Дипломатия Второй мировой войны глазами американского посла в СССР Джорджа Кеннана
Шрифт:
Госдепартамент за время моего отсутствия продолжал изучение путей и возможностей оказания нами помощи Брюссельскому союзу. Наша группа планирования, вплотную занимавшаяся этими вопросами, 23 марта подготовила и представила руководству свои соображения по ним. В этом документе были рекомендации следующего характера: нам не следовало сразу же становиться членом этого союза, но сохранить возможность вступления в него; целесообразно дать ему заверения в нашей военной поддержке и постараться вовлечь в него другие европейские страны, включая Швецию и Швейцарию.
Месяцем позже, 22 апреля, Госдепартамент представил этот документ наряду с другими президенту и в Совет национальной безопасности. Вместе с тем в это же время шли дискуссии между Робертом Ловеттом, новым заместителем международной комиссии сената от республиканцев.
Ловетт был очаровательным человеком, занимавшимся некоторое время до этого финансовыми проблемами, будучи толковым управляющим делами, ставший заместителем госсекретаря после того, как Ачесон перешел летом 1947 года на другую работу.
Сенатора Ванденберга я почти не знал, но был наслышан о его горячей поддержке в конгрессе программы возрождения Европы. Тем не менее я не разделял мнения многих сотрудников Госдепартамента, что мы якобы были многим ему обязаны. В конце концов, мы ведь не являлись представителями какого-нибудь иностранного правительства, да и его вклад в позитивное решение этого вопроса был не более нашего. Он бы многое потерял, как мне казалось, если бы не поддержал энергично план Маршалла.
Конечно, он заслуживал всяческой похвалы за эту поддержку, но не в большей степени, чем мы, разработавшие сам план. И я не разделял мнения, будто бы сенаторы заслуживали аплодисментов каждый раз, когда Госдепартаменту удавалось убедить их сделать что-либо полезное{39}. Поэтому, хотя я лично и уважал сенатора Ванденберга, все же не воспринимал того слишком почтительного отношения к нему, которым он пользовался в Госдепартаменте. Тем более я не считал, что его нервное восприятие и мнение о характере происходивших событий в Европе и необходимости принятия ответных военных мер были исключительно правильными и мудрыми.
Результатом переговоров Ловетта - Ванденберга явился документ, получивший название "резолюция 329", принятый сенатом 11 июня 1948 года и широко известный как "резолюция Ванденберга". Она уже приняла определенные очертания к моменту моего возвращения в Госдепартамент. Увидел же я ее впервые в начале мая. Она исходила из двух принципов, на которых, как я полагаю, настоял Ванденберг. Первый: решение о вступлении в войну при специфических гипотетических обстоятельствах не должно приниматься автоматически правительством, а рассматриваться конгрессом, за которым остается последнее решающее слово. И второй: это решение не должно быть односторонним, то есть любая страна - участница атлантического договора о безопасности обязана будет прийти нам на помощь в случае возникновения военного конфликта и в свою очередь получить такую же помощь от нас. Оба эти принципа были направлены, как я понял, на получение одобрения сенатского большинства на вступление Америки в Североатлантический оборонительный союз.
Как резолюция Ванденберга, так и участие Госдепартамента в ее разработке были приняты мной скептически. Я-то вынашивал идею, что для нас более целесообразно побудить европейцев к вступлению в Брюссельский договор. А чтобы подкрепить это их стремление и уверенность, можно было бы заверить их в одностороннем порядке о гарантии нашей политической и военной помощи в случае необходимости. При этом мы бы исходили из принципа плана Маршалла: европейцы должны были создать собственную организацию, а мы выступили бы в качестве большого и хорошего друга, но не участника их договора, который им следовало заключить между собой. Если бы нам вообще пришлось поступить подобным образом, то сделать это, по моему разумению, следовало бы в тесном партнерстве с канадцами. Я считал целесообразным - иногда эту идею рассматривают в качестве концепции "гантелей" - применить своеобразную комбинацию: на одной стороне - европейцы, объединенные Брюссельским пактом, а на другой - североамериканцы - Канада и Соединенные Штаты. Оба эти союза должны оставаться самостоятельными, с точки зрения их идентификации и членства. Объединять же их будет официальное заявление североамериканцев, что европейское единство играет важную роль для безопасности США и Канады и что они готовы предоставить европейцам все необходимое, начиная от военной поддержки войсками и материалами и заканчивая общим стратегическим планированием. А это означало бы одностороннюю гарантию Соединенных Штатов в партнерстве с Канадой, если канадцы будут на это согласны, обеспечивать безопасность европейских стран - членов Брюссельского союза. Я полагал, что такая необходимость может и не возникнуть, но вместе с тем считал, что подобное заверение придаст европейцам дополнительную уверенность в вопросах их экономического и внутриполитического возрождения. Однако, когда я представил в департаменте свои соображения и предложения, мне сказали, что дело так не пойдет, поскольку концепция "гантелей" противоречит принципам Ванденберга о взаимной помощи, что надлежало понимать следующим образом: каждая из европейских стран должна была взять на себя обязательство по защите нас, тогда как мы должны были защищать ее. Выходило, что такое мероприятие должно быть закреплено своеобразным контрактом-договором, который носил бы беспрецедентный характер в мировой истории и поэтому должен быть одобрен сенатом.
Вся эта задумка мне не нравилась, и я попытаюсь объяснить почему. Во-первых, я не видел необходимости заключения взаимно обязывающего соглашения о военном альянсе на этой стадии развития событий.
Мне представлялось, что основное внимание должно быть уделено соотношению сил между Россией и Западом с учетом того, что мы уже произвели демобилизацию армии, а Россия еще нет. Но и это обстоятельство я не считал ни фатальным, ни очень существенным, поскольку русские не планировали использование своих регулярных войск против нас. Поэтому стоило ли обращать усиленное внимание на те моменты, где мы были слабее, а они сильнее? Как тогда, так и в последующие недели, я говорил своим коллегам: "Очень хорошо. Русские вооружены хорошо, а мы вооружены хуже. Ну и что? Мы уподобляемся человеку, оказавшемуся в саду, обнесенном стеной, вдруг увидевшему перед собой собаку с громадными клыками. Собака эта не проявляет никаких признаков агрессивности. Лучше всего в этот момент взвесить все обстоятельства и прийти к выводу, опасны ли эти клыки. Если собака ведет себя смирно, стоит ли обращать на них внимание?Во-вторых, я мало доверяю подписанным соглашениям и альянсам. Во многих случаях мне приходилось убеждаться, что о них забыли, проигнорировали или же сочли неуместными и даже не соответствовавшими дальнейшим задачам и целям. Я не доверяю способности людей влиять своей "цветастой фразеологией" на развитие событий в будущем, поскольку никто не может реально представить их себе и тем более отчетливо разглядеть. Если что и требовалось, так это, как казалось мне, - реальное осознание наших жизненно важных интересов. Если это будет достигнуто, то и военная политика будет направлена в требуемое русло, для чего даже не потребуется официальных обязательств или предписаний. Высказывания, постоянно делавшиеся европейцами, о необходимости заключения альянса для обеспечения участия Соединенных Штатов в обороне Западной Европы - в случае, если она подвергнется нападению, вызывали у меня лишь раздражение. Чем же, по их мнению, мы занимались в истекшие четыре или даже пять лет в Европе? Они что же думали, что мы прилагали усилия для освобождения Европы из объятий Гитлера только для того, чтобы передать ее Сталину? И для чего был предназначен план Маршалла? Разве они не понимали, что мы видели реальные опасности, которым могла подвергнуться Западная Европа, и что мы старались как можно эффективнее устранить их? Почему они хотят отвлечь внимание от совершенно обоснованной и обещающей успех программы восстановления экономики и делают упор на опасность, которой реально не существует, но которая может появиться, будучи вызванная слишком частыми разговорами о военном балансе и нарочитой стимуляцией военного реванша?
Наконец, у меня ничего другого не вызывали, кроме презрительной улыбки, юридические и носившие обтекаемый характер формулировки, по которым мои коллеги вели борьбу с сенаторами в долгих и запутанных спорах. Резолюция Ванденберга поразила меня своей нелепостью не менее чем 9/10 текста 1263-страничного торжественного заявления, принятого несколько позже комитетом сената по международным отношениям в связи с подписанием пакта о создании НАТО, что было типично для наших государственных деятелей в той смеси сухой законности и семантической претенциозности, столь часто проявлявшейся в нашей внутриполитической жизни. Подобное я не воспринимал спокойно как в те дни, так и сейчас. Чтобы наша внешняя политика стала эффективной, надо было действовать, а не давать только обещания и принимать те или иные решения к конкретным действиям вместо разговоров в общей форме о поведении в будущем.
Таковыми были мои соображения, исходя из которых я следил за переговорами госсекретаря Маршалла и его заместителя Ловетта с сенаторами по резолюции Ванденберга, а позднее и тексту самого договора. К сожалению, я не мог хоть как-то повлиять на ход событий. Будучи недовольным и не совсем согласным с документом, подготовленным моей группой во время моего отсутствия, и чувствуя себя в какой-то степени скомпрометированным им, я написал в июне другой, пытаясь, как говорится, "нажать на тормоза". Поскольку другой альтернативы уже не было, я признал ситуацию, сложившуюся после принятия резолюции Ванденберга, но настаивал на том, чтобы наша военная помощь была оказана в случае необходимости по принципам плана Маршалла, а именно: европейцы должны сначала подготовить собственную программу и взять на себя ответственность за ее выполнение и прекратить дальнейшую дискуссию о политических обязательствах Америки в связи с этим вопросом до тех пор, пока мы не убедимся в необходимости поддержания общественного мнения Западной Европы... Но к тому времени сенаторы уже закусили удила, и мои соображения остались без внимания.
Уже в большей степени для протокола, чем по другим причинам, я несколько позже (23 ноября 1948 года) представил генералу Маршаллу свои размышления в виде документа, который озаглавил "Некоторые соображения по поводу заключения Североатлантического договора".
Я вполне осознавал, что уже не смогу воспрепятствовать движению в сторону подписания этого договора, но ведь я пока еще возглавлял группу планирования и полагал: генералу будет полезно знать мое личное мнение по проекту НАТО.
Опасность для будущих европейских партнеров НАТО, считал я, заключена в сфере политики и состоит в угрозе распространения коммунизма на новые районы континента политическими средствами. И эта опасность намного больше военной. Мораль западноевропейцев нуждается, вне всякого сомнения, в укреплении, что и может дать этот пакт.
Однако одновременно возникнет угроза, что предпочтение в решении возникающих проблем будет отдано военной силе в ущерб экономическому развитию и вместо поисков путей мирного разрешения европейских трудностей.