Дитя среди чужих

Деревья, окружающие строения, похожи на стражей какого-то старого, дерьмового королевства, забытого и обветшалого. Артефакт из давно канувшего в лету мира.

Он снова смотрит на темную фигуру, на тень, на кролика, за которым гнался в этом странном сне. Словно почувствовав его взгляд, тень поворачивается к нему лицом, и Дэйв в ужасе отшатывается, увидев сверкающие серебристые глаза существа, широкие, блестящие белые зубы, глубоко спрятанные на дымчато-черном лице.

Дэйв, ты видишь?

– Кто ты такой? – спрашивает Дэйв, и его голос плоский и тяжелый, словно воздух в этом мире грез не вибрирует, не разносит звуков.

И все же силуэт, кажется, слышит его. Он подходит ближе, пока их не разделяет всего несколько футов.

Кажется, осталось мало времени. Очень мало.

– Что это такое?

Серебряные глаза продолжают изучать Дэйва, любознательные или голодные. Но улыбка исчезает, погружается в тени тьмы.

Последний раз.

– Я не понимаю,– говорит Дэйв, затем останавливается, когда обжигающий ветер ударяет его в щеку. Он дрожит, но быстро теряет всякое чувство дискомфорта, и его глаза расширяются от шока, когда ветер треплет и призрачную фигуру. Подобно движущимся серым облакам, открывающим выпуклую белую луну, тень стоит неподвижно, даже когда ее маскировка срывается, как шелковый саван, открывая прекрасно знакомые тело и лицо; это лицо он знал с детства, смотрел на него снизу вверх. Смотрел и любил.

Последние струйки дыма рассеиваются и оставляют его брата. Перед ним стоит Джек; Джек и его умные, настороженные глаза. Джек с его высокими скулами и маленькими ушами, с его хитрой улыбкой; улыбкой старшего брата, который говорил, что всегда будет рядом и защитит, который говорил, что никогда тебя не бросит, а потом все же бросил самым худшим из возможных способов.

– Привет, Дэйв,– говорит Джек, и Дэйв смотрит на него с удивлением, ненавистью и любовью – такой сильной любовью, что у него сжимается горло, а из глаз текут слезы. Он подходит ближе к этому духу, пока они почти не соприкасаются.

– Джек,– отвечает Дэйв или думает, что отвечает. Звуки и мысли здесь перемешаны, и Дэйву трудно понять, что реально, а что иллюзия, что именно выходит наружу. Что мысли, а что звуки.

Что сон. А что реальность.

Джек улыбается, счастливо и раскаянно – улыбкой ребенка, который успешно сдал тест, но знает, что списал.

– Да,– говорит Джек.

На Джеке синяя оксфордская рубашка и джинсы «Левайс». Белые кроссовки.

«Они были на тебе в день смерти»,– думает Дэйв и не удивляется, когда Джек кивает.

– Да, точно,– отвечает он и задумчиво прикладывает палец к подбородку.– Столько разных вещей нужно запомнить,– говорит он.– Столько разных вещей нужно забыть.

Дэйв обнимает своего брата, переполненный радостью от этого чувства, от его тепла, его физического тела – мышц и костей – его запаха, ткани его рубашки под пальцами.

– Прости, что меня не было рядом,– шепчет Дэйв ему на ухо, наконец произнося слова, которые всегда хотел сказать с того момента, как увидел изуродованное тело Джека в морге.– Но я ненавижу тебя! Я ненавижу тебя за то, что ты сделал, Джек. За то, что ты сделал с Генри.

Джек мягко отталкивает Дэйва назад, его лицо мрачное и серьезное.

– Я знаю,– говорит он и не продолжает.

– Но больше всего мне жаль,– говорит Дэйв, теперь смутившийся, не уверенный, что сказать, что чувствовать.– Мне так жаль, Джек.

Когда глаза Джека встречаются с глазами Дэйва, они снова вспыхивают серебром, и он улыбается.

– У меня больше нет времени, как и у тебя с Генри.– Он поворачивается, смотрит назад, на дом.– Найди его, Дэйв. Найди нашего мальчика.

Дэйв смотрит на дом с новым осознанием. Черты его лица проясняются.

– Здесь? Это то самое место?

Джек кивает, но уже уплывает прочь, как дымовая маска, сдуваемая таинственным ветром, его плоть разрывается на части, растворяясь в воздухе у Дэйва на глазах.

– Найди нашего сына.

– Джек,– Дэйв чувствует, как силы покидают его тело. Его веки внезапно тяжелеют – так сильно, что их невозможно держать открытыми,– и он даже не осознает, что падает. Возвращается к реальности. Из сна, который на самом деле не сон.

– Я люблю тебя, Джек,– думает или говорит он. Сейчас это не имеет значения, но он слышит, как Джек ему отвечает, пусть и шепотом, тихим, как шелест листьев на ветру.

Я тоже люблю тебя, братец.

А теперь найди его.

5

Щель под входной дверью домика удивительно узкая для строения столетней давности, которое более века подвергалось воздействию солнца, дождя и, в нескольких редких случаях, льда и снега. И тем не менее, зазор в полдюйма все еще достаточно велик, чтобы порыв северного ветра разлетелся по половицам, или желтое тепло прямых солнечных лучей превратило щель в светящуюся полосу на всё лимонно-желтое утро, а с течением летнего дня тускнеющую и ползущую на несколько дюймов.

А еще щель достаточно высока, чтобы в нее могли проникнуть насекомые, маленькие змеи или другие существа, обитающие в богатой лесной почве. В темноте ночи туда проникают пять взрослых тараканов, каждый сосредоточен на своей цели, антенны подергиваются, панцири блестят в темноте, черные глаза пристально смотрят на мягких, мясистых гигантов, которые дремлют неподалеку.

Ни один из них не несет болезни, но каждый несет проклятие. Грубое заклинание, старое, как сам человеческий род, передаваемое веками, сначала теми, кто наверху,– и вскоре утраченное,– а затем теми, кто внизу.

Жуки расходятся веером, приближаясь к сгорбленным, храпящим фигурам, завернутым в спальные мешки или одеяла.

Первый таракан, добравшийся до своей цели, останавливается, затем переползает через край блестящей синей ткани, обтягивающей ноги женщины. Через несколько мгновений он подползает к ладони, рука, согнутая в локте, обнажена. Грязные кончики пальцев прижаты к нижней губе приоткрытого рта, голова повернута к полу, сальные светлые волосы падают на лоб и глаза. Она размеренно вдыхает и выдыхает.