Дитя Зверя: Выбранной тропой

Не замечая, как они сменяются гримасой за моей спиной. Не слыша недовольного порыкивания, ропота. Основа любой стаи – доверие, и я спокойно поворачивалась к соплеменникам спиной. Не допуская даже мысли о том, чего мне может стоить такая безрассудная, слепая вера.

Тут же забыв обо всех сомнениях, стоило сесть за старый, добротный дубовый стол в кабинете, в собственном доме и погрузиться в привычную рутинную работу. Какими бы сильными, ловкими, дикими не были мы, верзвери, это не освобождало нас от налогов, учёбы, работы и прочих прелестей обычной, скучной, человеческой жизни.

Из цепких лап людской бюрократии я выпала внезапно и резко. Вот только что расслабленно раскинулась в кресле, вчитываясь в сухие строчки договоров на поставку оленьих шкур, а вот уже застыла в нелепой позе, пробив вылезшими когтями толстенную кипу бумаг. Вдоль позвоночника электрическим разрядом прошла дрожь, затем ещё одна и ещё…

И вот уже я с трудом сдерживаю полный оборот, до крови кусая отросшими клыками губы, оставляя на столешнице глубокие следы от когтей и яркие, алые пятна. Глухо, раскатисто рыкнув, стискивая зубы, я отчаянно пыталась взять себя в руки, успокоить вставшие на дыбы инстинкты, звавшие меня непонятно куда и неизвестно зачем. А когда всё же смогла, медленно поднялась из-за стола и опёрлась руками на вконец испорченные бумаги. Тяжело дыша, глотая вязкую, отдающую металлическим привкусом слюну.

Гадая, что могло настолько выбить меня из колеи, разметав в клочья привычную сдержанность и вбитый с младых когтей самоконтроль. Или кто?

Закрыв глаза, я прислушалась к себе и царившему вокруг привычному гомону. Стая была спокойна, стая не чувствовала опасности и откровенно, насмешливо так недоумевала, почему их мудрый вожак так не сдержан. Мягко говоря, да. И поддавшись их настрою, я даже устыдилась за эту свою внезапную вспышку. Вот только…

Ещё одна дрожь сорвала ограничители окончательно и бесповоротно. Хрипло вскрикнув, я изогнулась от волны трансформации, прошедшей по телу. Сознание вспыхнуло и померкло. Всего на один краткий миг, пока моё тело выкручивало и ломало, перестраивая и кроя, да.

Но спустя этот миг на мир я смотрела глазами зверя. И этот зверь чёрным, пружинистым вихрем вылетел в окно, мягко приземлившись на клумбу в собственном дворе. Чтобы в следующий миг, с оглушительным, разъярённым рыком броситься в сторону одному ему ведомого дома.

Туда, куда его вёл древний инстинкт. Туда, где отчаянно цеплялся за жизнь член его стаи. Туда, откуда слышался тонкий, едва различимый, но такой жалобный крик о помощи.

Крик ребёнка, не желавшего умирать.

Глава 8

Два дня назад…

Оглядываясь назад, вспоминая тот день, я понимаю – мне стоило остановиться.

Просто остановиться. Понять, подумать, осознать, что же тут происходит. Наконец, просто вспомнить, что чужак проникнуть в резервацию не мог. И никому из членов моей стаи, априори, не могла грозить опасность. Не могла же?

Оглядываясь назад, вспоминая тот день, я признаю - всё должно было быть не так.

Я – вожак. Опора, защита, надежда стаи. Я тот, кто ведёт их за собой, тот, кто определяет как им жить дальше в этом многоликом, таком непостоянном человеческом мире. И я должна была, должна соответствовать собственному статусу. Быть мудрой, спокойной, рассудительной. Не пороть горячку и в кои-то веки не принимать поспешных решений. Вот только…

Я не была мудрой. Я не была взрослой. Я не была рассудительной. Я всё ещё оставалась той самой, нескладной, нелепой девчонкой, чью судьбу расписали по пунктам ещё до её рождения. И поступала так, как меня учили всю мою недолгую жизнь.

Я просто следовала своим инстинктам.

А они, в насмешку, как магнит тянули меня через всю резервацию. Тонкой нитью бьющей по нервам боли и безнадёжности оплетали, сковывали, вели за собой. И я бежала, стремительно, быстро, легко. В сторону добротного двухэтажного дома, на самой окраине, укрывшегося от посторонних глаз в тени прекрасного, ухоженного сада.

Я помнила каждое фруктовое дерево в нём, каждый куст. И запах свежей, домашней выпечки из открытого окна на первом этаже. Но сейчас, стоило чуть потянуть носом, принюхаться совсем немного, как когти вспороли чей-то газон, оставив длинные, глубокие следы и шерсть на загривке встала дыбом. Тугой клубок из гнева, непонимания, боли и жажды крови расцвёл огненным цветком в груди, не оставив места ничему человеческому. Потому что…

Громкий, яростный рык разнёсся над посёлком, многократно отразившись от стен и окон домов. Он гулким эхом разнёсся по всей резервации, вспугнув сонных пичуг на деревьях. Склонив голову, я разогналась и всем телом врезалась в накрепко закрытую дверь. Без труда выбив её и приземлившись посреди просторной гостиной. Чтобы в следующий миг броситься вперёд, смыкая челюсти на чужой руке.

Чужой злобный крик сменился криком боли. Чудно переплетаясь с оглушающим плачем мелкого мальчишки, совсем ещё детёныша, забившегося в угол. Избитый, измученный, с телом, покрытым свежими и уже зажившими шрамами, худющий и полуголый, он истошно, почти неслышно мяукал, закрывая голову руками. И пах кислой, застарелой болью и безнадёгой так, что желудок свело узлом, а к горлу подкатил противный ком тошноты.

– Это. Мой. Сын, - тихое, злобное шипение заставило меня оторвать взгляд от кутёнка и присесть, напружинившись. Готовясь в любой момент напасть и не сводя ненавидящего взгляда с хозяина дома, медленно поднявшегося на ноги. И он смотрел на меня с такой же откровенной, едкой ненавистью и презрением во взгляде

Я знала его с детства. Второй в стае по силе, после моего отца, он учил меня охотиться и читать следы. Он рассказывал нам старые сказки, мифы и поверья, показывал, как правильно выбираться из человеческих капканов, если не дай бог кто-то умудриться в них угодить. Он…

Майкл Джонс был своим. Не просто членом стаи, членом семьи. И его жена, Катрин, всегда приносила в наш дом свою лучшую выпечку. Она искренне печалилась, что никак не получается родить. И, смеясь, сетовала на чужих котят, что не желают слушаться и всё норовят своровать яблоки из её сада. Того самого сада, которым она по праву гордилась, щедро делясь с соседями очередным урожаем.

Того самого сада, где в самом дальнем углу росли пахучие, душистые травы. Чей густой, тяжёлый шлейф так хорошо скрывал металлический запах крови и аромат мёртвой, гниющей плоти. И при мысли о том, кто там захоронен становилось страшно, от собственной слепоты и беспомощности.

Потому что нет ничего ценнее жизни, особенно жизни детей.

– Это. Мой. Сын… - последнее слово Джонс почти прошипел, сверкая безумным, диким взглядом, и вскинул руку с зажатым в ней пистолетом. Его пальцы дрожали, никак не желая попадать на курок, а тело тряслось от гнева и странного, лающего смеха. – Это. Мой. Сын… И я вправе делать с ним всё, что захочу!

И прежде, чем я успела что-то сделать, в оглушающей тишине дома прозвучал выстрел...

Глава 9

Повисшая тишина была колючей и неуютной. Она острыми иглами впивалась в кожу, забиралась в душу и мешала дышать, сдавливая грудную клетку. Глубоко вздохнув, я хрипло хохотнула, кривя губы в болезненной усмешке и не глядя на своих визави:

– Аконит, - ладонь машинально скользнула по правому бедру, в попытке унять тянущую, ничем не мотивированную боль. Фантомная и призрачная, она скрутила мышцы всего на мгновение, на пару долгих, мучительных секунд. И тут же исчезла, оставляя после себя неприятную, слабую дрожь. – И рябиновые щепки. Не смертельно, но едко и больно… Для взрослого верзверя.