Диккенс и Теккерей

Если для Мэгвича, как считает Э. Уилсон, Пип — инструмент мести, то лишь отчасти. Каторжник, под угрозой смерти вернувшийся из изгнания для встречи с Пипом, с искренним теплом относится к своему подопечному, пусть и делая на него ставку в своей мести обществу, законы которого обошлись с ним более сурово, чем с «джентльменом» Комписоном, вовлекшим его в свои тёмные махинации.

С другой стороны, и Пип написан в новой для автора сугубо реалистической манере, его образ неоднозначен. И потому, ещё не зная, что каторжник — отец Эстеллы, он озабочен тем, как бы оскорблённый его неблагодарностью Мэгвич не отдал себя в руки правосудия. Чувствуя ответственность за судьбу своего благодетеля, Пип преодолевает и разочарование перед открывшейся правдой, и неприязнь к Мэгвичу.

С помощью Герберта он прилагает все (увы, тщетные!) усилия, чтобы спасти его. Как, несмотря на обиду, пытается (опять-таки, тщетно) спасти и пострадавшую от пожара мисс Хэвишем.

Но и мисс Хэвишем — совсем не монохромный образ. К концу романа она осознаёт свой грех перед Эстеллой и Пипом («Что я наделала!») и по просьбе последнего совершает истинное благодеяние по отношению к Герберту Покету, обеспечив его будущность.

Таким образом, и в этом романе добродетель отчасти вознаграждена, но счастливыми героев не назовёшь, хотя в книге было два финала: первый не понравился Булвер-Литтону, и по его совету автор написал «премиленький новый кусок», который, в сущности, не изменил судеб Эстеллы и Пипа, разве что позволяет надеяться, что герой не останется горьким холостяком.

Оригинальный финал «Больших надежд» впервые был опубликован Форстером в биографии Ч. Диккенса. Позволю себе привести его здесь в своём собственном переводе [11] :

«Прошло два года, прежде чем я увидел её. Я слышал, что она ведёт крайне несчастливую жизнь, расставшись с мужем, который обращался с нею весьма жестоко и славился своей грубостью, равно как и чванством, и чёрствостью. Я слышал, что муж её умер в результате несчастного случая, причиной которого было грубое обращение этого человека с лошадью. Я слышал, что сама она вышла замуж вновь. Муж её, врач из Шропшира, вопреки собственным интересам, однажды повёл себя очень по-мужски, став свидетелем грубости м-ра Драммла со своей женой: это было как раз во время его профессионального визита к грубияну. Слышал я, что врач из Шропшира небогат и они живут на её личное состояние.

11

По изданию: «Great Expectations» by Charles Dickens. NY, «Signet Classic», 1963. Приводимый текст следовал после слов: «Но эта жалкая мечта, Бидди, развеялась навсегда».

Я снова был в Англии, в Лондоне, и гулял с маленьким Пипом по Пикадилли, когда меня нагнал слуга и спросил, не сделаю ли я несколько шагов назад, чтобы поговорить с леди, сидевшей в коляске. Коляска была запряжена пони, которой правила сама леди. Мы с ней взглянули друг на друга довольно грустно.

— Я сильно изменилась, я знаю. Но подумала, что вы хотели бы обменяться рукопожатием с Эстеллой, Пип. Дайте-ка мне поцеловать это милое дитя.

(Полагаю, она решила, что это дитя — моё.)

Впоследствии я был очень рад этому разговору. Потому что её взгляд, и голос, и прикосновение внушили мне уверенность, что страдания были лучшим учителем, чем мисс Хэвишем, и наделили её способностью понять, чем некогда было моё сердце».

В шестидесятые годы на Диккенса обрушился целый град утрат. В 1863 г. умерла его мать, находившаяся в состоянии старческого маразма. Умер Теккерей, успев примириться с ним перед самой смертью. На его смерть Диккенс откликнулся серьёзной статьёй. Умерли братья, шурин, несколько старых друзей. Он спасается от тоски публичными чтениями, путешествиями, мучительной любовью к Эллен Тёрнан и, конечно, литературным трудом.

9 июня 1865 г. Диккенс и мисс Тёрнан оказались в поезде, потерпевшем катастрофу: восемь вагонов обрушились с моста в воду, а вагон, в котором находились Диккенс и его возлюбленная, повис в воздухе. Мисс Тёрнан и ещё одна их попутчица волновались за судьбу шляпных коробок. А Диккенс спасал портфель со страницами нового романа...

Эта рукопись была последним законченным романом Диккенса — «Наш общий друг» (1865). Действие его вращается вокруг мнимого убийства главного героя, и персонажам предоставлено распутывать сложнейший клубок тайн. Внешне, таким образом, в книге соблюдены атрибуты вошедшего к тому времени в моду «сенсационного» романа, великим мастером которого был Уилки Коллинз.

Советские литературоведы В. Ивашева, Н. Михальская, Т. Сильман единодушно рассуждали о спаде социального звучания последних романов Диккенса. Однако для подобных рассуждений нет никаких оснований. Даже в камерных, казалось бы, «Больших надеждах», где, как мы говорили, на первом плане — психология героев и их взаимоотношений, писатель дал довольно широкий спектр социальной жизни. Читатель встречает на страницах романа представителей различных слоев общества: и простых тружеников, и ремесленников, и чиновников, и великосветских фагов, и каторжников, и заключённых в тюрьме «Ньюгейт», которую Пип посещает с Уэммиком. Особняком в системе образов «Больших надежд» стоит Орлик, которому, по словам Энгаса Уилсона, «не сочувствует ни Пип, ни автор. „Старый Орлик“ не столько преступник, сколько, человек, ненавидящий подчинение, своё низкое положение в жизни, и дня его яростной озлобленности против хозяев у Диккенса не находится слов понимания». Да, Орлик — из тех, кому по душе «раздувать мировой пожар», что, как мы знаем, не могло вызывать сочувствия автора. И всё-таки Диккенс счёл нужным поместить такую фигуру в роман — несомненно, именно потому, что и эта камерная история разыгрывается на обычном и естественном для него разнообразном социальном фоне.

Это становится ещё более очевидным при детальном рассмотрении «Нашего общего друга». В этом романе перед нами раскрывается уже широчайшая панорама всех социальных слоев столицы. Здесь и великосветские снобы, и адвокаты, и крючкотворы-судейские, и обитатели социального дна. Опять является на сцену и бедный ангелочек (Лиззи Хексам). Как всегда, сочно прописаны в лучших традициях диккенсовского таланта прохвосты, среди которых ярчайший, безусловно, Сайлас Уэгг, и гротесковые фигуры вроде «кукольной швеи» Дженни Рен. «Каждый персонаж „Нашего общего друга“, как и все герои Диккенса, — сложный продукт художественного вымысла и жизненной правды, — писал Х. Пирсон. — Мистера Винуса, этого сборщика человеческих скелетов, он видел в соборе Сент-Джайлса, Чарли Хексама и его отца — в Чатеме, а Винирингов — на каждом шагу в светском обществе». Пирсон писал о том, как, работая над книгой, «в сопровождении нескольких полисменов Диккенс ходил по воровским притонам, курильням опиума, вертепам, где собирались преступники, кабачкам с сомнительной репутацией и получал массу удовольствия. Он был неравнодушен к обществу констеблей и полицейских инспекторов, обожал слушать их разговоры и наблюдать, с каким спокойствием они ведут себя в опасных районах, каждый обитатель которых с величайшим удовольствием прикончил бы их, если бы не боялся возмездия». И в то же время литературовед указывал на то, что воплощение чванства и надменного самодовольства Подснап — «не что иное, как портрет Джона Форстера, в меру завуалированный, чтобы сходство не бросилось Форстеру в глаза. Напыщенный, респектабельный, высокомерный, непоколебимо самонадеянный — вот он, Форстер!»

Диккенс задается в этом романе теми вопросами о жизненных приоритетах, которые поднимали в своих трудах Джон Раскин (1819—1900) и Мэтью Арнолд (1822—1888). Он рисует картину общества, охваченного страстью к быстрой наживе, к мишурному блеску собственничества и внешнего лоска. Нажитые покойным Хармоном капиталы, возможно, вложены в горы мусора символически. Но о подобном факте сообщал за несколько лет до создания романа журнал Диккенса «Домашнее чтение»: принадлежавший некоему Додду холм мусора в Холстоне был оценён в несколько десятков фунтов стерлингов! Поистине, материализация жаргонного значения английского слова «dust» (мусор, пыль) — «наличные деньги»! Богатство в отбросах, чудовищный промысел «Деда» Хексама — добывание утопленников со дна Темзы — и последующее применение его результатов сборщиком скелетов Винусом, или борьба за место в парламенте, — все для Диккенса окрашено одинаково мрачными тонами, всё носит черты апокалиптической фантасмагории, охватившей английское общество к середине шестидесятых годов XIX века.

И в то же время, описывая судьбу престарелой прачки Бетти Хигден, писатель возвращается к беспощадной критике работных домов — теме «Приключений Оливера Триста». С этим ранним романом перекликается и образ еврея Райи, которого Х. Пирсон назвал «попыткой Диккенса оправдаться за Фейгина». Действительно, Райа — полная противоположность содержателю воровского притона, носитель добра, утешитель Лиззи Хексам и Дженни Рен. Подлинной горечи исполнены его слова: «В христианских странах к евреям относятся совсем иначе, чем к другим народам. Люди говорят: „Это плохой грек, но есть хорошие греки. Это плохой турок, но есть хорошие турки.“ С евреями иначе. Довольно легко найти среди нас плохих людей. Среди кого их не найдёшь? Но худших из нас берут за образец, сопоставляют с лучшими из других народов и говорят: „Все евреи такие“.» [12]

12

Через одиннадцать лет Джордж Элиот напишет Гарриет Биччер-Стоу о своём романе «Даниэль Деронда»: «Именно потому, что отношение христиан к евреям так бессмысленно и так противоречит принципам нашей религии, я чувствовала потребность написать о евреях с той симпатией и тем пониманием, на какие я была способна» и назовёт антисемитизм национальным позором.

Английский литературовед Дебора Уинн справедливо отмечала: «Для Диккенса путь избежать пучины алчности и эгоизма состоит в том, чтобы обрести детскую веру в силу сказок и способности их рассказывать. В самом деле, „Наш общий друг“ показывает, что сказки, ассоциирующиеся с радостями детства, воображением и способностью выйти за рамки своей сущности, спасают людей, сохраняя в них живое восприятие ценности любви и дружбы». Не зря ведь так восхищался Диккенс великим датским сказочником! [13]

13

Впрочем, и С. Кьеркегор (1813—1855), великий соотечественник Г. Х. Андерсена и его антипод, сравнивал себя с Шехерезадой, спасавшей свою жизнь сказками.