Дикое Сердце

– Замолчи! Замолчи! Не предлагай мне эту низость, эту грязь, потому что тогда я способен убить тебя. Ты сказала, что любишь меня, заставила меня признать, что я люблю тебя. Сейчас ты поедешь со мной и будь, что будет!

Резким рывком, сдерживая ярость, Хуан вытащил Айме из укрытия, пристально глядя в лицо с горящими щеками, которые не могли охладить даже холодные капли дождя. Грубый, дикий, с любовью, похожей на ненависть, он так сжал ее в могучих руках, что ее кости захрустели.

– Хуан, ты меня душишь!

– Это я и хотел бы сделать. Но руки отказываются сжать твою шею, и я боюсь, знаешь? Да. Страх запустить тебя в свою душу, если убью. Страх, что твой облик будет меня преследовать, что мной овладеет твой голос, глаза, губы, когда ты уже будешь мертва. Страх, что меня сведет с ума желание вновь тебя увидеть и услышать, когда я уже убью тебя.

Он резко оттолкнул ее и сделал несколько шагов к центру дворика, безразличный к хлынувшему дождю, к ветру, который подталкивал облака, разрывая их, чтобы дать возможность показаться звездам. Глядя по сторонам, боясь глаз, которые могли бы ее увидеть, Айме обратилась к нему с мольбой:

– Хуан, послушай. Я уеду с тобой. Но не сейчас, Хуан. Я уеду хоть на край света, куда хочешь. Я тебе это говорила и клялась в этом. И снова клянусь, но успокойся. Я хочу твою любовь, хочу жить для твоей любви, а не бежать, чтобы найти смерть.

– Никто бы не убил тебя, если бы ты была со мной! Никто не подойдет к тебе, пока я дышу!

– Ты, Хуан, будешь первым, кто падет. Тогда что со мной станет?

– Что станет с тобой? Ты тоже можешь умереть в этот миг!

– Нет. Ты не убьешь меня, зная, что я люблю тебя. Ты должен обезуметь, чтобы это сделать, но ты не такой, Хуан. Ты уязвлен, раздосадован, ревнив, сомневаясь в моей любви, находишь наслаждение в опровержении моих слов, но при этом не можешь отрицать их, потому что твое сердце соглашается с ними. Потому что иногда невозможно притворяться, и я не смогла бы приблизиться к тебе, быть в твоих руках, целовать тебя, если бы не любила. Подумай на секунду, Хуан, подумай. Ты уже слышал Ренато, он начеку.

– Пусть таким он будет и дальше! Ведь это единственное, чего я желаю. Хочу, чтобы он знал об этом, хочу сказать, прокричать ему это!

– Он обоих нас убьет. Все на его стороне: законы, обычаи, причины и права. Мы среди сотен людей, которые станут заклятыми врагами, сворой свирепых псов, которые будут нас преследовать. Нет, Хуан, нет, ты не можешь бросить меня этим хищникам. Лучше я предпочту, чтобы ты убил меня, но я не хочу умирать. За какое преступление мне умирать? За то, что полюбила тебя, что в моем сердце появилась любовь? А теперь ты приговариваешь меня к смерти, ты понимаешь? Почему ты так смотришь меня? Ты меня презираешь, Хуан?

– Да, Айме, презираю.

– Ты не будешь меня презирать, ведь я все улажу, чтобы сбежать, когда минует опасность.

– Как мерзко и подло так убегать! Надо бежать сейчас, ставя на карту все, рискуя всем, когда нужно защищаться когтями и лапами, как хищное животное. Надо бежать сейчас, когда опасно, невыгодно, я могу и хочу сделать это. Но потом, когда ты приготовишься, это будет насмешкой. Какая низость! Тем не менее я подожду, но не для того, чтобы ты приготовилась, а сделаю это на свой лад.

– Что ты сказал, Хуан?

– Я спрячу тебя в надежном месте, где не будет опасности для твоего драгоценного существования, ты ничем не рискнешь, когда сбежишь с Хуаном Дьяволом. Обещаю тебе. Для тебя все будет безопасно. Я сотру все следы и буду противостоять Ренато.

– Нет, Хуан, нет! Не надо так!

– Будет так. Ты обещала, дала слово, клялась. Хватит впустую давать обещания и лживо клясться! Надо будет подождать, но это будет недолго. Надо продолжать притворяться. Тебе это не составит труда, а я тоже научусь этому. Я твой одаренный ученик. Я стану на некоторое время предателем, трусом, подлецом и обманщиком, научусь лгать, улыбаясь, приму хлеб и соль под крышей этого дома, где буду точить кинжал, а потом ударю в спину. Да, Айме, подожду. Подождем. Постепенно выигрывая, постепенно побеждая. В конце концов, не все ли равно? Позволь мне признать правоту доньи Софии, Баутисты, старого нотариуса, который вздрагивает, как только видит меня. Позволь признать правоту Моники де Мольнар. В конце концов, не все ли равно?

– Ради Бога, Хуан, замолчи! – умоляла Айме, неожиданно испугавшись. – Это Моника. Посмотри, она видела, смотрит на нас. Уходи, Хуан, уходи! Ради Бога, спрячься, уйди. Я скажу ей, что не с тобой говорила. Но сейчас уходи!

Хуан удалился, высокомерный и надменный, не опустив голову, не прячась. Айме попятилась, остановившись, чтобы перевести дух, и затем зашагала медленным смущенным шагом до полузакрытой двери, в которую от страха вцепилась пошатнувшаяся Моника, ее колени подогнулись, словно ледяной холод вместо крови пробежал по венам. И сдавленным голосом упрекнула:

– Ты была с ним, я видела.

– С ним? С кем?

– Хватит этой комедии! Прибереги ее для других, Айме! Будь благоразумна и осторожна, если не хочешь, чтобы Ренато понял, что с тобой происходит.

– Не понимаю, что ты говоришь.

– Как ты можешь быть такой циничной?

– Пожалуйста, хватит. Вы все задались целью оскорблять меня?

– Как это все? Ренато и этот человек, не так ли? В первую очередь этот мужчина, который смотрит на тебя, как на последнюю шлюху. Если бы ты слышала, как он говорит о тебе, если бы слышала, с каким глубоким и грубым презрением оскорблял тебя, оскорбляя этим всех женщин.

– Замолчи! – оборвала ее недовольная Айме.

– Полагаю, ты пресмыкаешься перед ним и даешь ему позорное право так обращаться с собой.

– Я дала ему то, что хотела, а тебе не позволю вмешиваться в мои дела, говорить, когда тебя никто не спрашивает. Что ты знаешь о жизни или о чем-либо вообще?

– Это мне нужно спросить тебя, что ты знаешь о честности и стыде?

– Моника, мое терпение иссякает!

– А у меня, у меня… Надолго ли хватит моего?

– По мне можешь делать, что хочешь, – изрекла Айме вызывающе. – Хотя, конечно, ты не сделаешь ничего, никуда не пойдешь, потому что ничего не сможешь. Лучше сказать, единственное, что ты можешь – вернуться в монастырь – это самое мудрое решение, а если не хочешь быть монашкой, уезжай в свой дом в Сен-Пьере, где ты, собственно, и должна быть. Уезжай и увези маму; уезжай и оставь меня в покое, потому что здесь ты не нужна мне!

– Я уеду с одним условием: если ты заставишь уехать Хуана. Если он действительно уедет, уедет с Мартиники, я, я…

– Ты бы уехала, если бы я дала тебе слово, что Хуан уедет?

– Я бы уехала после того, как увидела его отъезд. Я слишком хорошо знаю тебя, к несчастью.

– Ну если ты со мной знакома, то знаешь, что я ни от чего никогда не отказываюсь, ни от удовольствия, ни от богатства, имея и то и другое.

– Чего ты добиваешься?

– К чему стремлюсь, это ясно, а как я этого достигну, это уж мое дело. Для твоего же блага, Моника, советую тебе уехать. Я не хочу идти против тебя и случайно тебя уничтожить, но как честный противник, предупреждаю, как предупреждала сотню раз, а это последний, Моника. Уйди с моей дороги, потому что в решающую минуту я ни на что не посмотрю!

– Это не твоя дорога, и ради твоего же блага я ее перекрою.

– Хватит, Моника, в этой жизни я ставила на карту все. Эта битва столь серьезная, что от нее зависит моя жизнь. Не пытайся вмешиваться, потому что будешь первой жертвой.

– Послушай, Айме, я хотела уйти, оставить тебя, подумала, что возможно ты права, что твоя жизнь принадлежит тебе, как и твои любимые мужчины принадлежат тебе. Я хотела отказаться от всего, даже от права защищать Ренато от твоей подлости; хотела уйти, но кое-кто со слезами умолял меня, чтобы я этого не делала. А знаешь, кто? Наша мать! Несчастная мать, от которой ты не позаботилась ничего скрыть, которая живет в ужасной тревоге от того, что ты можешь натворить, и с тобой может что-то случиться. Наша несчастная мать, чьи последние дни ты огорчала бесчестием, чью седину хочешь запятнать скандалом, недостойным поступком. Не только из-за себя, не только из-за Ренато, из-за матери прошу тебя, Айме… – Моника вдруг прервалась, и удивленно воскликнула: – О, Ренато!