Дитя Зверя: Выбранной тропой

Чтобы тут же выпучить глаза, глядя на друга как на предателя и рвануть в сторону раковины. Где, включив воду, принялась громко булькать, пытаясь смыть с языка этот странный, дикий, раздражающий привкус. Фу, мерзость! И как люли это едят?!

– Я не хотел это говорить, но… - О’Рурк в ответ на мой обиженный и укоризненный взгляд, улыбнулся и развёл руками. – Любопытство сгубило кошку, Редж. Даже такую большую и злую!

– Иди ты… - буркнула, вытирая рукавом кофты рот. И брезгливо тряхнула рукой, наткнувшись взглядом на злополучную банку. – Гадость.

– Кошки не любят сладости? – в глазах Михаила играло веселье и неподдельное любопытство. Он вообще, усевшись за стол и получив крепкого, наваристого чая с порцией этого «мьода», перестал казаться таким уж пугающим, как вначале.

И теперь смотрел на меня как родитель на своего непутёвого кутёнка. Добродушно так, снисходительно. Одно что за этой мягкостью прятался свирепый хищник и опасный противник, способный сломать мне хребет одним движением лапы.

– Это не сладость! – возмущённо вскинувшись, я рассерженно зашипела, тыча пальцем с вылезшим наружу когтем в сторону злополучной банки. – Это… Это… Как вы это можете есть?!

– Вкусно, - хмыкнув, Михаил зачерпнул ложкой огромную порцию мёда и отправил его в рот, аж прижмурившись от удовольствия. Запил глотком чая, удовлетворённо вздыхая и отставил кружку в сторону, поддёрнув рукава светлой рубашки до локтя.

Его взгляд, ещё минуту назад благодушный и умиротворённый, неуловимо изменился, став жёстким и требовательным. Я застыла, чувствуя, как бурлит под самой кожей зверь, силой воли удерживая оборот. И устало вздохнула, опираясь задом на кухонный гарнитур.

Взлохматив волосы на затылке, я едва слышно выдавила, ухватившись пальцами за край раковины:

– Шутки кончились, да?

– Да, - просто откликнулся медведь, поведя головой. Задумчиво потерев подбородок, Михаил низким, вибрирующим голосом заговорил. – Совет услышал вашу просьбу, Реджина. Но также обязал меня удостовериться в том, что ваши… Скажем так – претензии, обоснованы.

– А что, похоже, что она может врать? – Сэм вскинул брови, демонстративно расслабленно развалившись на стуле.

Я тихо хмыкнула, коротко улыбнувшись другу. Знай я его чуть меньше, подумала бы, что ирландцу на меня наплевать. Но я знала Сэма давно, да. Очень давно. И видела, как за наигранной ленью и показным спокойствием прячется напряжение, способное перерасти в действие в любой момент. Готовность броситься на противника, даже зная заранее, что этот бой обречён.

– Не надо, - всё же оттолкнувшись от раковины, я медленно подошла к мужчине и положила руку ему на плечо. Сжав пальцы, не сильно, но ощутимо. Тут же отпуская друга и замирая по правую руку от него, глядя на Михаила через всю ширину стола. – Всё хорошо, Сэм. И… Если вы настаиваете, Михаил, я скажу вам, почему приняла такое решение.

– Я внимательно вас слушаю… Патра, - я вскинулась на это имя-прозвище, негласный титул, прозвучавший так непривычно уважительно из уст чужака.

Горько улыбнувшись, я качнула головой в такт собственных мыслей и…

Заговорила.

Глава 7

Два дня назад…

Наверное, у каждого однажды наступал такой момент, когда ты стоишь на перепутье и не знаешь, что выбрать, какой дорогой тебе идти. Как растерянный, слепой кутёнок, ты тычешься в каждый угол, переминаешься на неуклюжих лапах и ждёшь. Отчаянно ждёшь, что найдётся тот, кто укажет верный путь.

Тот, кто подскажет, что же тебе выбрать. Возьмёт всю ответственность на себя. Кризис личности и самоопределения, так, кажется, это называется у людей?

Вздохнув, я устало сощурилась, откинувшись на шершавый ствол старой, разлапистой ели. Медленно вдохнула густой, смоляной аромат, пропитанный всеми оттенками запах свежей хвои и тёплого, затяжного дождя. Чуть подрагивающие пальцы проворно, пусть и медленно, крутанули в руке старый нож с узким, грубо заточенным лезвием.

И с размаху вонзили в мягкий, чуть влажный мох. Всполошив придремавшую белку, развалившуюся на низко висящей ветке прямо над моей головой. Грозно заверещав, хвостатая взметнулась по стволу вверх, раздражённо дёргая длинным, тонким, пушистым хвостом.

Когти вспороли землю, оставляя глубокие следы на всё том же мхе. Подавив инстинктивный порыв броситься на ускользающей, вёрткой добычей, я закрыла глаза, машинально скользя кончиками пальцев по небольшой, неаккуратно стёсанной фигурке в пальцах левой руки. Гротескное изображение пантеры скалилось в ответ, встав на дыбы и по смешному заваливалось вперёд, не имея нормальной опоры.

Невесело хмыкнула. Сейчас я была такой же, как она. Смешной, гротескной, неуклюжей… Глупой. Отчаянно цеплявшейся за крохи тех знаний, той уверенности в собственном праве, что у меня ещё остались. Бессмысленно, знаю. Но…

Надежда умирает последней, ведь так?

Мотнула головой, выпрямившись. И, согнув левую ногу, подтянула колено к груди, пристроив на нём подбородок. Где-то там тонко пел горный ручей, чуть в стороне мелкая стая кроликов пряталось по норкам, гулко и быстро стуча своими хрупкими сердечками. От них пахло травой и свежим, вкусным мясом. Только вот выковыривать их из-под земли не было ни сил, ни желания. Так что…

Хмыкнув, я одним плавным, слитным движением поднялась с земли, прихватив воткнутый в землю нож. И неторопливо, нехотя зашагала по едва различимой в подступающих сумерках тропинке в сторону облюбованной нами резервации.

Она была небольшой, по меркам большинства верзверей. Десятка три жилых домов, номинальная администрация, школа, шериф и его подчинённые, несколько магазинчиков и почтовое отделение. Всё это пряталось в северной части огромного национального заповедника «Рудфорт» и добраться сюда можно было либо по грунтовой дороге, либо на вертолёте, либо сквозь лес.

 Засунув руки в карман, я подавила предательскую дрожь от звука чужого рычания за спиной. Я не должна была бояться собственной стаи, не должна была чувствовать себя чужой среди своих. Но почему-то от звука мягкой поступи больших, сильных лап, от ощущения чужого дыхания и глухого, рваного рыка, на загривке шерсть вставала дыбом, а клыки не помещались во рту. И чем дальше, тем больше я понимала, что дело не в этом пресловутом кризисе, нет.

Совершенно точно нет.

Подавив взбунтовавшиеся инстинкты, я, наконец-то, перешагнула невидимую границу резервации. Тут же охнув от ощущения общности, от натянувшихся линий связи, пронизывающей любого члена стаи, от мала до велика. Я слышала, как бьётся каждое сердце, видела их глазами, чувствовала всё, что чувствовали они. Я дышала с ними, любила и ненавидела, злилась и боялась, плакала и радовалась. Я…

Я была стаей, стая была мной. И это чувство единения, такое редкое, такое священное, вытеснило все глупые мысли и сомнения, смыв накопившееся раздражение и неуверенность. Посмеявшись над собственными сомнениями и размышлениями, я уже куда увереннее зашагала в сторону своего дома, кивая в ответ на приветствие сородичей и улыбаясь в ответ на их улыбки.