Дикая Охота

Но он оказался сыном каких-то очень знатных родителей, которые знали, куда он пошёл. Я же вновь была слабой девушкой, разрушительная сила которой как возникла - так и скрылась вновь, затаилась в ожидании своего часа. Моих родителей также убили в отместку за исчезновение сына, убили в открытую, и я не смогла ничем им помочь. Мне удалось сбежать. Я скрылась в лесу, где при помощи долгих практик и настойчивого желания вновь извлекла из себя ту силу; с тех пор я бежала от всего, что напоминало мне о моей былой слабости - именно потому я так долго не могла принять себя полностью... Я не знала, откуда приехали те, городские; я караулила на обочинах дорог нечистых душой и поглощала их, в надежде, что среди них окажутся и убийцы. Но время шло, а те лица, что навек отпечатались в моей памяти, всё не появлялись - видимо, боялись ходить лесной тропой, а может быть, и вовсе больше не бывали в этих местах. Но теперь, наконец, мы с вашим отцом вместе вычислили их местоположение - и обзавелись достаточной армией для того, чтобы отомстить.

...Дети переглянулись. Ясно было, что "армия" - это именно они; неуязвимые для человеческого оружия, они, как и их родители, обладали силой, способной стереть с лица земли сотни врагов.

– И вот теперь, - снова заговорил отец, - пробил час поохотиться на тех, кто, может быть, разрушил сотни жизней, и так уверен в своей безопасности, что даже и не думает никуда убегать.

Он вскочил с места и поднял над головой незаметно материализовавшийся в его руке широкий меч, похожий на мачете.

– Я объявляю начало Дикой Охоты!

Его огненная мощь передалась и остальным - Индатрис и дети тоже вскочили с места, и с диким воем заплясали вокруг костра.

– В путь! в путь!
– выкрикивала мать, размахивая своим серпообразным оружием.
– Ветер зовёт!

– В путь!
– вторил ей отец.

– В путь!
– подхватили их клич дети. Мгновенно из воздуха материализовались одиннадцать коней - чёрный для Индатрис и белые - для детей. Охотник подозвал своего медведя, и тот обратно стал зеркальной масти конём, только теперь в бликах на его шерсти плясали ещё и красно-рыжие отсветы - непонятно, от костра ли, или самостоятельно, как отражение внутренней сути зверя и его хозяина.

Все вскочили на коней. Мать, понимая, что ей будет неудобно сидеть на коне в платье, вновь сменила обличье - теперь её обтягивал чёрный кожаный верх со множеством пряжек, и такие же, как у мужа, чёрные штаны до колен.

– Вперёд!
– проревели родители, и дети подхватили их клич.

– Вперёд и ввысь!..

Город спал. Город лениво дремал в тусклом свете фонарей, последние поздние экипажи со стуком довозили своих разморённых вином и развлечениями хозяев до дома, и лишь вооружённые алебардами стражники с туповатым видом стояли или ходили взад-вперёд, охраняя улицы и уже закрывшиеся на ночь городские ворота.

– Чёрт бы подрал это внеурочное дежурство, - прорычал один из стражников, дюжий детина лет сорока с пышными чёрными усами, круто завитыми наверх.
– Сейчас бы посидеть в таверне, выпить пивка, соблазнить пару-тройку красоток - так нет же, приходится охранять эти чёртовы ворота, будто бы сам чёрт угрожает на них напасть. Всем же известно, что за последние пять лет происшествий у нас не было вообще, не считая мелких краж да пьяных драк...

Напарник не ответил. Стражник круто повернулся, но не увидел в той стороне вообще ничего, словно ночь внезапно сделалась такой густой, что покрыла собой и тускло освещённые доски забора, и огни фонарей, начисто поглотив сущее... Почему-то стражник не мог отвести от этой тьмы глаз; лишь смотрел, как заворожённый, как из черноты вдруг возникли два огня - нет, глаза, полыхающих холодным, беспощадным пламенем. И не успел солдат осесть на землю и вымолвить пересохшими губами беззвучное слово "мама", как чернота надвинулась окончательно и проглотила его, разрывая и растворяя его тело и ум на мельчайшие частицы, невероятно болезненно выкорчёвывая из него всю душевную грязь, что он успел понабраться и понатворить за всю свою нелёгкую жизнь, по которой он всегда шёл с девизом - "не я такой, жизнь такая". Теперь жизнь возвращала ему долг за его безответственность. Ещё несколько сильнейших, ярчайших вспышек воспоминаний о тех ключевых моментах, где он мог бы исправиться, но не сделал этого - и он окончательно провалился в вязкую пустоту, а потом...

– Вперёд, - шепнула Индатрис, и в одно мгновение воздух наполнился диким шумом, воем, кличами. Больше не имея намерения скрываться, Дикая Охота одним ударом снесла ворота и помчалась по онемевшим в ужасе и недоумении улицам, словно сметающий всё на своём пути вихрь, вихрь безжалостной и справедливой мести.

Они не трогали детей и стариков, щадили чистых сердцем. Но негодяев они уничтожали всех до единого, врываясь в дома, срывая замки, вышибая двери и окна. До самой рукояти покрылся свежей кровью острый меч Охотника, в крови был и серп его жены, столь удобный для того, чтобы выпускать кишки и срубать головы. Многие в отчаянии бежали, взглянув в невыносимые глаза бывшему Рыцарю Зеркала, и их уже на улице добивали стрелы и мечи десятерых лёгких белых фигур, носящихся повсюду, словно призраки. Многие нашли своё пристанище в бездонной пасти Индатрис. И лишь дикий, нечеловеческий вой перекрывал весь шум вокруг, разрезая барабанные перепонки, сливаясь в одно с жуткой, всепоглощающей инфразвуковой вибрацией, которую ни с чем невозможно спутать; которая служит верным знаком приближения Бездны, имя которой - Конец.

Многие пытались наглухо запереть двери и окна, но кто-то в панике выскакивал и на улицу, где и попадал под горячую руку двенадцати жестоких всадников, которые носились так быстро, что невозможно было рассмотреть их лиц... Но окраины города были лишь началом. Пробежавшись кругом и зачистив от грешников сравнительно бедные кварталы, они кольцом начали смыкаться вокруг центра. На лицах родителей застыли страшные улыбки, обнажившие их зубы до самых дёсен; радостное возбуждение плясало на лицах детей, ещё не переживших той боли, что приносит порой жизнь, но уже понявших и принявших свою сущность и предназначение.

Охота врывалась в разукрашенные бальные залы, обитатели которых всё ещё продолжали кружиться в танце, пытаясь не обращать внимания на "глупый шум снаружи, с которым должна разбираться стража". Чрезмерно расфуфыренные дамы, белые парики мужчин, пудра, яркие ленты и чулки - всё это словно было призвано скрыть под собой гниль и разложение душ своих носителей; но даже самые изысканные духи не могли забить своим ароматом смрада этой гнили, выражавшейся в косых завистливых взглядах, поджатых губах, чудовищном высокомерии, стремлении понравиться или обогатиться любой ценой, даже посредством самой низкой и гнусной лжи, и сквозь всё это - абсолютном презрении и пренебрежении к другим, особенно тем, кто не обладал достаточным количеством золотых монет в карманах и сундуках. Охота врывалась, впуская свежий ветер, мгновенно сдувающий фальшь и напыщенность, оставляя лишь смертный страх на оплывающих лицах за мгновение до того, как зала превращалась в кровавую мясорубку. Никто не мог противостоять им; стража ломалась или исчезала под их натиском так же легко, как сдуваются с земли сухие листья внезапным порывом урагана.

Тех же, кто выбегал из домов, пытаясь выбраться из города, всадники настигали и добивали в пути, что превращало их предприятие в самую настоящую, всамделишную охоту...

Впрочем, как мы уже сказали, не все люди удостаивались такой участи. Были там люди и смелые, и благородные - кто-то из них, увидев и поняв, что происходит, и вняв приглашению охотников, вливался в стаю, отныне становясь её частью и обретая то безошибочное зрение, которое позволяло отделить достойных людей от недостойных. Были люди робкие, но не причинившие никому никакого зла - тех охотники отпускали с миром, даже иногда награждая наиболее достойных из них. Ворвавшись в одну из часовен, они остановились - странное зрелище: с ног до головы измазанные кровью фигуры с острым оружием и горящими глазами посреди этой мирной благости, золотых огоньков свечей и светлых ликов, смотрящих с икон.

– Ч-что вам угодно?
– немного запинаясь (нечасто такое увидишь), но держась на удивление достойно, спросил их тридцатилетний, с каким-то необыкновенным мягким светом в глазах, служитель в тёмной рясе до пола.

– Мир тебе, - поздоровался Охотник.
– Тебя мы не тронем, ты честен и чист. Но где остальные?

– Они... Да вы что же, собрались их убить?

– Только негодяев, - заверил Охотник.
– Где?

– Проверь-ка верх, - скомандовала Индатрис сыну.

Один из юношей стремительной молнией метнулся за алтарь, и вскоре уже выволок откуда-то с верхнего этажа за шкирку двух слабо сопротивляющихся толстяков.

– Было трое, - сказал мальчик.
– Один чист. Но эти...

– Свиньи, - взглянув им в глаза, докончила мать.
– Наверняка наживаются на своих прихожанах и толкают им искажённые ценности, если не хуже... Тащи их вон, негоже святое место их поганой кровью марать.

– Мы найдём остальных, - мягко улыбнувшись, сказал на прощанье Охотник.
– Уверяю вас, завтра ваш храм превратится в действительно достойное пристанище Бога.

– Стойте, - вдруг прохрипел служитель (Индатрис на улице уже разрывала зубами нечестивцев, с явным удовольствием поглощая большие куски их плоти и разбрызгивая веером кровавые брызги).
– Аббат... Он... Я, конечно, не вправе говорить такие вещи, Господи, прости меня, грешного... но я почему-то чувствую, что должен это сказать. Он сговорился с теми, кто стоит (служитель перешёл на шёпот) выше... он извращает мысли простых людей в их и в собственных интересах, вы понимаете, у него власть духовная, которой не противится никто... я не говорю уже о подношениях, он несметно богат... Господи прости...