Диктаторы обмана: новое лицо тирании в XXI веке
Шрифт:
Два новых режима – коммунистический и фашистский – занимались мобилизацией низших классов; оба сулили полное преобразование общества. Ленин и его партия большевиков предлагали строить коммунизм на обломках Российской империи. Целью нацистской партии под руководством Гитлера было создание империи арийской расы. Захватив власть, большевики и нацисты насаждали идеологии, созданные по лекалам своих лидеров. Раймон Арон называл эти учения «светской религией». Как и традиционные верования, они постулировали истины, не подлежавшие сомнению, переносили внимание людей с лишений дня настоящего на образы светлого будущего и вводили обряды, помогавшие отделять правоверных членов общины от еретиков 14 . И у Ленина, и у Гитлера нашлись подражатели не только в Европе.
Третья новая модель – корпоративизм – опиралась не на политическую мобилизацию масс, а на их демобилизацию в границах частной жизни. Португальский диктатор Антониу ди Салазар, испанский каудильо Франсиско
Фашизм сгорел в пламени Второй мировой войны, а коммунизм не только уцелел, но и продолжил экспансию. Корпоративизм закрепился в Португалии и Испании и отозвался эхом, например, в режиме Хуана Перона в Аргентине 16 . Второй взлет авторитаризма начался в 1960-е вслед за спадом в послевоенной волне демократизации. В хрупких постколониальных республиках к власти пришли тираны-садисты, а экономически неустойчивые страны Латинской Америки захватили военные хунты. Одни диктаторы этой генерации, по примеру коммунистов и фашистов, стремились добиться от населения активной поддержки за счет политической мобилизации. Другие, такие как корпоративисты, культивировали в массах пассивность. На политической сцене мира соседствовали такие революционеры-социалисты, как президент Египта Насер (придерживался мобилизационной модели), реакционеры и поборники свободного рынка, подобные президенту Чили Пиночету, и клептократы, вроде Мобуту в Заире (и Пиночет, и Мобуту предпочитали демобилизацию). Дряхлеющие коммунистические режимы часто переходили от мобилизационной модели к демобилизационной, продолжая цепляться за старые революционные доктрины, носившие все более ритуальный характер.
Даже из такого краткого обзора видно, что диктатуры в XX веке отличались разнообразием. И все же у них есть ряд общих черт. Для начала, подавляющее большинство диктаторов проводили жестокие репрессии. Репрессии служили инструментом преобразования общества, эксплуатации человеческих ресурсов и подавления оппозиции. Разнился лишь масштаб злодеяний. Сталин и Мао виновны в смерти десятков миллионов человек. На совести других – «всего» несколько тысяч (как у бывшего президента Филиппин Фердинанда Маркоса) или сотен (как в случае бывшего президента Алжира Шадли Бенджедида) жертв 17 .
За время пребывания вождя у власти интенсивность насилия могла меняться. Некоторые, например, генерал Франко, с порога энергично брались за дело; другие, как Башар аль-Асад, раскачивались медленнее. Так или иначе, за большинством диктаторов тянется кровавый след 18 .
Более того, во многих случаях насилие было демонстративно публичным. Диктаторы придавали убийствам кошмарную театральность. Они казнили политических оппонентов при большом стечении народа: например, заирский президент Мобуту повесил четверых бывших министров в присутствии 50 тысяч зрителей 19 . Они демонстрировали трупы своих соперников в назидание их сторонникам: при гаитянском диктаторе Франсуа Дювалье (известном также как Папа Док) на одной из улиц Порт-о-Пренса в течение трех дней был выставлен обезглавленный труп с табличкой «отступник» 20 . Практически все диктаторы использовали угрожающую риторику, чтобы поддерживать в обществе тревожные настроения и отбивать охоту к выражению недовольства. Иракский президент Саддам Хуссейн в своих речах призывал «резать глотки» и поминал «злоумышленников… которые вонзили нам в спину отравленный кинжал» 21 . Генерал Франко предупреждал о «внутренних диверсиях», организуемых врагом, который «выжидает возможности прорвать нашу оборону» 22 .
При этом большинство диктаторов XX века стремились полностью контролировать общественные коммуникации. Одни ликвидировали или национализировали все частные СМИ, другие вводили цензуру в прессе и запугивали журналистов. Любые высказывания граждан, письменные или устные, должны были соответствовать определенным правилам, которые были частью механизма поддержания общественного порядка и тестом на лояльность. Критика режима полностью запрещалась.
Как и насилие, цензура в диктатурах была неприкрытой. Некоторые автократы, по примеру Гитлера и Мао, сжигали книги на кострах. Другие, подобно Пиночету, отправляли солдат в рейды по книжным магазинам. В Советском Союзе действовало Главное управление по делам литературы и издательств («Главлит») – орган, созданный специально для осуществления цензуры. Главлит вычищал запрещенные темы из всех произведений печати и из радио- и телепрограмм. За нарушение цензурных ограничений были предусмотрены серьезные санкции. Писателей, критиковавших политику государства, нередко отправляли в лагеря. Отделы агитации и пропаганды проводили явную и зачастую агрессивную
государственную пропаганду. Будучи вездесущей и безапелляционной, цензура транслировала мощь и решительность режима.Многие диктаторы были заинтересованы в изоляции своих стран. Естественно, карантин никогда не был полным: большая часть авторитарных государств торговала со своими соседями, а некоторые, если полагали, что это сойдет им с рук, соседей захватывали. Но практически все смотрели на внешний мир с подозрением. Неблагонадежные иностранцы, нежелательная информация и все неугодное останавливалось на границе. За теми, кому разрешали въезд, велось наблюдение. Диктаторы глушили «вражеские голоса» при наличии технических средств и часто подвергали цензуре или запрещали зарубежные газеты. Многие не выпускали собственных граждан за границу, чтобы лишить их возможности расширить представления о мире и чтобы не потерять людские ресурсы 23 . В большинстве коммунистических стран выезд за границу происходил с разрешения госорганов; в других, например, Албании и Румынии, попытка побега за границу наказывалась смертной казнью.
Наконец, несмотря на декларацию мистической связи с народом, ведущие диктаторы XX века презирали парламентскую демократию в ее западной ипостаси. Многие утверждали, что построят новый, более совершенный государственный порядок. А самые беззастенчивые использовали слово «демократия» в названиях своих государств – Германская Демократическая Республика или Корейская Народная Демократическая Республика, – извратив его смысл и уничтожив любой намек на плюрализм и ограничение произвола государства. Постколониальные правители, вроде первого президента независимой Ганы Кваме Нкрумы, считали многопартийные выборы наследием империалистов. Парламентские институты, досадовал он, порождают лишь «хаос, брожение, взяточничество, кумовство и несчастье» 24 . Президент Заира Мобуту высказался проще: «Демократия – не для Африки» 25 . Выборы в диктатурах если и проводились, то лишь для демонстрации всеобщей поддержки действующей власти, а не для выявления подлинной воли избирателей.
Итак, чтобы удержаться у власти, большинство диктаторов репрессировали оппозицию, устанавливали контроль над информацией, расправлялись с критиками, (нередко) насаждали идеологию, атаковали идеалы плюралистической демократии и ограничивали свободу перемещения людей и информации через границы. Все эти действия имели единственную цель – устрашение. Типичный автократ XX века был диктатором страха.
НОВАЯ И УЛУЧШЕННАЯ ВЕРСИЯ
Анализируя политический ландшафт двухтысячных, мы заметили существенные отличия. Казалось, что те, кто отдает приказы в большинстве недемократических государств, теперь вылеплены из другого теста. Взять Уго Чавеса, харизматичного бывшего десантника, захватившего радио- и телеэфир страны, чтобы завоевывать сердца венесуэльской бедноты. Чавес отстранил оппозицию от политического процесса, но мало кого посадил в тюрьму – и то лишь после неудавшегося государственного переворота, в ходе которого он сам на короткое время был отправлен в отставку 26 . Сингапурский премьер Ли Сяньлун, блестящий технократ, выпускник Кембриджа, на своей странице в Фейсбуке публиковал фотографии рассветов и патронировал некоммерческую благотворительную организацию 27 . Партия «Народное действие», членом которой состоит Ли, на всех тринадцати парламентских выборах с момента обретения страной независимости получала более 89 % мест – результат, с которым может соперничать разве что всенародная поддержка КПСС 28 . При этом по данным Amnesty International, в 2015 году в Сингапуре был только один «узник совести» – шестнадцатилетний блогер, разместивший в интернете непристойный видеоролик с критикой покойного Ли Куан Ю 29 . Президент России Владимир Путин всегда отвергал любые подозрения в недемократичности своего режима, пока его обслуга без лишней суеты фабриковала дела против политических оппонентов президента. Все трое выступали за международную открытость своих стран, регулярно проводили выборы и гордились высокими рейтингами одобрения. На первый взгляд, между ними мало общего: латиноамериканский каудильо, сверхрезультативный интеллектуал, непроницаемый бывший разведчик. Но от этого параллели становятся еще более занимательными.
Так ли сильно эти государственные мужи в деловых костюмах отличаются от своих предшественников? И если да, то чем объяснить перемены?
Над этими вопросами мы размышляли несколько лет. Для начала мы погрузились в литературу по автократиям настоящего и прошлого, знакомясь с работами по истории и политологии, журналистскими расследованиями и данными других многочисленных источников. Двигаясь от отдельных историй к обобщениям, мы хотели выявить единые механизмы, с помощью которых автократы удерживают контроль над социумом. Мы пришли к выводу, что у Чавеса, Ли, Путина и их коллег схожий modus operandi: жестоким репрессиям они предпочитали манипулирование общественным мнением. Стилю каждого автократа присуще своеобразие, но наличие общих черт свидетельствует о появлении новой школы авторитаризма, отличающейся от модели XX века.