ДК
Шрифт:
– Что именно? – взгляд официанта цепок и подготовлен.
– Ну, каких-нибудь солений и сала?
– У нас есть маринованный сет – огурчики, помидоры, капуста… Сала, к сожалению, нет, мясная тарелка устроит?
– Устроит, да, пацаны, устроит?
– Не, он мне однозначно нравится, – оживляется Сыч.
Этот назойливый «нарукавничек», дослушав заказ, тут же проваливается в никуда, так же как и появился – словно его и не было вовсе.
– А что вы вовнутрь не сели? – спрашивает Колдай.
– Там музыка громкая. – Я ловлю момент и продолжаю: – У меня к тебе дело. Как ты к театру относишься?
– Платон,
– Сыграешь роль в спектакле нашем?
– Когда?
– В июне.
– Ну. – Колдай кривит большие губы – это значит он размышляет, я уже изучил. – А сыграю, в июне у меня отпуск.
– Отлично!
– А ты как со сценой, дружишь? – Серега допивает остатки пива.
– А что, она баба, что ли, с ней дружить?
– Великолепно… – Сыч аж приподнимается.
Серега выходит покурить, я воздерживаюсь.
– На премьере, – пытаюсь я подколоть товарища, – твоя любимая Адка будет!
– Да пошла она!
– А что такое?
Ваську одолевает легкое смущение. Странно, такое с ним случается редко.
– Возомнила о себе, и то ей, и се…
– А тебя-то самого, что заклинило – красавица, выпей водки, выпей – разговор вне темы театра расслабляет.
– Уважаю, – вставляет Сыч, нагло тыча пальцем в моего друга. Был бы на его месте кто другой, Колдай запросто свернул бы ему руку.
– А что такого?
– Ну, хотя бы шампанским угостил.
– От него же голова потом трещит, я как лучше хотел… Постой. А ты откуда знаешь?
– Ленка сказала.
– А она откуда знает?
– Ей же Адка по скайпу все твои телодвижения расписала.
– И как я… – затихает товарищ, понимая – мы не одни.
– И как ты…
– Так она обо мне говорила? – Необычная суета овладевает Колдаем, он оживает всем лицом, трясет под столом коленом от любопытства.
– Говорила… притом много…
– И что?
Чувствую – кто-то закрывает свет. Поднимаю глаза – выглаженная улыбка официанта.
– Мне нужна Танька.
– Что? – не понимает Ленка.
Мы выбрались на прогулку уже к ночи, когда хозяева загнали своих собак по домам, а в окнах многоэтажек почти не осталось огней. Жена пришла еще позже меня, замученная и злая, потребовала свежего воздуха.
– Мне нужна Танька, актриса из твоего театра, – повторяю я с уточнением. Пытаюсь взять жену за руку – она отстраняется. В своей кожаной куртке, тертых джинсах, кроссовках она похожа на героиню из романа Гранже, сыщицу-полицейскую. Помнится, когда читал «Пассажир», как дело доходило до нее, всегда возбуждался, все представлял Ленку, только в другой ипостаси – преследующей по пятам потерявшего память то ли маньяка, то ли художника.
– Зачем?
– Для спектакля.
– А ты больше ничего не хочешь?
Из темноты дворов выходим в электрический простор проспекта. На коротких деревьях горят гирлянды – обычные, свисающие и капающие.
– Снова пил? – Ленка пытается перевести тему.
– Немного, – вру я… На самом деле много, меня пошатывает.
– Будешь пить, член стоять не будет, – то ли пытается обидеть, то ли предупредить.
– Дай мне Таньку, – настаиваю на своем.
– Она уже у меня играет.
– Кого? Джульетту? – смеюсь я.
– Кормилицу.
– О, отправила ее на понижение?
– Ей
полезно.– Раньше твоя любимая актриса была.
– Она и сейчас хороша, ну, знаешь – старение никого не красит.
Из квадратного окошечка киоска «Шаурмания» исходят разящие запахи, пропитывающие проспект Мира луком и жареным мясом. Высоченная стела, возведенная к восьмидесятилетию победы, золотит сердце города – распутье семи дорог… Можно ступить по любой из них – потерять коня, жену, найти смерть… Но лучше вернуться домой – толку гулять в таком настроении? Да и туманит меня конкретно. По левому «борту» хрустальной вывеской серебрится «Кристалл» – магазин драгоценностей, а проще магазин для буржуев – человек, выкидывающий бешеные деньги на сверкающие безделушки, стране бесполезен. Хотя, Ленка… Присматриваюсь к ее безымянному пальцу. Кольцо на месте. А то вдруг сняла сгоряча да зашвырнула в тартарары. Пятьдесят тысяч! Но это свадебное, так и быть, ей простительно…
– А ты знаешь. – Ленка неожиданно останавливается. – Француз, как ты его называешь, Шиллера ставить будет.
– Знаю.
– Он займет всех твоих актеров, и все…
– Что «и все»?
– И ты поймешь наконец-то, что все зря.
– Они соскочат – я в них верю.
– Ты слишком наивный.
– Ну и пусть. Этим я пока и спасаюсь.
– И что ты со своими «Одноногими» делать собрался? Тут Шекспир, Шиллер…
– Знаешь такой классический сюжет анекдота про англичанина, немца и русского?
– Не знаю, – возбужденно вскрикивает Ленка.
Сонные горожане, до этого дремлющие в ожидании автобуса под козырьком остановки, любопытствуют. Неужели мы такие громкие? Скорее, кажется, все пьяное одурение, выдержать бы часок – отпустит.
– Там, как бы англичанин и немец все правильно и отлично ни сделали бы, русский все равно их в дураках оставляет.
– При чем тут твои тупые анекдоты?
– При том что без самоиронии мне не выжить.
– Хочу шаурму, – резко и вздорно вырывается у Ленки.
– Шаурму? Да ты такую, как сама говоришь, дрянь не ешь.
– Не ем, а сейчас хочу! Почему ты не считаешь меня за человека?
– Э, Лен, постой.
– А я человек тоже, да! Хоть и женщина… Или женщина человеком, как и режиссером, быть не может? Да? Ты молодец, конечно, чистенький, все своим честным трудом добился, без образования – вышел в писатели из поселка своего гребаного, из семьи рабочих. А я – все по блату, москвичка, ВГИК с отличием закончила, режиссером стала, только благодаря тому, что папа у меня народный артист, мама народная артистка. Все по связям. Так все думают. И ты так думаешь! А так я бездарна, да? Сама по себе ничего не стою.
– Вроде я пьяный, не ты. Куда тебя заносит?
Новые возникшие из подворотен кривозубые ротозеи просовывают свои рожи меж прутьев забора. Перехрипываются друг с другом, да перекашливаются. На нас самая обычная одежда, но что-то, понятия не имею что, выдает в нас других людей. Стая бездомных собак нагло перебегает дорогу, большой и мохнатый лидер лает на деликатно объезжающее их авто.
– И ты же тоже считаешь, что я не могу быть режиссером, да? И все потому, что женщина!
Ветер поднимает с асфальта паруса пыли, готовые нести ночь к неведомым горизонтам. Погода портится. Пустой пакет проносится по газону.