Дикий, дикий запад
Шрифт:
С данным утверждением Чарльз был совершенно согласен.
– Правила простые, - Эдди подхватил их под руки и увлек куда-то по темному узкому коридору. – Стрелять, применять магию и вообще что-то, что может повредить поезду, нельзя. Бить морду можно, но если в процессе что-то повредится, то или плати…
– Или?
– Или высадят. За магию и стрельбу просто высадят. А места тут такие… в общем, сидите смирно. Ешьте. Отдыхайте. Если вдруг выйти куда, к нужнику, то, Милли, только с ним! Я серьезно!
Милисента кивнула и буркнула:
– А ты куда?
–
– Не беспокойся, - заверил Чарльз.
– Я серьезно. Никакой магии. А то ведь…
Договорить он не успел, потому как поезд содрогнулся, что-то загудело, затрещало. Следом раздался протяжный скрежет, от которого заломило зубы. Потом последовал рывок, едва не сбивший с ног.
Тронулись.
Я сидела, смотрела в окно, на проплывавшую мимо пустыню, и жевала булочку. Признаться, именно сейчас я ощущала дивное умиротворение и была всецело довольна жизнью.
Даже счастлива.
Почти.
Абсолютности счастья несколько мешала унылая рожа Чарли, который и пустыней не любовался, и булочки брал двумя пальцами, с таким выражением, будто кому-то услугу оказывает. Ага. И чего, спрашивается? Отлично ж едем.
Всяко лучше, чем на лошади.
Не надо думать, что я совсем дикая. Я поезда видывала. И ездила даже. Правда, с лошадьми, потому как и надежнее оно, и дешевше, и других вагонов к нам не цепляют. Это уже в Чикентауне можно поглазеть на иные, и вагоны, и поезда. Эдди, помнится, еще тогда рассказывал, будто бы есть такие, в которых не солома на полу, а ковры лежат. И еще диваны имеются.
Я не поверила, думала, шутит. А оно вот как.
И вправду имеются.
Я даже пощупала диван, обитый красной кожей. Да, потертая, а местами и латаная, но ведь сам-то диван хорош, мягонький, упругонький, небось, отменным конским волосом набит, а не всякой дрянью. Я даже подпрыгнула пару раз.
Ковер тоже имеется. Правда, не понять, то ли красный, то ли бурый, но ведь лежит же ж!
А еще стол.
На столе еда. И высокие стаканы в серебряных подстаканниках. Чай крепкий, до черной густоты. Рыбный суп наваристый. Хлеб свежий. Булочки опять же. А этот вот кривится.
И шеей крутит.
И не понять, что ему не так. Глядеть на мрачного графчика надоело, и я опять в окно уставилась. Третий час уже идем. И пора бы Эдди вернуться. А он все не возвращается, оттого в душе появляется некоторое беспокойство.
Но я сижу.
Ем булочку. Уже сыта, но все равно ем. Оно никогда ведь не знаешь, когда опять случиться нормально поесть. За окном же… окна в вагоне тоже знатные. Со шторками. И можно закрыть, тогда становится сумрачно, или вот открыть.
В пустыню мы вошли час тому.
Сперва прерия полысела. Травы стало меньше, то тут, то там сквозь нее проглядывали проплешины бурой земли, которые разрастались, сливаясь одна с другой. И вот уже травы не стало вовсе, а земля почернела, будто спеклась.
Ее разломили трещины. И сквозь них время от времени прорывались клубы пара.Глядеть на это было до жути занятно.
А еще чувствовалось что-то такое, этакое, непонятное. И чем дальше ехали, тем сильнее чувствовалось. Будто кто под кожу муравьев пустил.
Поезд загудел и прибавил ходу.
А пустыня… я всегда-то думала, что пески, они желтые. Как на картинках в той книге, которую мне мамаша Мо совала, чтоб я прониклась и открыла душу истинной вере. Там, помнится, кто-то долго по пустыне ходил. Помню только, что очень эта мне пустыня понравилась.
Желтенькая. Чистенькая.
Так вот, ничего подобного. За окном простиралась сизо-черная гладь, на которой ветер рисовал узоры. Небо и то сделалось будто бы серым, блеклым.
Я поскребла стекло, убеждаясь, что оно толстое, надежное.
– Ты бывал в пустынях? – поинтересовалась у графчика, который-таки обратил на пустыню внимание и теперь сделался еще более мрачен.
– В таких – нет.
– А в каких бывал?
Матушка говорила, что человек вежливый и воспитанный сумеет увлечь другого приятной беседой.
– В нормальных. В нормальной. Служить как-то довелось. Там не то, чтобы пустыня. В саму пустыню не заглядывали, но вот рядом часть стояла.
И опять замолчал.
Мне что, каждое слово из него вытягивать? Графчик, кажется, понял, чем я недовольна и вздохнул.
– Если там был мертвый город, то я не знаю, как эти земли назвать. Разве ты не чувствуешь?
– Что именно?
Чувствовала я много чего. Полный желудок. Усталость легкую. Желание поспать. Ну и почесаться, хотя последнее сдерживала изо всех сил. Вона, как смотрит. Еще решит, будто я заразная.
– Тут все весьма индивидуально. Я ощущаю на себе взгляд. Такой, оценивающий.
– А мурашки под кожей считаются?
– Несомненно.
– Тогда чувствую, - сказала я и все-таки поскреблась. Осторожненько. – И отчего это?
– Это… скажем так, подобные ощущения я испытывал только в одном месте, - графчик подвигал челюстью, будто решаясь. – На острове Харт.
Ничего не поняла, но…
Ветер ударил в окно, сыпанул горсть мелкого то ли песка, то ли пепла. И я потребовала:
– Рассказывай.
Глава 31 В которой рассказывается страшная история одного острова
Глава 31 В которой рассказывается страшная история одного острова
Рассказывать.
Наверное, рассказать можно, хотя, конечно, матушка не одобрила бы. С молодыми девушками не говорят о вещах подобных. И те, другие, из прошлой жизни Чарльза, которая уже самому ему казалась ненастоящей, никогда бы не стали слушать.
А он не стал бы говорить.
– Это остров…
– Я поняла, - Милисента протянула булочку. – Ешь. А то мало ли, как оно потом.
И Чарльз взял. Он был сыт, пожалуй, даже более чем сыт, но, кажется, в этом «мало ли, как оно потом» и заключена вся местная мудрость.