Дивизион

Молодые солдаты уже были наслышаны о чеченцах, хотя видели их только мельком, а полугодки успели прослужить при них шесть месяцев. Что об этих чеченцах только ни рассказывали: какие они были смелые и бесстрашные, жестокие и беспощадные, и как они гоняли нынешних «дедов». Это было намного больше, чем положено, жить полтора года под гнетом! Ведь через год солдат становился неприкосновенным человеком и должен был сам держать других, более молодых в подчинении. Комбат же был теми чеченцами очень доволен, считал их своими лучшими солдатами, и все они за время службы получили по два отпуска, как капитан сам рассказывал. Среди молодых солдат говорили, что именно из-за чеченцев «деды» теперь такие злые. Они мстят за то, что с ними так жестоко обращались, причем значительно дольше, чем следовало «по правилам». А поскольку своим обидчикам они мстить не могли, их злоба оказалась направлена на молодых солдат.

Как же все это изменить, как исправить? Кто и когда вообще все это придумал? При содействии офицеров этот порядок можно было изменить, был уверен Азизов. Только куда они смотрели, неужели не видели, что творилось в солдатской среде? Почему они не понимают, что находясь под таким давлением, живя в оскорблениях и унижениях, невозможно быть хорошим солдатом? Азизов постепенно начал терять надежду и на то, что даже появление комбата что-либо изменит. Потому-то, как он теперь понял, никто и не рассказывал офицерам о своих страданиях, боясь, что за этим могло последовать еще худшее наказание со стороны «стариков». Кроме того, всю оставшуюся службу носить клеймо предателя еще страшнее; тебя будут сторониться, тебя не будут больше считать мужчиной. За это даже солдаты твоего призыва могут от тебя отвернуться, и всю остальную службу ты должен будешь провести как изгой. Все кругом будут считать себя выше тебя. Еще в полку Азизов сталкивался с похожей ситуацией. Он увидел, как один сержант, будучи даже «дедом», не пользовался уважением. Его считали предателем даже собственные земляки и не поддерживали с ним отношений. О нем говорили, что он наушничает, передает командованию все, что слышит от солдат. А это не уважают не только старослужащие, но и молодые.

Значит, нужно терпеть, как-то пережить первый год, а после этого нынешние молодые должны были стать «хозяевами» дивизиона, и делать с молодыми то же самое, что сейчас имели сами. Так Азизов временами опять соглашался с этим – ведь таков закон армии. Но потом внутри него поднимался протест: разве ради этого его забрали из университета, чтобы избивать здесь год и чтобы потом он тоже самое проделывал сам? Как он будет после этого учиться? Что будет с его стремлениями к высокому? С его разрушенной душой? Можно ли после всего этого считать себя личностью, интеллигентом, который учит других, ведет к высокому, духовному? Как можно было все это совместить? Может, только имея силу и мужество, можно было этому противостоять? Ведь с Мардановым они не смогли ничего сделать. Он каким был, таким и остался. И, казалось бы, именно Марданову служить в дивизионе, а Азизову в полку. Случилось же почему-то наоборот.

Некоторые из полугодок иногда тоже пытались принизить Азизова, видя, что он самый гонимый и слабый среди молодых. Но тут вопреки их ожиданиям Азизов сопротивлялся очень яростно. Он старался хоть в чем-то не уступать позиции, сохранить свое лицо. Однажды, когда он стоял дневальным, неожиданно в дивизион позвонила девушка, чтобы поболтать с кем-то из солдат. О подобном Азизов прежде никогда не слышал. Он очень стеснялся, но невольно все же поддержал разговор с этой, судя по голосу, милой особой. В это время параллельную трубку взял Жужанов из полугодок, сидящий в пропускном пункте, и таким образом ворвался в разговор. Осмелевший Азизов – возможно, девочка на него так подействовала — велел ему положить трубку. Тот грубо потребовал, чтобы он сам это сделал. А тут и девушка выразила желание, к удивлению Азизова, поболтать именно с Жужановым. Азизов, раздосадованный, положил телефон, но дал себе слово, что разберется с этим наглецом. Через несколько дней, когда они встретились во дворе дивизиона, Азизов потребовал у него ответа за тот случай. Жужанов считал себя правым, так как прослужил на полгода больше. Такое заявление не понравилось Азизову — служить на полгода больше не имело для него особого значения. Слово за слово, и он вызвал Жужанова выяснять отношения за учебным центром. За зданием учебного центра никого кроме них не было. Азизов повел себя напористо и даже почувствовал, что Жужанов постепенно ему уступает. Но первый же удар Азизова оказался очень слабым. Жужанов, толстый и высокий, не стал бороться с ним стоя, а, приблизившись, схватил его двумя руками за пояс и начал валить на землю. Противостоять этому Азизов не мог. Когда он упал, Жужанов сел на него сверху, и начал бить кулаком по лицу. Это было очень больно.

– Хорошо, отпусти, – сказал Азизов.

А это уже было признанием поражения.

Азизову было очень обидно: теперь его избил один из тех, кто не являлся ни «дедом», ни «черпаком». Им предстояло еще очень долго служить вместе, и теперь он все время будет помнить это позорное поражение в драке. Так они разошлись. Вскоре все молодые солдаты узнали еще об одном поражении Азизова. Это доказывала свежая ссадина на его челюсти, образовавшаяся от тяжелых кулаков Жужанова. Однако, несмотря на это, Азизов не собирался сдаваться. Он продолжал бороться за то, чтобы солдаты его призыва и полугодки относились к нему как к равному. Сказать, что он добился в этом успехов, к сожалению, было сложно. Со временем к нему стал все хуже относиться Садретдинов. Податливость и непротивление Азизова гонениям также, безусловно, служили этому причиной. Так он оказался теперь и самым гонимым солдатом в стартовой батарее Садретдинова. Если кого-то приходилось посылать за чем-то, выбирали именно Азизова. Его слабые возражения во внимание не принимались. Да он и сам все чаще предпочитал молчать, чем сопротивляться. Азизова удивляло то, что Садретдинов относился к Сардарову, Бердыеву, Кузьме лучше, чем к нему. И это было окончательным поражением. Надежда на то, что Садретдинов – человек с высшим образованием — отнесется к нему как к студенту с уважением, рухнула. Как бы Азизов ни надеялся на понимание со стороны Садретдинова и ни старался завоевать его симпатию и расположение, на сержанта это никак не действовало. Сдержанный он был человек или черствый, понять было нелегко.

Садретдинов был из тех немногих полугодок, которые считались приближенными «стариков». К нему относились уважительно, приглашали на посиделки, куда обычно был закрыт доступ для молодых. Но Азизов надеялся, что Садретдинов, как будущий педагог, не будет следовать принятой схеме отношений «старик – молодой». Но со временем он все больше разочаровывался в нем, замечая, что тот явно склоняется именно в ту сторону, и с каждым днем все заметнее: желание самоутвердиться за счет Азизова — самого слабого – оказалось в нем сильнее.

Единственный, кто выделялся среди «стариков», был старшина дивизиона Твердохлиб. Высокий, широкоплечий и тяжеловесный украинец с длинными усами вел себя по отношению к молодым куда сдержаннее. При всей своей силе старшина был человеком скромным, хотя мог очень разозлиться, если кто-то, особенно из молодых, не выполнял его команду. Только в таком случае он мог стукнуть другого, но от его удара, случалось, теряли сознание. Но, надо отдать должное, его распоряжения касались дел служебных, а не личных, что отличало его от других «дедов».

Однако старшина дивизиона также никогда и не вступался за угнетаемых солдат, не защищал их при «наказаниях». Правда, Азизов видел и случаи, когда он, видя особую жестокость некоторых «стариков», одним коротким замечанием прекращал истязания.

Росло напряжение и в отношениях Азизова со Звягинцевым. Несобранного, невнимательного, неаккуратного, все время думающего о чем-то постороннем Азизова капитан продолжал убеждать, что ему самому выгодно хорошо служить, как бы он ни раздражал его; даже обещал ему звание сержанта и отпуск на такой случай.

– Азизов, поймите Вы, Вам лучше слушаться – Вам же самому от этого лучше будет, – говорил Зявгинцев.

Комбат, хоть и проявлял о своих подчиненных определенную заботу, был очень требователен к качеству выполняемых ими заданий и был нетерпим к недостаткам в несении службы. Он был к тому же очень придирчив к своим солдатам, начиная с их внешнего вида. Он требовал, чтобы они хорошо выглядели, ботинки и бляхи ремней у всех должны были блестеть, подворотнички быть свежими, а сами они послушными и старательными. Он не уставал повторять одно и тоже многократно, повышал голос на нерадивых солдат. Разгневанный Звягинцев не стеснялся в выражениях, позволял себе нецензурные словечки, грозил дисциплинарным батальоном. Если же он был недоволен, он применял к солдатам другие меры наказания. Самое любимое из них было заставить солдата бегать в то время, когда другие отдыхали. В виде наказания он мог еще заставить подчиненного изучать устав после отбоя, когда все шли спать, или ночью ходить строевым шагом на плацу и отдавать честь дереву.

Комбат не прощал ничего. Но у него было одно единственное требование к солдату – хорошо служить. И самое примечательное в нем, как замечал Азизов, была беспристраст-ность по отношению ко всем солдатам. Комбат никогда не выделял русских среди солдат других многочисленных национальностей. Звягинцев любил свою работу, получал огромное удовольствие от службы, был горд тем, что, несмотря на молодость, уже являлся капитаном и командиром стартовой батареи. О себе он любил говорить в третьем лице:

– Это говорит советский капитан Звягинцев. Или:

– Как Вы смеете ослушаться комбата?

Азизов относился к командиру с уважением. Ведь тот во многом отвечал его лучшим представлением о настоящем офицере, невзирая на его чрезмерную строгость и требовательность. И, тем не менее, отношения и тут не заладились. Получалось так, что требования комбата молодой солдат воспринимал как бы поверхностно, хотя бы из-за того, что комбат его не бил. Ведь для него главное было — избежать избиений со стороны «стариков». Это здорово мешало строить нормальные отношения с комбатом. Звягинцев не переставал уговаривать Азизова хорошо служить, а когда это не действовало, начинал запугивать его самыми тяжелыми последствиями. Что, например, он никогда больше не увидит родной дом, что ему из армии прямая дорога в тюрьму. Именно к Азизову ему приходилось чаще всего применять свои любимые методы наказания. Но толку от всего этого было немного: Азизов по-прежнему выглядел как один из самых недисциплинированных солдат. Он не смог научиться обращению с техникой, был зависим от других солдат, которые должны были исправлять его ошибки, подсказывать ему.