Дива

Борута хоть и получил звание академика, хоть и вкусил из сосуда знаний, которые тотчас же отпечатались на лбу, однако столь ярой настойчивостью в науке ещё не обла­дал. Он скромно погасил назревающий шторм в желудке чистым спиртом, устроился на моховой подстилке рядом со Шлопаком и задремал. А когда очнулся от ночного хо­лода, то целителя не обнаружил! На земле валялись его фотоаппарат, блокнот и самодельный прибор для опреде­ления аномалий — вещи, с которыми академик никогда не расставался, таская их на шее как священные амулеты. Самое любопытное, в эту ночь не орали петухи, не выли жалейки и не плясали люди, на острове стояла полнейшая знобкая тишина: нечистая сила скорбела по усопшему Драконе. И ещё — тьма, осенняя, непрошибаемая, с низ­кой облачностью и без единой звезды.

Выросший в лесах, Данила не боялся темноты и ноч­ного пустынного пространства, которое само по себе уже нагоняет страх, а будучи внуком лешачихи, даже любил это время суток. Ко всему прочему вздувшаяся в пере­носье шишка если не была ещё полноценным глазом, то будто подсвечивала, как лампочка, при этом не излу­чая видимого света. Должно быть, не зря синяки и шиш­ки называли фонарями. Борута собрал вещи целителя и осмотрелся, насколько это было возможно в редком и угнетённом лесу. Все старые деревья были пляшущими, то есть кривыми, завитыми, как штопор, и уродливыми, что, по мнению целителя, являлось признаком мощней­шей аномальной зоны. Ему, столичному жителю, и в го­лову не приходило, что уродовала лес не магнитная сила, а скотина, объедающая листья и молодые побеги. Кор­ма на мшистых островах явно не хватало, поэтому коро­вы питались и ветками в том числе, как лоси.

Сначала подумалось, Шлопаку опять приспичило и он сидит где-нибудь за камнем, однако Данила сделал крут, окликнул, потом прислушался и принюхался. Целителя близко не было! Тогда Борута сделал круг побольше, по сути, обогнул всю вершину моренного бугра с замшелыми ямами от подполов, заросших малинником, — никого...

И тут закралась мысль, что Шлопак от сильных пережи- ваний опять потерял рассудок и пошёл через болото к бере­гу, где стоял «Харлей». Но мог это сделать и в здравом уме, ибо считал, что находиться долго в аномальной зоне очень опасно. Напугал, настращал сам себя, по недомыслию ри­нулся через топи, провалился в трясину или окно и утонул...

Подогретый столь яркой воображаемой картинкой, Данила почти оббежал весь остров, при этом ни разу не запнувшись, хотя повсюду валялись замшелые камни и огарки брёвен. Естественно, никаких следов не обнару­жил, и тогда начал методично исхаживать весь торчащий из болот моренный холм, заглядывая чуть ли не за каж­дый куст бузины и проверяя малиновые заросли. Конеч­но, найти человека таким образом было трудно, и Бору- та больше доверялся нюху и интуиции. Часа четыре без устали он прочёсывал остров, пока не начало светать, и шансов, что Шлопак жив, оставалось всё меньше.

Он уже выломал жердь и собирался штурмовать тря­сину в сторону берега — предполагаемым путём, которым мог сдуру пойти целитель, как уловил запах дыма, нано­симого ночным тягуном. Обычно такой сырой и тусклый дымок исходит от угасающих головней, и Борута, вынюхав его источник, осторожно двинулся на него, как на маяк. Вонь старого кострища становилась всё ярче, и букваль­но через сотню шагов он узрел крохотную полянку сре­ди уродливых болотных сосенок. В этом месте или близко от него за ночь он прошёл несколько раз и ничего подозри­тельного не увидел. А тут выбрел на широкое и укрытое толстым слоем пепла свежее кострище, от которого исхо­дил удушливый запах гари. Огонь здесь полыхал щедрый, метров пять в высоту, может быть, ещё пару часов назад, и не заметить его было просто невозможно!

И возле этого пепелища безмятежно спал раздетый догола Шлопак. Повсюду на толстом истоптанном мху валялись пустые бутылки из-под шампанского, коньяка и дорого вина, остатки богатого пиршества в виде мяс­ных нарезок, надкусанные фрукты, пластиковые упаков­ки, салфетки и распущенная туалетная бумага. Одним словом, мусор, оставленный большой пьяной компанией. Но более всего Боруту смутила брошенная возле костри­ща пластиковая метла, которую он заметил в последнюю очередь, когда уже приводил в чувство спящего целителя. Данила нахлопал его по щекам, растёр уши, затем пере­крыл кислород, зажав нос, однако Шлопак не проснулся. Изо рта воняло перегаром, а от самого чем-то женским, скорее духами, помадой и пудрой, как в городском баб­ском туалете.

Так и не пробудив целителя, Данила кое-как отыскал и собрал его одежду. Куртка валялась на земле, меховая безрукавка оказалась натянутой на пень, но штаны вме­сте с трусами и носками висели на дереве метров в пяти от земли! И как туда попали, оставалось загадкой. Ещё больше его поразила футболка Шлопака с завязанным горлом, доверху набитая поганками, которых на остро­ве росло в изобилии. А сверху лежало нечто, состоящее из двух сумок, и Данила вначале даже понять не мог, то ли перемётные сумы, что вешают всадники через сед­ло, то ли самый обыкновенный бюстгальтер, только неве­роятных размеров и сшитый из заячьего меха. В каждом его отделении лежало по корзине поганок!

Уже ничему не удивляясь, Борута кое-как одел товари­ща, и поскольку ботинок его не нашёл, то напялил носки и спрятал синеющие от холода ступни в этот самый мехо­вой лифчик: подмораживало, и густо забелел иней. Судя по остаткам пиршества, тут гуляло человек десять, не мень­ше, и скорее всего, женщины, поскольку всюду валялись обёртки от конфет, шоколада и банановые шкурки. Одна­ко судя по количеству бутылок от дорогого армянского ко­ньяка, в вакханалии участвовали здоровущие на алкоголь мужчины. Но самое главное, откуда всё это взялось на Пи­жме, если в магазинах дешёвая водка и старый добрый портвейн? И почему Данила ничего не видел и не слышал?

Утомившись разгадывать загадки, будучи в расхри­станных чувствах и подавленном сознании, Борута оты­скал живые угли в кострище, раздул их и, навалив дров, сам задремал у огня. Сон был чуткий, тревожный, всё чу­дилось, будто магазинная метла сама по себе скачет во­круг костра и отбивает какой-то ведьминский ритм:

— Ий-ах! Ий-ох! Ох-ох-ох!

Но когда взошло солнце и раскалилось, сгоняя иней, Данила в очередной раз пробудился и обнаружил, что метла и в самом деле переместилась и теперь стояла торч­ком против него без всякой поддержки, опираясь лишь на встрёпанный пластиковый веник. Борута не поленился, вскочил и в сердцах сшиб её пинком, отчего метла издала стон — о-ох! — и отлетела к краю поляны. Костёр почти прогорел, но солнце так распалилось, что он наконец-то заснул по-настоящему в надежде, что началось бабье лето.

И проснулся от моросящего дождя и звяканья стек­ла. Шлопак ползал на четвереньках по поляне, подни­мал пустые бутылки и выжимал в себя остатки коньяка и вина. На излеченных алкоголиков Борута насмотрел­ся ещё в зоне, когда работал в свинарнике, куда их при­писывали за невыносимо нудный характер и подлые по­вадки. Но никогда бы не подумал, что этот трезвенник, борец с алкоголизацией населения принадлежит к их чис­лу: на опухшем розовом лице, будто на фотобумаге, про­явилось всё прошлое целителя.

Перебирая порожнюю посуду, тот наконец-то наткнул­ся на Боруту и, проморгавшись, с четверенек перетёк в позу лотоса. Возможно потому, что связанные лифчи­ком ноги не позволяли встать.

— А где все? — тупо спросил Шлопак.

— Кто — все? — у Данилы холодок пробежал по спине.

— Ну, женщины? Доярки?

— Какие женщины? Мы в Доре, на необитаемом острове...

Борута оборвался на полуслове, вдруг осознав, что то­варищ не бредит и какие-то женщины здесь были. Судя по лифчику, великанши! Привыкнув как-то бездумно счи­тать себя внуком лешачихи, Данила только сейчас пред­ставил себе свою бабку, которой никогда не видел. Пред­ставил и ужаснулся. А целитель побрякал бутылками, выдавил в себя тонкую струйку дохлого шампанского.