Диктаторы обмана: новое лицо тирании в XXI веке

Передовые информационные технологии пригодились и в этой новой модели. Ведь технический прогресс повышает эффективность как политики страха, так и политики обмана 69 . Интернет создает условия для низкозатратной избирательной цензуры, фильтрующей информационные потоки для таргетирования разных групп пользователей. Социальные сети можно использовать для распространения изощренной пропаганды, адресуя сообщения конкретным аудиториям и скрывая источники информации для повышения ее достоверности. Чтобы оказывать влияние на выборы, диктаторы обмана используют троллей и хакеров. Так что даже если новые информационные технологии упрощают задачу диктаторам страха, диктаторы обмана могут извлечь из них еще больше пользы.

Некоторые скептики утверждают, что дело не в том, что диктаторы становятся благодушнее, а в том, что общества все менее склонны бунтовать. С ростом личных доходов люди не желают больше рисковать. Чем выше вероятные потери, тем ниже тяга граждан к революциям. Диктатору, чтобы держать такое общество в подчинении, требуется меньше демонстративной жестокости и открытых угроз.

Звучит правдоподобно, не так ли? Но эта гипотеза верна только для единичных случаев и не подтверждается в целом. В реальности средний класс часто представляет большую угрозу для диктаторов, чем бедняки. Бесспорно, состоятельным людям есть, что терять. Зато у них шире база для сопротивления, лучше навыки организации, больше ресурсов и многочисленнее социальные связи – плюс у них сильнее запрос на политические свободы. От них сложнее откупиться материальными благами, чем от более бедных сограждан.

Эта теория подтверждается данными. Во Всемирном исследовании ценностей (World Values Survey, WVS) в 2017–2020 годах вопросы о роли насилия в политической борьбе задавались гражданам 19 авторитарных государств. Интервьюеры распределили их по трем категориям в зависимости от уровня дохода – «высокий», «средний», «низкий» – на основании собственных оценок респондентов. Участников, в частности, спрашивали, оправдано ли использование насилия в политической борьбе. Большинство ответов были отрицательными, но в девяти из 19 стран «богатые» респонденты чаще «бедных» были готовы находить основания для политического насилия 70 . Так, в Гонконге 27 % интервьюируемых в группе «высокого дохода» выбрали оценку 6 или выше по 10-балльной шкале в диапазоне от «никогда не может быть оправдано» (1) до «всегда может быть оправдано» (10) – по сравнению с 8 % респондентов в группе «низкого дохода». Даже в континентальном Китае высокие оценки в ответе на этот вопрос встречались чаще в группе «богатых» респондентов. Терпимость к использованию насилия в политической борьбе также оказалась выше среди «богатых» в Азербайджане, Беларуси, Эфиопии, Иордании, Макао, России и Украине.

Разумеется, состоятельные люди могут оказаться революционерами лишь на словах, а не на деле. По крайней мере данные WVS говорят о другом. В анкете Всемирного исследования ценностей нет вопроса об отношении к революциям. Но участников просили дать оценку менее экстремальным формам политических действий оппозиции. В 20 недемократических странах анкетируемых спрашивали, участвовали ли они когда-нибудь в мирных демонстрациях. В 14 странах утвердительно на этот вопрос ответило больше богатых, чем бедных респондентов 71 . В Гонконге 31 % опрошенных с высоким уровнем дохода и только 12 % опрошенных в группе с низким уровнем дохода сказали «участвовал». И в 15 из 20 стран богатые чаще бедных сообщали, что принимали участие в несанкционированных забастовках.

Есть несколько стран, например Сингапур, где готовность протестовать находится в обратной зависимости от уровня дохода. Но лидеры других относительно богатых автократий – от государств Персидского залива до России, Малайзии, Турции и Казахстана – не зря озабочены поддержанием политической стабильности. При этом их больше волнуют протесты со стороны имущих граждан, а не недовольство бедных слоев, составляющих, например, в России и Турции, базу поддержки режима. Если эти лидеры реже, чем их предшественники, прибегают к насилию, то вовсе не потому, что они чувствуют себя в большей безопасности в богатеющем обществе.

РАЗДЕЛИТЕЛЬНЫЕ ЛИНИИ

Начиная с 1945 года большинство автократов без труда опознаются как диктаторы страха или как диктаторы обмана. Но примерно четверть всех случаев – гибридные. В одних странах – например, Катаре, ОАЭ и Лаосе, – запрещены оппозиционные политические партии и публичная критика правительства, но при этом нет жестоких репрессий. Правители других стран – например, Шри-Ланки, Бангладеш и Алжира, – широко использовали насилие, и в то же время допускали (или, возможно, не смогли подавить) работу оппозиционных СМИ.

С классификацией Китая, на первый взгляд, должны возникнуть проблемы. Многие китаеведы в разговорах с нами называют целый ряд признаков диктатуры обмана, которым отвечает китайский режим. Со времен Мао и его варварской жестокости уровень политического насилия в стране, безусловно, упал. Сегодня тайная полиция скорее пригласит диссидентов на «чашку чая» (эвфемизм для обозначения профилактической беседы), чем без разговоров сошлет в трудовой лагерь. Лидеры Китая резко критикуют западные политические системы – демократия «нам не подходит и даже может привести к катастрофическим последствиям», утверждал Си в 2014 году, – но они сами часто характеризуют китайскую модель управления как специфическую форму демократии 72 . Государство мирится с наличием отдельных частных СМИ, а интернет-цензоры вместо полной блокировки сайтов иногда просто замедляют их трафик 73 .

Однако люди, не являющиеся специалистами по Китаю, воспринимают режим как однозначный пример диктатуры страха. В беспокойных регионах проводятся безжалостные репрессии. Более миллиона уйгуров, казахов и представителей других народностей были согнаны в лагеря перевоспитания в Синьцзяне, а те, кто пока остается на свободе, живут в страхе 74 . Их каждый шаг отслеживается с помощью вездесущих технических средств. Своей железной хваткой Си явно надеется произвести впечатление на сторонников продемократического движения в Гонконге. В 2019 году он заявил, что сепаратисты в Китае «будут разбиты вдребезги» 75 . Попытки расколоть Китай «закончатся раздавленными телами и раздробленными костями» 76 . С июня 2019-го по январь 2021-го были арестованы больше 10 200 участников акций протестов в Гонконге 77 . И многие из этих репрессий проводятся вполне открыто. Хотя поначалу Пекин отрицал существование лагерей в Синьцзяне, китайское руководство скоро перешло к тактике их оправдания 78 . И даже в регионах, где не проживают национальные меньшинства, признания своей вины диссидентами показывают по телевизору; это производит жуткое впечатление. У подобных методов может быть только одна цель – устрашение 79 .

Какое-то время казалось, что Китай уверенно движется в сторону диктатуры обмана. Генеральные секретари Компартии Китая Цзян Цзэминь (1989–2002) и Ху Цзиньтао (2002–2012) допускали некоторое общественное обсуждение либеральных идей 80 . Благодаря частичной коммерциализации медиаиндустрии начали выходить журналистские расследования 81 . Главная вечерняя новостная программа китайского телевидения «Синьвэнь Ляньбо» оставалась ходульной и пропагандистской: по саркастическому замечанию одного из комментаторов, любой, кто смотрит ее, чтобы узнать новости, или «лжец… или псих» 82 . Но на других каналах научились производить стильные «поясняющие» видеоролики с анимацией, инфографику и патриотическую документалистику 83 . Впрочем, когда в 2012-м у руля Компартии встал Си, он отыграл все назад. Помимо усиления репрессий в Синьцзяне, Тибете и Гонконге, он повел решительную борьбу с прессой, увольняя команды репортеров-расследователей и отправляя в тюрьму все большее число журналистов 84 . Последний раз интонации провластной газеты «Жэньминь жибао» были такими восторженными во времена культурной революции 85 . Даже коммерческие издания, в которых политической тематике уделяется намного меньше места, пишут о властях исключительно в положительном ключе 86 .

Как Саудовская Аравия под управлением МБС, так и Китай, руководимый Си, представляют собой удивительную смесь чудовищных репрессий, замшелой идеологии, современной драматургии и сверхпередовых информационных технологий. Оба государства нанимают хакеров и троллей, чтобы контролировать нарративы социальных сетей и отслеживать активность инакомыслящих 87 . Оба лидера умеют работать на публику гораздо лучше, чем классические тираны прошлого века. Но оба не могут отказаться и от страха как инструмента управления. В общении с международным сообществом саудовцы отвергают причастность к любым актам насилия, включая убийство в 2018 году журналиста Джамала Хашогги 88 . Но внутреннюю аудиторию хорошо информируют о репрессиях, поскольку они служат инструментом запугивания. По данным «Исламской комиссии по правам человека», в 2018 году в стране насчитывалось около 30 000 политических заключенных, а в качестве наказания применялись публичная порка плетьми и казнь через отсечение головы, после которой тело преступника выставлялось на всеобщее обозрение 89 . По сообщениям журналиста Бена Хаббарда, «все настолько пронизано страхом, что… многие саудовцы не ведут разговоров по телефону или прячут свои телефоны в холодильник, когда встречаются с друзьями» 90 . Пекин и Рияд осовременили диктатуру страха, сохраняя приверженность ее базовому принципу.

Люди, знакомые с нашей теорией, иногда проводят параллели между диктаторами обмана и некоторыми политиками в странах, которые принято считать демократическими. Доминирующее положение Сильвио Берлускони на рынке итальянского телевидения и СМИ определило его стиль управления государством. Лидеры-популисты, такие как Нестор и Кристина Киршнер в Аргентине или Андрес Мануэль Лопес Обрадор в Мексике, уловками, свойственными диктаторам обмана, кооптировали ведущие СМИ и маргинализировали всех своих критиков 91 . В США Дональд Трамп использовал личный аккаунт в Twitter для увеличения поддержки своих недемократических инициатив.