Дикое Сердце

– Я верю, что он станет кабальеро [3].

– Повторяю, я очень рада. И надо видеть, как он хорошо себя ведет с моими малышками, учитывая, что старшая такая кроткая, а младшая шаловливая.

Рядом с причалами, на корабле, готовом отправиться во Францию, в каюте капитана порта Сен-Пьер разговаривали София Д`Отремон и родственница губернатора, Каталина Мольнар, женщина зрелая, робкая, добродушная и спокойная с нежностью смотрела на детей, стоявших неподалеку по другую сторону широко распахнутой двери: Ренато Д`Отремон и две малышки Мольнар, девяти и семи лет. Старшая – стройная, изящной, неспокойная и нервная, с большими светлыми глазами. Младшая девочка – с румяным лицом и горящими глазами, была как роскошный тропический фрукт в свои детские годы.

– Моему Ренато нужно забыть много неприятного. Эта поездка – лучшее для него лекарство.

– Вы очень храбрая, ведь разлучаетесь с единственным сыном. Повторю еще раз, я восхищаюсь вами. К тому же, полагаю, вы стремитесь исполнить последнюю волю супруга.

– Действительно, – вынужденно солгала София Д`Отремон и замолчала. Натянуто улыбнулась, поменяв столь щекотливую тему разговора. – Ваши девочки очаровательны. Мне много о них говорил ваш кузен губернатор. Которая Айме?

– Младшая.

– Старшая Моника, правда? Я знаю, благодаря своему отцу они получат образование во Франции.

– Но я не такая смелая как вы, и не разрешу им ехать одним, даже если мне нужно будет расстаться с мужем. По-моему, вас спрашивают.

– Ах, да! Это Ноэль. С вашего разрешения…

– Все в порядке, корабль готов отплыть. Я только что вручил ответственному за груз бумаги Ренато, и поэтому моя задача выполнена, – объяснил нотариус.

– Благодарю вас, Ноэль. О, подождите! Не хотите ли меня проводить, пока не отправится корабль с Ренато?

– Это будет большой честью, – почтительно отозвался Ноэль тоном, который можно назвать сухим, даже враждебным.

– Понимаю, вы разочарованы во мне. Я вела себя грубо в последний раз, когда мы разговаривали, – пыталась оправдаться София.

– Забудьте, сеньора. Это совершенно не важно.

– В таком случае, позвольте задать вам нескромный вопрос?

– Конечно, хотя не обещаю на него ответить.

– Буду вам очень признательна. Вы искали того юношу, которого мой муж хотел забрать к себе? У вас есть какие-нибудь вести о Хуане… Дьяволе?

– Новость, которая у меня есть, для вас хорошая, но меня она расстроила.

– Надеюсь, с ним не случилось какое-нибудь несчастье.

– Пока еще нет, но будет странным, если мы услышим о нем что-нибудь.

– Почему?

– Я интересовался и у меня есть сведения, что он сел юнгой на грузовую шхуну, которая отчалила по направлению к Ямайке. Но мне не дали названия шхуны, имени капитана, поэтому я считаю след юноши потерянным. Мне жаль, так жаль. Он просил оставить его в качестве слуги, тем более, учитывая случившееся, это было бы лучше. Но кто мог все предвидеть? В конце концов, смотрите, два мальчика будут одновременно пересекать море, – голос Ноэля пронзительно прервал гудок судна, готового отчалить. – Этот корабль забирает вашего сына. Пойдемте?

Корабль, увозивший Ренато, оставил позади скалистый мыс, на котором высился маяк, и, направляясь в открытое море, ускорил ход. Стоя у перил палубы, ощущая на лице поцелуи и слезы матери, Ренато смотрел на землю, которая исчезала, рядом стояли маленькие Мольнар: Айме улыбалась, а Моника смахивала слезы. И как обещание, которое он дал на могиле, оставшейся в Кампо Реаль, как крик сердца в свои двенадцать лет, Ренато пообещал:

– Я скоро вернусь, папа. Я вернусь, чтобы найти Хуана!

9.

ПРОШЛИ ГОДЫ…

Эта история могла бы случиться только на Мартинике, на бурном и цветущем вулканическом острове, возникшем от всплеска энергий клокочущего огня, на земле любви и ненависти, несдержанных страстей, самоотверженности и жестокости. На земле, где должны были столкнуться четыре страстных сердца Моники, Айме, Ренато и Хуана.

В стенах кельи трепетала молодая жизнь. В ее больших глазах пылал мир страстей и временами проскальзывал даже под кожей бледных щек. Ее изящные и нежные ладони, соединенные словно в мольбе, судорожно сжимались. Эта женщина любила и страдала, напоминая горящее пламя. На ее точеном теле была белая власяница послушницы, а на тонкой талии висели четки. Неуверенными шагами приблизившись к распятию, она как подкошенная упала и зарыдала.

– Моника, дочь моя, вы поговорили со своим духовником?

– Да, Матушка-Настоятельница.

– И каков был его совет? Полагаю, был таким же, как и мой.

– Да, Матушка, – с грустью согласилась Моника Мольнар.

– Видите? Слишком рано принимать окончательное решение для пострига.

– Я страстно этого желаю, Матушка. Всей душой!

– Даже если и так. Не порыв и восторг должны приводить к тому, чтобы навсегда одеть облачение. Вы должны испытать себя, Моника, истинное ли это ваше призвание. Испытать не в этом святом месте, а в миру, в борьбе, лицом к соблазнам.

– Я не хочу возвращаться в мир, Матушка. Я хочу принять постриг. Не выгоняйте меня. Не отвергайте меня!

– Никто вас не отвергает. Если мы что-либо решили наконец, вопреки вашему желанию, то только для вашего блага. Сейчас я поговорю с вашим духовником. А пока молитесь и ожидайте, дочка. Молитесь и возносите свое сердце Богу. – И сказав это, Настоятельница удалилась неслышными шагами.

– Боже мой! Иисус! Не допусти, чтобы меня отвергли, – со слезами в прекрасных глазах умоляла Моника Мольнар. – Прими меня в число своих жен. Даруй мне покой и покровительство твоего дома. Пусть затянется рана в моем сердце. Пусть эта любовь, которая унижает и смущает меня, закончится. Иисус, очисти мое сердце от человеческой любви и призови к себе!

Мужчина пересекал широкие плодоносные земли. Одетый с изяществом кабальеро, он сидел на статном арабском скакуне, который когда-то ступал по американской земле. Гордо и уверенно, красивой рукой он держал поводья, вонзаясь серебряной шпорой в бока животного. Его волосы были светлыми и прямыми, большие ясные глаза осматривали властным взглядом землю, где он был хозяином и повелителем. Когда он проходил, в поклоне склонялись чужие спины, обнажались смиренные головы работников, как будто сбрасывали лепестки креольские цитроны и белые цветки кофейных плантаций. Но он не улыбался, взгляд его был неспокоен, складки губ судорожно сжимались. Этот человек искал кого-то, но так и не встретил.

– Баутиста! Баутиста!

– Я здесь, ниньо Ренато. Что случилось?

– Я еду с кофейных плантаций, и уже говорил тебе, когда приехал, – упрекнул недовольный Ренато Д`Отремон, еле сдерживая одолевавшую его злость. – Нельзя людям так работать. Это нелепо, бесчеловечно. Четырнадцатичасовой рабочий день – не для людей, не для человеческих созданий, а там у тебя женщины и дети. Почему?

– Так выходит дешевле. К тому же, это продолжается пятнадцать лет и ничего не случилось.

– А кроме того, заключенные из тюрьмы Сен-Пьер работают в цепях. Как такое возможно?