Дичь для товарищей по охоте

Андреева вернулась через несколько минут в сопровождении высокого молодого мужчина, выглядевшего немного растерянным.

— Андрюша, миленький, езжай немедля с Саввой Тимофеевичем на Петровку. Поможешь ему с закупками.

Повернулась к Савве.

— Савва Тимофеевич, что же вы сидите? Там люди мерзнут — потянула Морозова за руки со стула и слегка подтолкнула по направлению к двери.

— Мария Федоровна, я вот думаю, почему именно на Петровку-то ехать? — остановившись у двери, с хитрым недоумением на лице поинтересовался Савва.

— Как почему? — всплеснула она руками. — Вы же сами мне говорили давеча, что считаете магазин «Пихлау и Брант» на Петровке одним из лучших!

— Так вы, голубушка, предлагаете мне куртки эти в одном из лучших московских магазинов покупать?

— Неужели в худшем, Савва Тимофеевич?! Ну, — указала она на часы, — поторопитесь же! Время идет!

— Время идет. Студенты мерзнут… — пряча улыбку, пробурчал Савва и вышел за молодым человеком в коридор.

— Савва Тимофеевич — догнала его в коридоре Мария Федоровна и протянула конверт. — А после, письмо мое — Станиславскому. Забыли?

Морозов, неодобрительно покачав головой, положил письмо в карман и поспешил к выходу.

На улице ослепительно ярко светило солнце. Савва зажмурился. Племянник Марии Федоровны приостановился и поднял лицо к небу.

— Ох, сейчас бы в Ниццу, к морю! — мечтательно воскликнул он.

— Пойдем, мил человек До Ниццы ли теперь? Тем более, что там сейчас тоже не жарко. Забыл, что ли? Студенты мерзнут, — насмешливо сказал Савва, быстрым шагом направляясь к пролетке.

— Савва Тимофеевич! Савва Тимофеевич! — вдруг услышал он знакомый голос и, развернувшись, посмотрел наверх. На подоконнике у открытой форточки, энергично жестикулируя, стояла Мария Федоровна.

К его ногам на снег упала сложенная в несколько раз записка. Сердце Саввы радостно забилось. Неужто вспомнила Маша, что не попрощалась, что кроме студентов и он, Савва, в ее жизни есть, и написала ему слова, которые никак нельзя сказать при посторонних? Нетерпеливо развернул листок бумаги.

«Если купите еще что-то, кроме курток, а также подумаете о продовольствии, буду признательна. М.Ф.»

* * *

— Мария Федоровна — в дверях спальни появилась растерянная гувернантка. — Куда нести-то прикажете?

— Что там? — встрепенулась задремавшая было в кресле-качалке Андреева и, поправив волосы, вышла из комнаты.

Вся прихожая и даже часть коридора были заставлены свертками, коробками и мешками, а по лестнице все поднимали новые и новые покупки.

— Батюшки, — схватилась она за голову. — Несите вот сюда, в столовую.

Когда и столовая была наполнена привезенными вещами, туда бочком втиснулся Андрей и поставил на стол последнюю коробку.

— Все! — выдохнул он, и обессилено опустился на единственный свободный стул.

— Что это, Андрюшенька? — удивленно спросила Мария Федоровна. — Почему так много?

— Здесь… — обвел он рукой покупки, — все, что просили: куртки на теплой подкладке, другая одежда, продовольствие длительного хранения. На всех, — с блаженным выражением на лице вытянул ноги.

— А Морозов где? — поинтересовалась Мария Федоровна.

— Савва Тимофеевич уехал в Правление своей мануфактуры, а к ночи, уже после спектакля, обещал заехать к Станиславскому, завезти письмо. Все, — поднялся он со стула. — Я пошел в ванную и — спать. С ног валюсь.

Едва Андрей вышел из комнаты, как в заваленную вещами столовую заглянул Желябужский:

— Что это?!

— Это-о, — Мария Федоровна небрежно повела рукой вокруг, — для студентов. От Саввы Тимофеевича.

— Выцыганила все-таки? — с упреком взглянул он. — Ох, Маша, Маша А что говорить- то будешь? И как полиция расценит твою горячность?

— Как доброту и отзывчивость светской благотворительницы, — небрежно проговорила Андреева, приняв горделивую позу.

— Бог тебе судья, Маша, — обреченно вздохнул Желябужский, покидая столовую.

— Чуть не забыл — в комнате снова появился Андрей с конвертом в руках. — Савва Тимофеевич просил передать лично в руки.

Она вскрыла конверт, на котором аккуратным почерком Саввы были написаны ее инициалы.

«На ваших замерзающих студентов. И — перестаньте метаться. Будьте собой. Морозов».

Мария Федоровна с полуулыбкой запустила пальчики в конверт и извлекла банковский чек на десять тысяч рублей.

* * *

— Да что опять случилось, Мария Федоровна? Вы заболели? — встревоженный Савва зашел сбоку и наклонился, пытаясь заглянуть в лицо Андреевой, сидящей в кресле, повернутом к окну. — Уехали из театра… я спрашиваю, куда исчезли, говорят, домой уехала. Все — в тревоге. Я — к вам. Что случилось-то? Отвечайте.

— Савва Тимофеевич, миленький, что ж с людьми такое делается? — Она подняла заплаканные, несчастные глаза. — Сегодня смотрю расписание генеральной репетиции, и что же я вижу? Опять записана Книппер. Я — к Санину, прошу его помочь… я же волнуюсь, у меня было так мало репетиций… как играть? Санин привел Немировича и… — Андреева опустила голову и всхлипнула.

— Та-ак… — нахмурился Савва, — Немирович значит…

— Он мне… он… — Мария Федоровна, давясь словами, быстрым движением смахнула слезы, — … заявил, причем неожиданно резко, что это — дело решенное, что и разговаривать нечего, мол, со мной было более ста репетиций и целых семь генеральных. Я ему возразила, что у меня было всего две генеральных. Каково?

— А он? — Савва, привалившись к подоконнику, запыхтел папиросой.

— Он? — сорвавшимся голосом переспросила Мария Федоровна. — Он говорит: «Я не понимаю, откуда ваши претензии, вы играете Леля вполне уверенно, все по обыкновению будут говорить, что это — один из ваших шедевров», — попыталась она повторить интонации Немировича, — а после почти крикнул: «А не хотите играть — не играйте! Обойдемся, будет играть Ольга Леонардовна!» [15]

15

Талант Ольги Леонардовны Книппер, обладавшей, по словам В. И. Немировича-Данченко, «изяществом игры», был бесспорен. Софья Гиацинтова вспоминала: «Женское и сценическое очарование Книппер было общепризнанно, она справедливо ощущала себя царицей Художественного театра». Безусловно, для самолюбивой М. Андреевой перенести такое положение было невероятно трудно. Конфликт разрастался, вовлекая все больше людей.