Дикое Сердце

– С каких пор мама больна?

– Ух! Кто ж знает! Будто ниньо и не помнит, что у сеньоры всегда что-то болит. Поэтому в этом доме всегда нужно молчать.

– Ай, Ана! Ты не меняешься, – подтвердил Ренато, довольный и улыбающийся. – Иди, иди! Сообщи матери, что мне очень нужно поговорить с ней и уладить все неприятности.

– Как прикажете, ниньо. Сейчас же иду, – подчинилась Ана, и зашла в спальню Софии Д`Отремон.

Не прошло и нескольких секунд, как появилась Ана и заторопила Ренато, удаляясь по коридору:

– Проходите, ниньо, проходите. Сеньора вас ждет. Для вас у нее как будто ничего не болит. Проходите.

Ренато Д`Отремон ласково склонился, чтобы поцеловать руки матери, такие же белые и нежные, как тогда, когда он был ребенком. Теперь это был великолепно сложенный мужчина: красивый, стройный, гибкий, ни маленький, ни высокий. У него были волосы цвета льна, светлые глаза Софии, и гордая осанка его отца Франсиско Д`Отремон, его открытый гордый лоб, глубокий и проницательный взгляд, пылающий более живым огнем, чем в детстве, огонь высшего разума, благородная и неспокойная сверхчувствительность, что делало его отзывчивым и бесхитростным, нежным и человечным, страстным и мечтательным.

– Мама, тебе действительно плохо? Мне больно тебя беспокоить, но…

– Как можно так говорить, когда речь о тебе, сынок?

– Ана сказала, что твое здоровье слабое. Очень боюсь, что ты не занималась им должным образом, но сейчас ты будешь это делать, ведь правда?

– Оставим мои болезни. Иди сюда, подойди поближе. Я еще хочу посмотреть на тебя. До сих пор не верится, что ты рядом со мной. Мои глаза не могут насмотреться на тебя, сынок. Мой Ренато…

Рассматривая его с гордостью, София глянула и на маленький хлыст, который он держал в руках, на изящные серебряные шпоры на блестящих сапогах.

– Вижу ты обошел усадьбу.

– От края и до края.

– Много ты проскакал галопом. Ты не слишком устал, сынок?

– Я лишь устал видеть несправедливости, мама.

– Что? Что ты говоришь, Ренато?

– Только правду. Сожалею, но я всегда искренний. Думаю, есть много зла в Кампо Реаль, которому следует положить конец. И конечно, хочу сообщить тебе, что совершенно не согласен с управлением Баутисты.

– Но сынок! Какие жалобы у тебя к человеку, который живет одной работой?

– Он суров и жесток с работниками, мама. Более, чем жесток, он бесчеловечен с теми, кто увеличивает наше богатство работой и п'oтом. Я не согласен с этим. Есть вещи, которые не должны больше происходить, мама. Я не жду твоего разрешения, чтобы исправить это. Со мной ты можешь не согласиться; немыслимо, чтобы согласилась. Он так сказал, но…

– Он? То есть, ты спорил, обсуждал это с Баутистой?

– Конечно, мама.

– Плохо, сынок. Боюсь, ты не благодарен ему. А мы стольким ему обязаны!

– Мы больше обязаны работникам, мама, этим сотням несчастных. Мы не можем продолжать использовать их, как это делает Баутиста! Они живут хуже рабов!

– Их больше двух тысяч, сынок. Нельзя ими управлять без власти и дисциплины. Не доверяй первому впечатлению. Баутиста знает, как вести себя. Ты знаешь, что наши земли приносят двойной доход, чем приносили при твоем отце и Педро Ноэле? Знаешь, что мы приобрели новые усадьбы и присоединили их к Кампо Реаль, почти половина острова принадлежит тебе? Вот, посмотри. Сегодня 15 мая 1899 года. Я назначила управляющим Баутисту на следующий день после смерти твоего отца: 6 мая 1885 года. За четырнадцать лет наше богатство удвоилось. В чем по правде говоря мы можем упрекнуть нашего управляющего?

– Я продолжаю находить неподобающим то, как мы относимся к работникам нашего имения, мама. Я продолжаю считать бесчеловечными методы Баутисты, хотя они и увеличили наше состояние вдвое.

– Вижу, ты мечтатель, но ведь ты Д`Отремон, а не какой-нибудь мужчина. С этими правами можно жить на этой земле, как король, потому что Д`Отремон, ступая по ней, оказывает честь этой дикой земле.

– Которую я люблю всей душой! – прервал Ренато решительно и горделиво. – Я не только хозяин этой земли, но и ее сын. Я чувствую, что принадлежу ей и должен ради нее бороться, чтобы люди были менее несчастными. Не хочу ссориться с тобой, мама, но…

– Хорошо. Если не хочешь ссориться, ничего не говори. Будет время. Мы поговорим позже, когда ты привыкнешь к нашей обстановке. Когда увидишь все яснее, когда будешь землевладельцем. Я знаю своего сына лишь несколько дней, пару недель. Не думаю, что прошу у тебя слишком много после долгого отсутствия. В конце концов, все будет так, как ты пожелаешь. Ты хозяин, и я хочу, чтобы ты чувствовал это. Но поговорим о более приятном. Я так поняла, у тебя есть невеста, что ты влюблен, разве нет?

– Да, мама, – ответил Ренато нежно и ласково. – Я влюблен в самое очаровательное создание на земле, в лучшую подругу детства, озорную и веселую, избалованную, желающую, чтобы ее всегда носили на руках, роскошную, как истинная дочь этой земли.

– Дочь этой земли? – удивилась София. – Я думала, твоя невеста из Франции.

– Во Франции была, а теперь находится гораздо ближе. Она тоже родилась, как и я, на Мартинике. Она жила здесь до семи лет. А вернулась шесть месяцев назад.

– А из какой она семьи? Надеюсь, ты не остановился на недостойной тебе.

– Она достойна, мама. Достойна во всех смыслах. Ее зовут Айме де Мольнар.

– Ах! – радостно удивилась София. – Как такое возможно? Та малышка?

– Та малышка сегодня самая красивая девушка, какую ты можешь себе представить, мама. Тебе нравится? Нравится мой выбор?

– Черт побери! – весело и с удовольствием сказала София. – Ты смотри-ка… Надеюсь, мне понравится эта девушка. По поводу семьи и остального, ничего не имею против. То есть, кое-что действительно важно. А ты видишь, как идут наши дела. Это не имеет значения, благодаря хорошей работе Баутисты.

– Что ты говоришь, мама?

– Мольнар почти разорены, но это не важно. Ты достаточно богат, чтобы забыть об этом. Привези свою невесту как можно быстрее. – Она повернула голову и удивленно воскликнула: – Ах, Янина! Подойди-ка. Это Янина, племянница Баутисты и моя крестница. Но должна добавить: моя сиделка, подруга в этом одиночестве, почти дочь.

Ренато Д`Отремон тоже удивленно повернул голову, чтобы посмотреть на девушку, стоящую позади. Она подошла тихо и без слов. У нее было смуглое лицо, которое обрамляли очень черные прямые волосы, большие темные, миндалевидные и таинственные глаза, выдававшие монголоидность, золотисто-смуглые щеки, бледнее там, где начинались красные и сочные губы со странным и разочарованным выражением; ее странная, напряженная и сдержанная натура трепетала.

– Значит, племянница Баутисты. Она помнит меня?