Дитя леса

С Инессой мы виделись редко, в основном, по утрам или вечерам. Я её побаивалась и, запомнив наказ не попадаться на глаза, старалась ему следовать. Кроме этого, я не чувствовала с её стороны ни малейшего лучика тепла или доброты, лишь безразличие с проблесками болезненного интереса, который, впрочем, быстро угасал.

С родителями мы ужинали вместе, сидя за столом у окна, через которое виднелись кусты малины и сразу, без просвета, стена соснового бора. Во время таких посиделок шли разговоры о простых вещах: погоде, урожае, улове. Когда отец бывал в хорошем настроении, он вспоминал истории из армии или начинал философствовать о том, как устроен мир. Его лицо с глубоко посаженными глазами, вертикальными морщинами по обе стороны рта и заросшим седой щетиной квадратным подбородком постепенно смягчалось и становилось почти красивым. В такие моменты я была особенно счастлива и мне казалось, что нет на свете места лучше, чем наша бревенчатая хижина и лес вокруг.

О доме я вспоминала лишь перед сном. Всё остальное время мне было некогда: новые впечатления переполняли, и я подолгу не могла заснуть, ворочаясь на диване. Ещё одна вещь, к которой пришлось привыкнуть здесь: невозможность быстро нырнуть в сон.

В пятницу вечером я вернулась домой после восьми, и уже во дворе услышала доносящуюся из открытых окон музыку. Накрыло дежавю. Молочные сумерки, жёлтые прямоугольники окон, тёмно-серый асфальт. Вдруг показалось, что я снова замнусь у двери, не зная, как работает домофон, и встречу Егора, который заглянет в глаза лукавым взглядом и улыбнётся так, что в груди станет тепло, а потом ловко распахнёт передо мной врата то ли в рай, то ли в ад. Это было совсем недавно, но как коварна память – казалось, с того момента прошла вечность.

Я поздоровалась с Марией Никитичной, сидящей у подъезда, той самой старушкой, которая рассказала мне о смерти бабушки и дедушки. Она перестала подозрительно коситься в мою сторону и после нескольких бесед воспылала участием и слезливой жалостью, даже подкармливала пирожками, приговаривая: «Худенькая ты больно, тебе сальца бы нарастить». Я же просто улыбалась, справлялась о её самочувствии и охотно кивала в ответ на жалобы и причитания.

Когда Инесса устраивала вечеринки, квартира не запиралась. Гости – абсолютно разные, непонятно как связанные между собой люди – приходили и уходили в любое время до глубокой ночи. В тот вечер я прокралась внутрь, разулась и замешкалась, не зная, то ли спрятаться в своей комнате, то ли принять участие во всеобщем веселье. Было страшно и любопытно одновременно.

– А вот и наша отшельница. – Тётя схватила меня за руку и потащила в гостиную так стремительно, что я не успела даже пискнуть. По лихорадочному блеску в глазах и блуждающему взгляду поняла, что сегодня она пьянее обычного.

Инесса бросила меня у порога, а сама встала в центре комнаты, как царица: прямая спина, горделивая улыбка. Не хватало только указующего перста. Но все и так сразу посмотрели на меня. Некоторых я узнала, но большая часть гостей была мне незнакома. Кто-то выключил музыку.

– Расскажи-ка нам, девочка, про жизнь в тайге, – молвила Инесса.

Воцарилась жуткая, неестественная тишина.

За моей спиной появился стул. Я не хотела садиться, но тётя подошла и заставила меня это сделать, сильно надавив на плечо.

Тут же, словно по сигналу, посыпались вопросы.

– Это правда, что ты всю жизнь прожила в лесу? – спросил сидящий на диване немолодой мужчина с седыми усами, отчего-то окрашенными в желтовато-бурый цвет.

– Да.

– Они типа староверы? – поинтересовалась девушка с татуировкой полумесяца под ключицей.

– Для отца не существует богов. А мама художница, они пишет пейзажи. Очень красивые.

– Философ-мистик и последовательница Рериха воспитали дочь в сибирской тайге. Но она вырвалась на свободу и попала в цивилизованный мир. Каково это – оказаться в городе после восемнадцати лет жизни в лесу? Тебе надо на Первый канал податься! – расхохоталась девушка.

Мне не понравилось, как она играючи навесила ярлыки на родителей, и как смеялась – слишком громко, слишком зло. Я уставилась в пол и начала изучать рисунок паркета. Я перестала понимать, кто и о чём спрашивал меня, голоса – мужские, женские, высокие, низкие, любопытные, насмешливые – перебивали друг друга, переплетались, врезались в барабанные перепонки.

– Ты умеешь читать?

– А знаешь, кто президент России?

– Блин, у неё же ни одной прививки. Инесса, срочно отведи её в поликлинику, а то подхватит какую-нибудь заразу и помрёт.

– У вас реально не было ни света, ни воды? Как вы мылись?

– А в туалет на улицу ходили? Даже в мороз?

Нужно что-то ответить. Рубануть, срезать. Чтобы они разом замолчали. Но из меня словно высосали все силы. Голова была пустой, перед глазами замелькали белые мушки. Ещё секунда – и упаду в обморок. Я вскочила и бросилась на кухню.

– Во дикарка! – послышалось вслед.

Здесь уже царил кавардак: все поверхности были заставлены закусками, посудой и бутылками, которые, очевидно, не влезли в холодильник. Не сумев отыскать чистый стакан, я набрала воды из-под крана прямо в ладони, выпила, плеснула на лицо, но это не помогло успокоиться.

– Эй, ты что?

Егор. Я даже моргнула, чтобы убедиться в том, что действительно вижу и слышу его. Слишком давно он не появлялся. Неужели сегодня он оказался здесь, чтобы увидеть мой позор? Мне захотелось спрятаться в самую глубокую и тёмную нору, какая только существовала на земле.

Он плотно закрыл за собой дверь.

– Не обращай внимания на этих идиотов. – Его голос, как спасательный круг, удерживал меня на поверхности и не давал утонуть в безумии. – Половина уже пьяные в зюзю. Им скучно. Они только делают вид, что заняты в этой жизни чем-то важным, а на самом деле подыхают от тоски.

Я была готова разрыдаться, но Егор подошёл ко мне, протянул руку, поднял мой подбородок и заставил посмотреть в глаза. От его ласкового взгляда меня прошило током, и ком в горле начал таять.

– Почему они хотели унизить меня? – прошептала я.

– Потому что ты не такая, как они. Пойдём отсюда.

Он взял меня за руку и вывел из квартиры. В зале снова грохотала музыка, и звучали нетрезвые голоса.

На улице свет фонарей делал темноту аллеи пористой, как сыр, и ложился на чёрный асфальт живым кружевом. Мы шли молча, медленно, слишком близко друг к другу. Я чувствовала запах Егора – свежий, морской – и не могла расслабиться. Эхо чужих насмешек всё ещё звучало в голове, и я жутко боялась, что он тоже считает меня дикаркой.

– Когда я увидел тебя в первый раз, ты показалась мне каким-то неземным созданием. – Он наконец нарушил молчание. – Худенькая, почти прозрачная, с огромными глазищами и косой толщиной с руку. Ну разве могут такие девушки жить в Новосибирске? Сразу понятно, что ты прибыла по меньшей мере из эльфийского леса, а то и с другой планеты.

Его слова обожгли меня, и чтобы не выдать волнения, я хихикнула. Прозвучало глупо, как будто я кокетничаю и набиваю себе цену.

Он остановился и взял меня за руку. Его ладонь была горячей и сухой. Я хотела вырваться, но не смогла и продолжала стоять, не зная, куда смотреть, чтобы не соприкасаться взглядами. Егор же как будто изучал меня. Мучительно долго, так долго, что мои щёки запылали. А потом он сказал: