второй – что-то вроде ордена иезуитов. Добавим, что – вопреки тому, что иногда говорят, – биологический организм – внутри вышеприведенной схемы – является очень интересным примером скрещивания «информационной тирании» и «силовой». Однако тогда как такие организмы замечательно чувствуют себя в природных условиях, тираны обычно живут не слишком долго, потому что без применения определенных усилий, которых до сей поры, на счастье, искусственно реализовать не удалось, людей невозможно превратить в стопроцентно марковские элементы (лишенные памяти), каковыми являются клетки организма.