Дивизион

Старики вдвоем атаковали Марданова, пытаясь вновь наносить ему удары. Но теперь более вяло, видимо, устали или надоело. Марданов делал попытки защищаться. Вдруг он повернулся и крикнул Мельнику:

– Если ты мужиг, иди адин адин.

Оба «старика» продолжали атаковать молодого дерзкого солдата. Потом опять пошел на Марданова Мельник. Он переминался с ноги на ногу и вдруг подпрыгнул, вытянув правую вперед. Марданов все время отходил назад, пока Мельник с другим «стариком» атаковали его, и так дошел до самого конца прохода между рядами коек. Но когда сержант изготовился к прыжку, Марданов поймал его за ногу и, когда противник начал терять равновесие, двинул ему кулаком по подбородку. Мельник с грохотом рухнул на деревянный пол. Тут опять послышались шаги в коридоре, и старший лейтенант, войдя в казарму, вновь зажег свет. Дежурный офицер посмотрел вначале на Азизова, потом подошел к Марданову и увидел его окровавленное лицо, порезанную стеклом руку, покачал головой, но ничего не сказал, и, возвращаясь к выходу из казармы, позвал дежурного сержанта:

– Сержант Лемченко, ко мне!

Через несколько секунд тот появился. Тут Азизов подумал: вот и все, их враги теперь будут наказаны, тем более что налицо следы явного насилия: сломанный зуб, синяк под глазом, у Марданова к тому же разбитое лицо и порезанная рука. Кузьма успел ему объяснить, что старики стараются не оставлять следов, поэтому не бьют молодых по лицу, ведь за неуставные отношения можно и под трибунал попасть. Конечно, если спросят, он будет молчать, так было принято в любой мальчишеской среде: никого не выдавать. Но тут и так все ясно. Но в душе ему очень хотелось пожаловаться этому офицеру на старослу-жащих, избивших его и Марданова. Что же это такое: он пришел служить, военному делу обучаться или быть зверски избитым ни за что ни про что?

Дежурный офицер что-то негромко сказал Лемченко и вышел из казармы. Лемченко, приблизившись к Азизову, внимательно оглядел его лицо и выругался. Потом он позвал Сардарова, стоящего дневальным, и послал его за водой. Через десять минут тот вернулся с ведром воды и чайником. Тут Лемченко подозвал и Марданова и велел обоим пострадавшим встать рядом, после чего Сардаров стал лить для них воду из чайника, чтобы они могли умыться. Потом Доктор тоже куда-то отправился, но вскоре тоже вернулся. Посадив Марданова на табуретку, он перевязал ему раненую руку и приклеил лейкопластырь к подбитому глазу, смазав вокруг какой-то мазью. Только теперь Марданов заметил Азизова, его побитое лицо. Он сильно удивился и спросил Азизова, за что же его-то избили. Азизов не знал что ответить. Выходило, что его били ни за что, просто так, если не считать его короткую утреннюю дискуссию с Касымовым. Азизову стало очень стыдно за себя — за то, что он не вступился за сослуживца. Побили бы их, конечно, обоих, но зато совесть его была бы сейчас чиста, и не было бы ему теперь так смертельно стыдно. Он еще раз посмотрел на Марданова, и с трудом выдерживая его взгляд, вновь вспомнил сцену ужасного избиения. «Нет, я бы так не мог, не выдержал бы», – и посмотрел на свое хилое тело, волей-неволей сравнивая его с крупным телом Марданова.

Утро началось как ни в чем не бывало. Только Азизов, вставая, не обнаружил своих ботинок. Старшина батареи Лемченко, узнав об этом, принес ему откуда-то другие — очень старые и немного порванные. Азизову не оставалось ничего другого, как надеть их. Скоро опять все вышли на зарядку, которую провел на этот раз другой сержант, тоже старослужащий. Кроме спортивных упражнений он ничего от молодых солдат не потребовал. Синяк под глазом у Азизова был едва заметен, зато у Марданова глаз опух еще больше и, казалось, закрылся полностью. После завтрака собрались на развод, который вновь проводил замполит. По-прежнему отсутствовал командир стартовой или второй батареи, заменял его один молодой лейтенант. Замполит определил задачи перед дивизионом, кому что делать, рассказал немного о напряженной политической ситуации и нелегком международном положении в мире, которое еще больше обострилось с началом афганской войны.

– Наша святая обязанность – защищать южные рубежи нашей великой родины, ее воздушные границы, – сказал он воодушевленно. – Наша служба почетная и очень важная. Мы являемся тылом частей Сороковой Армии, которые ведут тяжелые бои за свободу и счастье афганского народа. Враги стараются всячески осквернить великую миссию советских войск и натравливают малограмотную, отсталую, религиозную и фанатичную часть афганского народа против нас. Мы не должны поддаваться провокациям американских империалистов, для которых высшая цель – деньги и богатство, порабощение народов Земли. Они сосут кровь из стран третьего мира, которые на пороге выбора: по какому им идти пути — по коммунистическому или по капиталистическому. Вы помните высказывание великого пролетарского писателя Максима Горького о Нью-Йорке? Если кто забыл, напомню: «город желтого дьявола». Чтобы дьявол не победил за пределами социалистического лагеря, мы должны помочь другим странам, выполнять свой интернациональный долг. Наша задача – сделать так, чтобы другие народы не попадали в сети американской империалистической политики. И сегодня советский народ выполняет свой интернациональный долг перед афганским народом. В Афганистане сегодня не только наши солдаты, а также много специалистов – врачей, инженеров, учителей, воспитателей детских садов, среди которых есть и женщины, и многие из них живут там семьями. Все они стараются, рискуя жизнью, защитить в Афганистане новый социалистический строй. А наш с вами долг – достойно охранять небо нашей родины от врагов, чтобы ни один вражеский самолет не мог нарушить ее воздушные границы.

Замполит закончил свое выступление и как бы вдруг обратил внимание на изуродованное лицо Марданова.

– Рядовой Марданов!

– Я…

– Выйти из строя на пять шагов!

– Ес… – ответил Марданов опять негромко и вышел на пять шагов из строя, стараясь держаться прямо, как ни в чем ни бывало.

– Кто Вас избил – ответьте мне, пожалуйста!

– Никдо, – ответил Марданов немного хрипловатым голосом.

– Что тогда с Вашим лицом? И что с рукой?

– Удариль.

– Как?

Марданов замешкался с ответом, но потом нашелся:

– Вышил после адбоя в таалэт, и кагда вазврашал, ни видил в темната и удариль на акна.

– И глаз ушибли об окно и руку порезали? Думаете, так легко меня обмануть? Ошибаетесь. Оставьте эти сказки для своей бабушки. Вас избили, и я знаю, кто. Это, наверно, Лемченко, бьет за непослушание. Ладно, встаньте в строй, я сам с ним разберусь, – сказал замполит и выругался в адрес Лемченко, который продолжал нести службу как дежурный сержант и разводящий караула.

Замполит подумал еще немного, почесал голову, приподняв фуражку, и добавил:

– Вообще-то нам нужно отправить двух солдат в Мары, на стрельбище. Поедет Марданов, хоть и с таким лицом, но освежится немножко и… – остановившись, майор вновь почесал голову, – Мальцев, – и показал на одного солдата из взвода телефонистов, только ночью вернувшегося с дежурства.

Потом майор обратился к молодому лейтенанту – командиру взвода, заменяющему командира стартовой батареи:

– Обоих подготовить в дорогу, выдать фляжки, рюкзаки, с комплектом посуды, туалетные принадлежности и свежие подворотнички. Срок командировки – две недели. Марданову обработать рану, – вдруг остановившись, со смешком добавил майор. – А то как он будет стрелять с одним глазом? Азизов остался один из состава стартовой батареи, и вскоре вместе с Садретдиновым отправился опять на позицию. Они шли по грунтовой дороге, охватывающей территорию позиции как кольцо: Азизов впереди, Садретдинов позади, в двух-трех шагах от него. Оба всю дорогу молчали. Думая об отъезде Марданова на целых две недели, в течение которых он будет здесь совсем один, Азизов сильно грустил, ему так не хотелось оставаться дальше в этом дивизионе. Он опять вспомнил полк, два спокойных месяца службы. От этих воспоминаний сердце защемило еще больше. «Зачем нужно было демонстрировать свою гордость перед прапорщиком, отказываться от выполнения приказа и попасть в такую немилость? Все другие из колонны все еще в полку, в городе, в таком большом, красивом, а я с Мардановым здесь в степи», — размышлял молодой солдат. Как бы хотелось теперь вернуться в те недалекие времена и все изменить! Другие солдаты из их колонны не могут даже представить себе, как издеваются тут над ними, как тут относятся к человеку – хуже чем к собаке. Вот он идет полуголодный, в чужих, старых и рваных ботинках… Нет, он, наверно, не выдержит такую жизнь, нужно найти какой-то выход, чтобы вернуться обратно в полк.

Тем временем Садретдинов велел ему повернуть в тот же окоп, где вчера они вместе с Мардановым чистили траву. Спустились в окоп, Садретдинов сам открыл на этот раз дверцу на забетонированной стене окопа и достал оттуда ведро, полную канистру, несколько грязных пахнущих бензином тряпок. Сегодня нужно было выдраить и ракету, и пусковую установку. Азизов приступил к работе. Ему показалось, что после вчерашнего избиения отношение Садретдинова к нему изменилось. Садретдинов не только имел высшее педагогическое образование, но и по возрасту был старше всех солдат в дивизионе. Вначале Азизов даже радовался тому, что именно Садретдинов является командиром отделения, то есть его первым непосредственным командиром. Все-таки лучше быть в подчинении такого человека, чем какого-либо невежи, какими ему показались многие из других сержантов. «Может, с ним о книгах можно поговорить?» – надеялся он.

Но сегодня все стало выглядеть иначе. Садретдинов был с ним теперь еще более груб, холоден и, как и прежде, не проявлял ни малейшего желания с ним разговаривать.

Возможно, из-за того, что он уже как-то освоился в мытье техники, сегодня Азизов работал куда быстрее. Так он успел до обеда один вымыть ракету и половину пусковой установки. К обеду оба вернулись в дивизион и примкнули к строящимся на плацу. Сегодня молодых солдат было мало, и Азизов мог вдоволь наесться жидкого фасолевого супа. В этот день он почувствовал, что отношение к нему в дивизионе стало еще хуже. Может, из-за того, что вчера не знали, что он такой трус, и за себя постоять не может, слаб телом и духом?

Потом сидел один в курилке. Очень хотелось курить, но сигареты кончились еще вчера, поскольку он угощал ими Кузьму и других ребят. А теперь самому спросить было не у кого: у молодых сигареты водились редко, а солдаты старшего призыва вряд ли поделились бы с ним. Азизов начал искать окурки около курилки и с ужасом думал, как же он докатился до такой жизни? Нашел два окурка, достал из кармана робы спички и прикурил. Почувствовал во рту вкус уже куренного табака и еще что-то особенное, напоминавшее о том, что этот бычок уже побывал в чьем-то рту. Это было так неприятно, что его чуть не стошнило, но он все же выкурил бычок до самого конца и чуть не обжег большой палец, ведь сигарета была без фильтра. Потом выкурил и другой «бычок», испытывая то же брезгливое чувство. Продолжая сидеть еще какое-то время в ожидании развода, он снова с грустью вспоминал полк.