Дикарь

– Ты уверен в том, что говоришь? – я резко подняла голову, задавив панику. – Уверен?

– Я не вижу других вариантов, – процедил Хенсли. – Животные, что приходят к девочке, пробуждение природы, лето, наступившее раньше срока, мое состояние… Мне помог не гейзер, а Линк. Она с самого начала говорила мне о траве, но я идиот. Хотя кто будет слушать странные рассуждения ребенка? Я думал, она рассказывает свои сказки. она… Да. Я не вижу, кем бы ещё она могла быть…

Не видит, но что, если он ошибается?

На волосах Линк появился иней. ешение… какое трудное решение! И как тяжело его принять. Поверить, довериться, сделать этот ужасный выбор! Духи, как же это трудно!

Линк начала трястись в ознобе.

Я ахнула, подхватила ребенка и понеслась к заваленной лестнице. Не чувствуя ног, не видя тюков и дыр в ступенях. Линк обвила меня ладошками,и я ощутила, как холодна детская щека. Выше, выше… Толкнула дверь второго этажа, пробежала до пыльного, затянутого паутиной окна.

– Подожди, - Хенсли, оказывается, шел следом. Дернул раму без стекла, отбросил в сторону. А я поставила девочку на подоконник.

– Линк, - развернула к себе, улыбнулась как можно бодрее.
– Южный Ветер хочет летать, да милая?

– Да… – она недоверчиво встрепенулась.

– Софи любит Южный Ветер, – тихо сказала я.
– Очень любит. Ты ведь знаешь это?

– Южный Ветер любит Софи, - эхом отозвалась крошка. Раскинула ладони. И упала вниз.

Я закричала и закрыла глаза. Зажмурилась изо всех сил, потому что просто не могла посмотреть. А потом рядом тихо рассмеялся Шерх, и я не выдержала. В полуденном луче над Оливковой рощей сияла радуга, хотя дождя не было. Она мерцала и переливалась, а под дугой света парила девочка с крыльями за спиной. Два крыла – узкие, почти прозрачные, отражающие сияние. ни разрезали ткань платья, они раскрылись, чтобы с легкостью поднять к облакам маленького эйлина.

Крылья. У моей Линк есть крылья.

Я хлюпнула носом и осела на подоконник, прислонившись спиной.

– Когда эйлин первый раз расправляет крылья, на землю спускается радуга. Она будет летать пару часов, – тихо сказал Хенсли. А я обвила его шею руками и поцеловала. Крепко, жадно, почти кусая. Впилась в губы, облизала язык,тронула десна и зубы. И отступила.

Он не двигался и смотрел на меня, склонив голову на бок. И я улыбнулась.

– Не представляю, как я спущусь по этой лестнице, - пробормотала сипло из-за слез и поцелуя. – Я даже не понимаю, как забралась сюда! Хочешь чай с шоколадным эклером, Хенсли?

– Нет, – грубо сказал он.
– Я хочу тебя.

Вжал меня в свое тело, впечатался в рот требовательным поцелуем. Горячим. Обжигающим. Ужас пережитого все еще сотрясал мое тело, так что я вцепилась в Шерха, словно он был единственной моей опорой в этом мире. Я царапала губы о его щетину, я сходила с ума от нежности его языка… Мужчина дышал рывками и так же – рывками – дергал мою одежду, пытаясь коснуться кожи. Прижал меня к стене,торопливо касаясь языком, пальцами, всем телом… В этот раз никакого томительного узнавания, лишь жадное присвоение. Его – меня, мое – его… Мы вгрызались друг в друга со страстью и одержимостью зверей, заглушая стоны жадным соединением ртов.

Шерх подхватил меня, усаживая на поверхность, накрытую тканью. Мы оба приняли это за стол и вздрогнули, когда раздалось протяжное «дзынь!»

Клавесин! О Духи! Хенсли усадил меня прямо на клавиши, накрытые тряпкой!

– Шерх!

Дзынь!

– М-м-м?

Останавливаться он не собирался, вклинился между моих ног, стягивая вверх платья. Торопливо, жадно… Горячие мужские ладони уже исследуют мои бедра и дергают батист пантало…

Дзынь!

– Шерх! Я сижу на инструменте!

– Отлично, - выдохнул он мне в шею, прикусил кожу. – Сиди.

Сиди? О Духи!

От его прикосновений и поцелуев у меня кружилась голова,и хотелось только одного… му тоже. Соединение – жесткое и такое желанное потрясло обоих. Я застонала, откидывая голову и прогибаясь в спине. Дзынь-дзынь, пропел клавесин. Шерх глухо и сдавленно зашипел, словно все ещё пытался сдержаться. Но я уже царапала ему шею, я тянула за темные, неровно отрезанные пряди, я требовала большего! И с проклятием он начал двигаться, сильно и сладко, избавляя меня от страха и оставляя лишь наслаждение.

Несчастный инструмент свихнулся, клавиши подо мной нажимались от каждого движения,и клавесин исполнял какую-то какофонию звуков! Дзынь-бин-бон! Бон-дзынь-дзынь! Симфония страсти для двоих, что могла бы свести с ума музыкантов! Но мы уже не могли остановиться, мы могли лишь продолжать.

И когда я смотрела в лицо этого мужчины – искаженное, с темными горящими глазами, страшное и бесконечно красивое, я кричала про себя три слова, что не могла сказать вслух.

ГЛАВА 28

Эйлин… Маленькая девочка, что сидела со мной в норе, просила отпустить фрегат и хрустела печеньем – эйлин.

Я не знаю, как относиться к этому.

Я должен ненавидеть, ведь эйлины – это зло, что проросло внутри меня, что выжигает меня. Но Линк? Крошка, засовывающая листики мяты мне в рот? Пытающаяся помочь и не знающая, как объяснить мне эту помощь?

Когда я думаю об этом, раскалывается голова, и стужи становится больше. Вот только теперь я знаю рецепт избавления. Надо всего лишь спуститься вниз, сорвать несколько травинок у ограды и прожевать. Так просто. Горькие листочки, пряные стебельки,и нет стужи, что почти убила меня.

Я могу жить, дышать, чувствовать… Могу целовать Софи. И это понимание – что я могу быть с ней, могу прикасаться, трогать, брать – подкашивает так, что я прислоняюсь к стене.

Я не знаю, как относиться к этому.

Но я точно знаю, чего хочу в данный момент. Хочу так сильно, что у меня сводит челюсть и плавится тело. Уже не от холода. От невыносимого желания. Рыжая что-то сотворила со мной, проникла под кожу, впечаталась в сердце.

Сам не знаю, как делаю этот шаг к ней. От необходимости вновь ощутить ее жар я схожу с ума. Рыжая не ветер, все верно… Рыжая – огонь, что воспламеняет тело и сжигает душу дотла. Я впиваюсь в ее губы, стаскиваю платье, пытаясь добраться до груди с красными сосками, желая втянуть один в рот и застонать от вожделения. Желание выворачивает наизнанку, мне больно от этого чувства.

Дзынь-дзынь?

Усадил Софи на какую-то хрень вместо стола. Она идеально подходила мне, самое то, чтобы закинуть стройные ножки себе на поясницу и врезаться в нежное тело. Клавесин,точно. Вот как называется эта звенящая дрянь, что истерила под задом Софи. Вряд ли эту штуку хоть единожды использовали подобным образом. Звуки она издавала гадкие, но остановиться я не мог. Рыжая под моим телом такая сладкая, нежная, такая тугая и горячая, что в глазах темно. Не вижу ничего, кроме закушенных губ Софи, не чувствую ничего, кроме нее. Тело горит, пах сдавливает сладостный спазм, в висках стучит… Мне хочется стянуть с нее всю одежду, но я понимаю, что не могу остановиться, да и времени слишком мало… Но одна мысль о том, как она лежала бы здесь обнаженная, с разметавшимися рыжими кудрями, освещенная солнцем и открытая для меня, заставляет меня издать животный хрип и ускориться. Я врезаюсь в нежную плоть с такой одержимостью, что на миг становится страшно. Страшно причинить Софии вред, сделать больно… но она смотрит на меня затуманившимися глазами, облизывает свои порочные распухшие губы, стонет, и я вновь врываюсь в нее целиком. Держу бедра, смотрю в глаза, двигаюсь. Резче, сильнее! Дзынь-бон-дзынь – стонет под девушкой клавесин, отзываясь на каждый удар струнами. Влажная плоть соединяется с восхитительно грешным звуком. И когда Софи почти кричит, я закрываю ей рот губами, опускаю ладонь между нашими телами и глажу пальцами чувствительный бугорок. Кусаю... Ловлю отчаянный женский стон. И взрываюсь, ощутив, как сжимает мой член тело Софии. Мы улетаем одновременно,и клавесин издает последний протяжный и мучительный дзы-ы-ынь!