Дипломаты (2 часть)

– Это ты, Николай? – Репнин услышал мягкую поступь Чичерина, и в следующую секунду Георгий Васильевич появился в дверях. – Не припомнишь ли, – заговорил он, и Репнин ощутил в ладони некрепкую, заметно податливую руку, – не припомнишь ли, Британский музей давал книги на дом?

– Да, да, давал на дом? – послышался голос Владимира Ильича из соседней комнаты. Ленин медленно поднялся с кресла, опершись правой рукой о подлокотник – левая была на перевязи. – Я не могу припомнить, чтобы брал книги на дом. – Он поклонился Репнину и, все так же опираясь на подлокотник, медленно опустился в кресло.

– Я проработал в библиотеке музея год и, очевидно, воспользовался бы этой возможностью, если бы она… – Репнин запнулся, ему явно не хотелось отдать предпочтение кому-либо из спорящих. – Если бы она имела место, – заключил он.

– Я же говорил! – возликовал Ленин, ему было приятно, что память не подвела его. – Нет, нет, Георгий Васильевич, я преотлично помню: не давали, не давали!

Он произнес «не давали!» так, будто связывал с этими словами больше, чем исход спора, – каждой страсти он отдавал всего себя.

– Хорошо помню, что проштудировал том Бисмарка, который только что вышел, проштудировал от корки до корки, – произнес Ленин, указывая взглядом на кресло подле себя и приглашая Репнина сесть. – И каждый раз, – продолжал Владимир Ильич, – когда приходил в библиотеку, возвращался к странице, которую закончил накануне. Кстати, у него есть великолепное высказывание о дипломатии творческой и догматической.

«Ну вот мы обогнули землю и благополучно вернулись на прежнее место! – решил Репнин. – Спор о дипломатии творческой и догматической продолжается». Репнин огляделся. «Сейчас придет Белодед, и я ввяжусь в этот спор», – подумал он и тут же услышал, как комната вздрагивает от размеренных шагов; разумеется, это был Белодед.

– Нет-нет, мы вас не ругали. Но через одну минуту начали бы ругать, – заметил Владимир Ильич, подавая руку Белодеду. – Не правда ли?

– Да, а заодно и меня. – Репнину стоило усилий взглянуть сейчас в глаза Петру: пришла очередь Репнина отвечать на рукопожатие Белодеда.

– Дипломатия и революция никогда не состояли в законном браке, – сказал вдруг Ленин.

– Там, где революция, много ли дела у дипломатии? – спросил медленно Репнин, ему казалось, что замечание Владимира Ильича адресовано ему.

– Нет, наоборот, но они никогда не шли рука об руку, – заметил Ленин.

– Не шли, но должны идти! – живо реагировал Чичерин и подошел к книжной полке, он не терял надежды вернуться к спору о Британском музее и взять верх.

– Да, разумеется, – задумчиво произнес Ленин, оборачиваясь к собеседникам и осторожно перекладывая здоровой рукой руку на перевязи, он готовился к обстоятельному разговору и хотел занять позицию удобнее. – Нет, речь отнюдь не будет идти о том, чтобы дипломатия пришла на помощь революции. – Ленин теперь уже прямо смотрел на Репнина; то, что он намеревался сказать, он хотел высказать именно Репнину. – Наше представительство в Берлине активно, однако его активность имеет свою тенденцию. Пока я болел, я перечитал депеши нашего посла в Берлине, и у меня создалось впечатление… Короче, круг людей, с которыми общаются наши дипломаты, мог бы быть шире.

– Вы полагаете, Владимир Ильич, – нетерпеливо откликнулся Петр, – что мы игнорируем связи с пролетарским Ведингом?

Ленин улыбнулся.

– Только ли с ним надо говорить? – Он сделал паузу, раздумывая, как точнее ответить на вопрос Петра. – Мы, как мне кажется, повернулись спиной к аристократическому Берлину.

– Но это так естественно, Владимир Ильич, – сказал Белодед.

– Очевидно, естественно, как все, что определено нашими эмоциями, но верно ли?

Репнин смотрел сейчас, как Ленин укладывал больную руку: он еще не все сказал.

– Но берлинские аристократы могут и не пойти в дом с красным знаменем. – Белодед начинал понимать замысел Ленина, однако продолжал настаивать на своих возражениях.

– Но, может быть, тогда надо пойти к ним? – сказал Ленин.

– Оттого, что я пойду к ним, дело не изменится, Владимир Ильич, – произнес Белодед улыбаясь.

В этот раз пауза была достаточно долгой – ключ беседы находился здесь.

– Да, речь идет именно об этом, – сказал Ленин. – Положение в Берлине напряженно. Этот германский ответ Вильсону о новой конституции весьма красноречив. Все решится в ближайшие три недели, и мы не можем больше быть в неведении.

Репнин понял: Ленин говорил о его поездке в Берлин, поездке неотложной. Возможно, когда эта идея родилась, в берлинскую миссию должен был войти и Белодед (речь шла и о Вединге). Сейчас положение менялось. К радости Репнина? Возможно. Но, быть может, и к радости Белодеда?

Репнин поднял глаза и вновь встретился с взглядом Белодеда, упрямо-пасмурным, испытующим. И вновь ему показалось, что Белодед думает не о Берлине, а об отношениях с семьей Репниных, и вновь, как прежде, Николаю Алексеевичу стало бесконечно жаль Елену.

– Насколько я понимаю, – сказал Репнин, – нам предстоит решить вопрос практический.

– Да, именно практический, – поддержал Ленин, остановив больную руку на весу; каждый раз, когда он забывал о руке, боль напоминала о ней. – Я говорю о вашей поездке в Берлин. – Он обратил взгляд на Белодеда. – Вам, Петр Дорофеевич, мы дадим другое направление. – Он перевел глаза на Репнина. – В Берлин, – произнес он твердо.

105

Репнин задумался: вот этого он как раз и боялся, когда шел. Берлин пугал своей таинственностью. Ленин был прав, когда говорил, что чувствует приближение грозных событий в Берлине. Чем еще поразит мир угрюмая тевтонская доблесть? Чего греха таить, дело там может повернуться так, что Репнин окажется в положении человека, который никого не представляет. Но как об этом сказать сейчас? И потом этот взгляд Белодеда, все такой же упрямо-сумрачный, он и требует и сурово предупреждает. Впрочем, какое значение для Репнина может иметь этот взгляд и в какой мере он перед этим человеком в ответе?

– Если говорить откровенно, я не хотел бы ехать в Берлин, – сказал Николай Алексеевич.

– Простите, почему? – спросил Ленин.

– Можно подумать, – произнес Репнин, – что среди русских людей теперь в Берлине именно меня и недостает… – Репнин запнулся. – Буду откровенен: эта миссия требует доверия, которого я не имею и иметь не могу, – сказал Репнин, чувствуя, как ветерок волнения проник в грудь – подобного он еще не говорил в этом кругу.

Было такое впечатление, что этой своей репликой Репнин поставил в нелегкое положение и Ленина.

– Если вам поручается эта миссия, очевидно, доверие, о котором вы говорите, есть… – возразил Ленин.

– Я дипломат и люблю смотреть в будущее, не обманывая себя: каждое доверие… относительно, – подхватил Репнин. – Может получиться так, что я буду лишен возможности снестись с Москвой и стану островом в море, отнюдь не добром.

– Вот и отлично, – сказал Ленин. – Будете действовать, как велит вам… ваше понимание долга.

«Нет, сегодня не избежать спора с Белодедом! – подумал Репнин. – Все идет к этому».