Диспансер: Страсти и покаяния главного врача

Интересно, что эти, думающие про патефон, только в медицине по-настоящему и прижились. Сантехники, например, о них и понятия не имеют. Нельзя даже себе вообразить отдельную самостоятельную кафедру организации водяных работ. Как нет и специальной профессии — организатора водопроводных работ. Должность подобная может и встретится единично, однако же, профессии такой в природе не существует. А может, сантехники просто для этой цели не подходят? Попробуем другой вариант. Над хлебозаводами, например, поставим институт по организации хлебопечения (не по хлебопечению, а именно по организации печения хлеба!). И чтоб еще — кафедры и отделы, информационные центры, журналы и монографии, младшие и старшие научные сотрудники, методисты. Широко и представительно. И чтоб эти организаторы вопрошали иногда живых мукомолов (не по службе, разумеется, а по-свойски): «И как это вы ухитряетесь подлинную муку молоть? Ведь хлопотно и тяжело! Другое дело цифры писать…».

Как и наши нам говорят по-дружески иногда: «И как это у вас получается с живыми людьми возиться, с больными, с их ранами и капризами? Ни за что бы этим не занимались. Цифра — другое дело…». И пишут туманные колонки (а им кажется, что все четко и замечательно: 2+3=5. А что два? зачем три? куда пять?). И сверяют, и выводят числители, знаменатели, решения, рекомендации. И все это черт знает как далеко от своей праматери-медицины, и вообще от жизни.

Пришлось мне недавно проверять учет, отчетность и расход дефицитных лекарственных препаратов. И в связи с этим представьте себе, что вы заболели и вам нужно получить это самое лекарство — оно дефицитное. На всех желающих не хватит. Кому отдать? Ну, конечно, тому, кому нужнее — у кого более тяжелый процесс. Или кому это лекарство нельзя заменить другим. Или ребенку, или, наоборот, взрослому, если у ребенка не столь тяжелое состояние, а у взрослого жизнь в опасности. А, может, отдать его туда, где по новой методике лекарство подведут прямо в очаг болезни, минуя другие системы и органы. И тогда этот дефицитный препарат сработает до конца, до упора.

Десятки вариантов или даже сотни. И врач думает, выбирает, решает… Патефонщику думать не нужно. Во-первых, он этого не умеет, поскольку с живой медициной не знаком, а, кроме того, само направление клинического мышления кажется ему чем-то двусмысленным, чуть ли не оскорбительным, и четкости нету, а им четкость нужна… Они же полутонов не понимают, Божественные оттенки не видят. Им вместо картины чертеж подавай, только попроще, не инженерный, а, скорее, школьный, с арифметикой из третьего класса. И свои канцелярские озарения настоящий сумеречный патефонщик искренне почитает глобальным и ярким творчеством. Поэтому он в глубине души снисходительно или даже свысока посматривает на своих коллег от практической медицины, которые до этой неслыханной, мистической цифры еще не созрели, не доросли. И оттуда, со своего Олимпа, уверенный и непогрешимый, он спускает Показатель, Схему и Распоряжение. И согласно этому распоряжению вы, больной, получите (или не получите!) лекарство, но не в зависимости от тяжести своего состояния, а в соответствии с обстоятельствами, которые никакого отношения ни лично к вам, ни к вашей болезни не имеют.

Что-то в таком роде: сначала посчитают население того города или села, где вы живете (эту цифру положат в числитель), потом общее количество коек в месте вашего проживания (в знаменатель, кажется?), после этого число специализированных — по вашей болезни — коек (это множитель?). Затем берут соотношение плана выполнения койко-дней к действительному выполнению данного плана и эту дробь тоже куда-то приспосабливают. И сюда еще соотносят специализированные койко-дни и еще коэффициент какой-то. И все это умножают, делят, сокращают, перекручивают, и в результате получают чистую дробь, например, 1/147. Это значит, что из всей массы дефицитного препарата ваш город или село получит одну сто сорок седьмую часть. Теперь эту 1/147 мы принимаем за целое и начинаем делить между больницами. И все начинается сначала. Только население считается уже не по городу, а по району обслуживания данной больницы, и снова идут в ход специализированные койки и койко-дни, числители и знаменатели, и вновь получается чистая дробь, например, 1/7. Значит, эта больница из городского запаса, то есть из той 1/147, получит 1/7 данного дефицитного препарата.

А ВЫ ЕГО ПОЛУЧИТЕ?..

Может быть, подобные расчеты кое-когда и вкрадываются в другие профессии, но не раздольно же им править, например, в металлургии, где не выделилась пока чистая наука по организации металла. И у сапожника она еще не отделилась от сапога. И смотрят себе в небо астрономы сами по себе. И которые же у них специалисты не звезды считают, а звездочетов правильно рассаживают? А водолазы и водовозы, а парфюмеры и электрики, и все прочие — опять в стороне! Хотя металлургию, астрономию, хлебопечение или сантехнику организационно детерминировать, может быть, и проще: цифры, факты, штуки легче организовать, чем такие сложные многофакторные категории, как медицина и здравоохранение. Ибо философы всех времен и народов так и не сумели пока дать определение слову БОЛЕЗНЬ и слову ЗДОРОВЬЕ. Не даются эти слова, выскальзывают, не укладываются на полочку — уж очень они сложны, как самая жизнь. И каким аршином мерить сущее, какими показателями? Пушкин остерегал, чтобы не поверяли алгеброй Гармонию. Ибо бессмысленно это: ничего не узнаете, а Гармония распадается от поверки-проверки, и Моцарт тогда погибает от руки поверяющего по имени Сальери. Алгеброй, значит, нельзя к ней касаться, так кто же придумал еще проще, примитивнее и страшнее — арифметикой Ее считать?

А придумали крепко, но не сегодня и не вчера. Это еще, помнится, тургеневский Базаров из далеких школьных «Отцов и детей». Это он — нигилист и разночинец, все на ощупь да на аршин примеривался.

— Природа, — говорил он, — не храм, а мастерская, и человек в ней работник!

Говорить ему было легко: громадных плотин, которые убили рыбу в реках, да и сами реки, тогда еще не было, воздух был чистый, не загазованный, и росли в округе всяческие колокольчики, пресловутые цветики степные. А другой литературный герой по фамилии Раскольников тем временем уже и рассчитал: одна жизнь поганой старушонки (зарубить ее и деньги нечестивые отобрать!) против сотни молодых жизней, коих на старушкины деньги и спасти и возвысить! Кинул на счеты: сотня больше единицы. А у них в башке так и оседает: что больше, то и лучше (показатели!). Посчитал, рассчитал Раскольников, да и взял в руки топор… Старушку он, конечно, угрохал, деньги отобрал. Только осчастливить никого не смог, хоть и правильно складывал-вычитал. По арифметике сходилось, а по жизни не вышло.

Да оно же просто не считается! Слишком сложно. Это — Гармония. И сюда входит категория духа, поразительная абстракция, которую не может понять прямолинейный, младенчески незамутненный разум. Эти прямолинейщики, патефонщики, Базаровы и Раскольниковы, эти организаторы и методисты жизни — они не плохие и не хорошие, не добрые и не злые, они же просто дети… Не видят и не подозревают наличие тонких и сложных связей, которые ни на зуб, ни на палец.

Ребенок скажет: «Дядя задушил тетю».

И все. А тетя-то Дездемона. А дядя — Отелло. Любовь, Верность, Вероломство — этих вещей ребенок не знает и не видит. Он подробно опишет, как дядя рычал, как тетя упала. Остальное — вне его понимания. А дитя-методист заполнит графы свои: «Летальных исходов — один. Из них по случаю удушения — один». Да что с того?..

В ракурсе детского зрения — одни чувственные восприятия, понятные и ясные любому дураку. Им все ясно, все понятно (обратите внимание!). Только четкости порой не хватает. Добавим же этой четкости, немного организации и все пойдет.

– Само пойдет, само пойдет. Э-эй, ухнем! Еще разик! Еее-ще раз!..

Детски — чувственную точку зрения на сложные многофакторные обстоятельства высмеивал К. Маркс. Вот как он высказывался по этому поводу: «Однако мы не должны забывать ДЕТСКИ-ЧУВСТВЕННУЮ ТОЧКУ ЗРЕНИЯ прусской Staats Zeitung. Она повествует нам о том, что когда речь идет о железных дорогах, следует думать только о железе и дорогах, когда речь идет о торговых договорах, следует думать только о сахаре и кофе, когда речь идет о кожевенных заводах — только о коже. Разумеется, ребенок не идет дальше ЧУВСТВЕННОГО ВОСПРИЯТИЯ, он видит только единичное, не подозревая существования тех невидимых нервных нитей, которые связывают это особое с всеобщим, которое в государстве, как и повсюду, превращает материальные части в одушевленные члены одухотворенного целого. Ребенок верит, что солнце вращается вокруг Земли, всеобщее — вокруг частного. Ребенок поэтому не верит в ДУХ, зато он верит в ПРИВИДЕНИЯ».

И еще по поводу детского мышления, основанного на счетах: «Известно, что первой теоретической деятельностью рассудка, который еще колеблется между чувственностью и мышлением, является СЧЕТ. Счет — это первый свободный теоретический акт рассудка ребенка. Давайте считать — взывает прусская Staats Zeitung к своим сестрам. СТАТИСТИКА — первая политическая наука! Я познал голову человека, если я знаю, сколько на ней волос!».

И еще: «Staats Zeitung — газета всесторонняя. Она не успокаивается на ЧИСЛЕ, на ВЕЛИЧИНЕ ВРЕМЕНИ. Она идет дальше в своем признании количественного принципа, она отдает должное и ПРОСТРАНСТВЕННОЙ ВЕЛИЧИНЕ. Пространство — это первое, что импонирует ребенку своей величиной. Оно — первая величина, с которой ребенок сталкивается в мире. Ребенок поэтому считает человека большого роста большим человеком, и точно так же по-детски рассуждая, повествует нам о том, что ТОЛСТЫЕ книги несравненно лучше, чем ТОНКИЕ».

Классические обобщения хорошо воспринимаются, когда они идут от личного опыта. Тогда любая сложная формулировка ложится в голову сразу на готовое место, без сучка и задоринки. И чувство благодарности автору за сопереживание и за талант. А пресловутые эти детски-чувственные точки зрения — прямо из жизни: и счетоводы-«младенцы», и повседневные встречи с ними, тривиальные или, наоборот, экстравагантные. И накладываются они откуда-то сверху простенькой, но довольно-таки чугунной решеткой. На грудную клетку.

Я глубоко зарылся в кресло в своем кабинете. Сегодня оперирует Людмила Ивановна. Я свободен. У меня распухли глаза, течет из носа, в горле и носоглотке металлический вкус гриппа, знобит. Нога я поджал под себя, укрылся одеялом, работает калорифер. Уже тепло, пожалуй, жарко. Это повышается моя температура. Голова клонится на грудь, а в самой голове молоко, потом сгущенное молоко. И тогда я включаю положительные эмоции. Немного личной жизни в цветном изображении и черно-белые кадры по службе. Здесь тоже есть на что поглядеть. По результатам годового отчета институт признал наш диспансер лучшим в области. Лестные замечания, торжественные слова. Я, конечно, скромно не выпячиваюсь (скромность же украшает). Итак, можно сладко дремать под калорифер: все в порядке, все престижно, и заслуженный отдых по болезни.