Диверсантка

То, что он бьётся за родную землю, Алексей понимал, но почему фашисты стремятся захватить не принадлежащее им - это с трудом помещалось в голове едва грамотного охотника. Он слушал замполитов, повторял со всеми лозунги, не трусил, не кланялся пулям. Он дал присягу на верность Отечеству и честно исполнял свой долг. Казалось бы, что ещё? Но гармония мира, та гармония, которой учил его старый нивх - нарушилась.

Нет, духи не исчезли. Он слышал их голоса в шелесте листвы подмосковных лесов. Знал, в степях властвуют духи ветра и земли, а около рек - духи воды. Бесплотные создания всё так же стремятся удержать мир своими незримыми связями, хоть и ослабли они изрядно, эти неосязаемые нити. И главное - искусство меткого выстрела постепенно возвращалось. Нечасто удавалось воспользоваться им. Охота и война слишком разные вещи. Враг частенько не давал возможности сосредоточиться, услышать голос духа охоты, совместить волю и полёт пули.

Но со временем появился ещё один дух - злой, жестокий и беспощадный дух войны. Он вмешивался в законы бытия, когда того хотел сам, не подчинялся никаким правилам и законам, и требовал - постоянно и властно - человеческой крови! С ним невозможно было бороться, но и подружиться тоже было нельзя. Алексей пребывал в смятении. Выполняя приказы командиров, подставляя грудь под вражеский огонь, рубя фрицев сапёрной лопаткой в рукопашных, он всё время чувствовал эту неправильность, эту огромную безумную ложь, называемую войной.

Пока однажды, в скоротечном бою под Калугой, не заставил злого духа служить себе. Противник тогда много превосходил их численностью, а боеприпасы на исходе. Но нужно было держаться, во что бы это не стало, и настал миг, когда каждая пуля, выпущенная из трёхлинейки Алексея, начала находить цель. Он прикрывал при выстреле глаза, доверялся необъяснимому чутью, что безошибочно выводит охотника на логово зверя. И словно вновь оказывался в тайге, в противостоянии с хищниками. Волками, оголодавшими за зиму. Тогда замолкал разум, умирали все вбитые инструкторами навыки и впитанные знания. Пробуждались и начинали руководить телом древние инстинкты, тоже звериные.

В том бою он пустил дух войны в себя, поставил великую правду сражения за Родину в один ряд со всеми остальными духами, обитающими в мире. И теперь природа истребления стала иной ипостасью духа охоты, начала помогать разить врагов.

С тех пор рядовой Изгин стрелял без промаха. Командир приметил меткость бойца, собирался рекомендовать его в школу снайперов, но жизнь повернулась иначе. Где-то в генштабе властная рука подписал приказ, часть Изгина переформировали и отправили на Южный фронт...

Атаку отбили. Солдаты обессилено валились к стенкам окопов, отползали от раскалённых стволов пулемётов. Пересчитывали патроны, гранаты. Кто-то закурил самокрутку, кто-то сбивчиво, взахлёб рассказывал, как прямо над головой пролетела пуля, з-зараза, и как в лоб не угодила, шельма!..

Лейтенант Ковшов считал потери, прикидывал, что от роты остался неполный взвод. С такими силами высоту не удержать, а подкрепления нет. Штаб на запросы откликается одни и тем же: «Нет людей, Ковшов! Держись!»

– Бойцы!
– крикнул лейтенант, сплёвывая горькую, чёрную от пыли слюну.
– Фашист долгой передышки не даст! Сейчас оклемается маленько, перестроится, и опять на нас попрёт. Умрём, а земли своей врагу не отдадим!

И тут же чей-то голос откликнулся истошно, так, что вздрогнули все в окопе:

– Танки!

Вздрогнули не только люди, задрожала земля под гусеницами тяжёлых бронированных машин. Ревели моторы, лязгал металл, три «четвёрки» уверенно и нагло ползли к позициям.

– Приготовить гранаты! Наводчики ПТР - целься!

Изгин был уже в окопе, вместе со всеми. Начал выцеливать смотровую щель механика-водителя крайней машины, когда танк рявкнул выстрелом орудия. Фонтан огня и дыма вырос чуть правее, но так близко, что Алексею показалось - прямо в окопе. Горячая упругая волна снесла его с бруствера, уши словно забило ватой, дыхание перехватило. Изгин успел испугаться, что умирает, что не сможет больше бить врага и подведёт товарища лейтенанта...

Додумать эти мысли, полыхнувшие в мозгу нестерпимой вспышкой, он не успел. Навалилось беспамятство.

Очнулся Алексей на госпитальной койке. Сколько валялся - не помнил. Подсказала сердобольная сестричка Аня: две недели, если считать со дня ранения. Четырнадцать суток в бреду, это было мучительно. Даже в бессознательном состоянии - мучительно. Преследовал Алексея один и тот же кошмар, непрекращающееся видение. Будто он на охоте, в заснеженной тайге. Идёт по следу зверя, но сверху, из ветвей, следит за ним хищный, прицеливающийся взгляд.

Рысь. Ловкая и жестокая дикая кошка. Изгин знает о ней, знает, чем может закончиться подобный пригляд. Прыжком, острыми когтями, впившимися в плечи. Клыками, рвущими артерию на шее, и алыми пятнами на снегу - его, Алексея, крови. Но остановиться не может, бредёт и бредёт по снегу. И поднять глаза, вскинуть ружьё - тоже нет сил. Остаётся только обречённо ждать конца.

Когда очнулся, начал осматриваться, понял, что раненых в палате много, но вот повязок почти не видно. Здесь собирали контуженых, бойцов с травмами головы и позвоночника. Рядом лежал парнишка, наверное, его ровесник. Бледное лицо, заострившийся нос, закрытые глаза. Парнишка находился в беспамятстве много дней, лекарства не помогали. Его кормили бульоном через трубочку, вставленную в горло. Время от времени приходили санитары и поворачивали безвольное тело, но случалось это редко. Тыловой госпиталь в Куйбышеве задыхался от наплыва раненых из-под Воронежа, где шли упорные, кровопролитные бои.

Через два дня парнишка умер, не приходя в сознание. Мертвеца вынесли, но койка пустовала недолго. На неё уложили сурового вида мужчину, едва двигавшего руками и ногами. По осторожности, с какой обращались с раненым, приглушенной речи и почтительности, обычно не свойственной грубоватым санитарам, Алексей догадался, что рядом офицер. Да ещё в высоком звании или политработник.

Ясность внесла вездесущая сестрица Аня, источник всех новостей для Алексея. Оказалось, рядом положили лейтенанта Госбезопасности. И не ранен он вовсе, а заработал на своей непростой службе какое-то странное заболевание. Паралич, сковавший сильное тело этого человека. Поначалу врачи думали, что лейтенант умрёт, но тот выжил, и даже начал разговаривать, шевелить пальцами рук и есть с ложечки. Сейчас ему немного лучше.

Чекист, если не спал, то постоянно молчал, глядя в потолок. Или принимался делать упражнения для разработки мышц конечностей. Давалось ему это трудно, с болями и невероятным напряжением. Волевое, словно высеченное из камня лицо с крупными чертами кривилось. На лбу выступали крупные капли пота и скрежетали зубы. Он закусывал губу до крови, чтоб не застонать вслух. Сила духа лейтенанта поражала Алексея, ему хотелось заговорить с соседом в редкие минуты, когда тот не истязал себя упражнениями, но что-то останавливало. В присутствии офицера, старшего по званию, возрасту, и, скорее всего, боевому опыту, Изгин откровенно робел. Даром, что чекист, и в атаку не ходит - у них своя война. Невидимая, непростая, и не менее опасная, чем линия фронта.