Дитя среди чужих

2

Генри.

Генри, ты чувствуешь это? Чувствуешь, Генри? Кажется, мы не одни, сынок.

Черт возьми, Генри, вставай. Меня это пугает.

Генри? Генри… бога ради, сын, я сказал ПРОСНИСЬ!

Генри открывает глаза…

…и смотрит прямо на ведро в углу комнаты.

Горячий прилив стыда обжигает его разум при воспоминании о том, как ему пришлось воспользоваться этим ведром посреди ночи при тусклом красном свете вонючего обогревателя. Он плакал, пока писал туда и чувствовал себя как заключенный. Как животное.

И теперь ему снова придется это сделать.

Однако на этот раз все не так плохо. Во-первых, уже не темно, и лучи дневного света, пробивающиеся сквозь заколоченное окно, делают комнату менее зловещей, а его затруднительное положение – менее сюрреалистичным. Прошлой ночью ему казалось, что он застрял в кошмарном сне, где пришлось, дрожа и плача, мочиться в металлический контейнер напротив погруженных во тьму стен комнаты, а пламя застекленного обогревателя не раскрывало того, что могло прятаться за плинтусами или в высоких углах, наблюдая и выжидая.

«Это все равно бесчеловечно,– думает Генри, позволяя себе слабую улыбку гордости за то, что вспомнил это слово.– ОХРЕНЕТЬ КАК БЕСЧЕЛОВЕЧНО!» – мысленно кричит он и чуть не хихикает над тайным ругательством. Его мозг продолжает вопить и орать, пока он сам заканчивает свои дела, и разум наслаждается внутренней свободой, тайным местом, где больше никого нет. «ТВОЮ ЖЕ НА ХРЕН МАТЬ, ВАМ МЕНЯ НЕ ПОЙМАТЬ!» Генри застегивает молнию на джинсах и чуть не смеется вслух над усталыми, бунтарскими выходками своего мозга.

Генри!

Генри резко оборачивается, но не видит ничего кроме некогда белых стен и пыльных углов в дневном свете. Он подходит к кровати, натягивает одеяло на колени и закрывает глаза.

Папа?

Я здесь, сынок. Я здесь.

Генри открывает глаза. Среди утренних теней стоит серая фигура в самом дальнем углу комнаты, сразу за запертой белой дверью.

– Ты можешь мне помочь? – спрашивает Генри, не зная, реальна ли тень, но слишком страшно, чтобы это его беспокоило.

Я не знаю… вряд ли. О, черт. Генри…

– Что?

Тихо. Он здесь.

Взгляд Генри перемещается от затененного угла к двери. Секунду спустя раздается громкое «щелк!», и замок отодвигается в сторону.

Генри быстро ложится на матрас и натягивает одеяло до груди. Секунду спустя дверь открывается, и Лиам заходит в комнату.

* * *

Лиам возится с замком – ему не нравится то, что он слышит по другую сторону двери. Это точно не Пит и не Дженни, потому что сейчас они оба на кухне, пытаются включить газовую плиту, чтобы вскипятить воду для кофе, в чем остро нуждались все трое.

Он отодвигает толстый засов и протискивается в комнату, не зная, чего ожидать, но сразу же испытывая облегчение, увидев Генри в кровати с натянутым до подбородка одеялом… и никого больше.

Видимо, парень говорил во сне.

Повинуясь инстинкту, Лиам заглядывает за дверь, но ничего не видит.

Конечно. Здесь никого нет, чувак. Возьми себя в руки.

Ослабив хватку на прохладной пластиковой бутылочке с газировкой, которую он принес парню, Лиам делает шаг в комнату и хмурится.

Тут холодно. Слишком холодно. Если ребенок заболеет пневмонией, это «сместит план», как любит говорить Джим. Он всякий раз использовал эту идиому, когда Лиам предлагал что-то глупое. «Это сместит план, дружище»,– говорил Джим, и Лиам скрипел зубами, бесясь от пренебрежительного тона здоровяка. «Просто скажи, что это дебильная идея,– думал он.– Я уже большой мальчик, я вынесу. Чего я не могу вынести, так это снисходительного родительского тона, ты, двухтонный кровожадный бешеный сукин сын».

А еще там воняет мочой, и это его беспокоит. Ребенку не надо дышать собственными отходами. Надо выгуливать ребенка как собаку до конца их пребывания, пусть облегчается на улице, как и все остальные. Ребенок не будет убегать или создавать проблемы, а если и будет, то прогулкам конец, пусть тогда нюхает свое дерьмо весь день и всю ночь, Лиаму плевать.

– Парень,– говорит Лиам, начиная понимать, что Генри, возможно, притворяется.– Генри! – рявкает он слишком громко.

Мальчик вскакивает, широко раскрыв глаза.

«Боится,– думает Лиам.– Это хорошо».

– Я принес тебе завтрак.

Лиам подходит к кровати и вручает Генри бутылку и упаковку из шести мини-пончиков в шоколаде. Он почти смеется, когда глаза Генри растут на пол-лица, а затем чувствует укол вины за то, что не накормил ребенка раньше. «Наверное, он умирал с голоду»,– думает мужчина, но стряхивает с себя эту мысль. В конце концов, они не в детском саду.

– Мне это нельзя,– говорит Генри, но Лиам почти чувствует, как детский голод рычит из глубин его желудка.– Там слишком много сахара.

Лиам опускает глаза на этикетку и на этот раз все же смеется.

– И что? У тебя аллергия?

– Нет,– машет головой Генри.– Мэри говорит, я становлюсь слишком дерганным.

Лиам садится на кровать у ног Генри. Ему интересно, как долго малыш сможет продержаться, прежде чем сорвать красную пластиковую крышку и выпить газировку. Да и пончики тоже вряд ли долго продержатся.

– Не беспокойся об этом. Никакого вреда, да и тебе надо поесть. Давай, я никому не скажу. Обещаю.

Генри выдерживает еще полсекунды, потом срывает крышку, как человек, заблудившийся в пустыне, и делает три или четыре больших глотка. Когда он опускает бутылку, то задерживает дыхание, после чего немедленно следует громкая и довольно влажная отрыжка.

– Извините,– бормочет Генри, засовывает бутылку между ног и открывает пакет с пончиками.

– Не ешь слишком быстро,– говорит Лиам и встает.– Я скоро вернусь.

Уже у двери он останавливается и полуоборачивается к Генри.

– И да, если снова нужно будет в туалет, просто постучи в дверь. Я тебя прекрасно услышу, и так можно делать. Я приду, и ты сможешь сделать все на улице. Тебе не надо… ну, знаешь…

Лиам замолкает, чувствуя себя на мгновение потерянным. Ситуация внезапно кажется неземной, как сон или воспоминание. У него возникает сильное, импульсивное, иррациональное желание уйти из этой холодной, вонючей спальни, спуститься по лестнице, выйти через главную дверь и направиться прямиком в аэропорт. А потом улететь ко всем чертям обратно в Австралию и забыть обо всем этом. Может, даже снова завести нормальную жизнь. «Каарон… Тимоти… о, мой мальчик…»