«Для сердца нужно верить» (Круг гения). Пушкин

А вот ещё. Пишет Владимир Фёдорович Одоевский: «Вдруг — никогда этого не забуду — входит дама, стройная, как пальма, в платье из чёрного атласа, доходящем до горла (в то время был придворный траур). Это была жена Пушкина, первая красавица того времени. Такого роста, такой осанки я никогда не видывал. Благородные, античные черты её лица напоминали мне Евтерпу Луврского музея, с которой я хорошо был знаком».

Эти восторженные отзывы я цитирую по известной, капитальной работе П. Е. Щёголева [164] . Между тем Щёголев относился к Наталье Николаевне, я бы сказала, раздражённо и предвзято. Другое дело, что предвзятость продиктована болью за Пушкина...

164

...по известной работе П. Е. Щёголева. — См.: Щёголев П. Е. Дуэль и смерть Пушкина.

Щёголев обвиняет Наталью Николаевну в отсутствии интереса к литературе, театру, изобразительным искусствам, музыке. «Всем этим интересам неоткуда было и возникнуть. Об образовании Натальи Николаевны не стоит и говорить».

Находки последних лет показали, что стоит. Образование было на хорошем, но обычном уровне. Калужское имение — не Флоренция, конечно. К тому же изначально, от роду, например, та же Дарья Фёдоровна Фикельмон, одна из образованнейших женщин своего времени [165] , была наверняка одарённее Наташи Гончаровой. Но не обязательно же для сравнения брать такие исключительные образцы? Наверняка А. О. Россет была бойче, остроумнее калужской барышни. Что делать, Пушкин полюбил всё-таки тихую Натали, а не придворных рыцарей грозу. И Анна Петровна Керн, жившая в кругу литературных интересов, подарившая чудное мгновенье, с точки зрения иных, тоже больше годилась в жёны поэту.

165

...та же Дарья Фёдоровна Фикельмон, одна из образованнейших женщин своего времени... — Фикельмон Дарья Фёдоровна (урожд. графиня Тизенгаузен; 1804—1863) — внучка М. И. Кутузова, дочь Е. П. Хитрово, с 1821 г. жена австрийского посланника в Петербурге, литератора и публициста графа Шарля Луи Фикельмона. Петербургская приятельница Пушкина. У неё и у её матери были одни из лучших салонов тех времён, где имела отклик вся политическая, общественная и литературная жизнь.

Но вернёмся к сёстрам Гончаровым. Оказывается, и в калужское имение проникала любовь к музыке, чтению, к стихам Пушкина. Правда, все эти увлечения имеют отношение больше к старшим сёстрам.

Но возьмём в расчёт то, что они жили жизнью стареющих девушек, у которых времени не в пример больше, чем у матери семейства. Что же касается Натальи Николаевны, то замуж она вышла в 1831 году, овдовела в 1837-м. За шесть лет замужества пять раз была беременна, родила четырёх детей, болела, тратила время на устройство жизни своих сестёр, на дом, на детей, была озабочена, если не сказать — подавлена стеснённым положением мужа...

Сошлёмся ещё на свидетельства очевидцев, приведённые всё в той же книге Щёголева.

Вот письмо Е. Е. Кашкиной [166] к давней приятельнице поэта П. А. Осиповой (которую, между прочим, сам факт женитьбы поэта радовать не мог. Так же как и Елизавета Михайловна Хитрово, она чувствовала: женитьба «уведёт» поэта, ослабит дружеские связи): «...со времени женитьбы поэт — совсем другой человек: положителен, уравновешен, обожает свою жену, а она достойна такой метаморфозы, потому что, говорят, она столь же умна, сколь и прекрасна. С осанкой богини, с прелестным лицом».

166

Кашкина Екатерина Евгеньевна (1781—1846) — двоюродная тётка П. А. Осиповой.

Тут, конечно, перебор. Будь Наталья Николаевна столь же умна, она бы затмила даже Вяземского. Согласимся: просто умна. Возможно, под этим подразумевалось умение держать себя, не ронять в любом обществе, тактично соответствовать роли жены первого поэта. Не надо забывать, что любопытство обеих столиц было обращено на неё: какая? не споткнётся ли? скоро ли осчастливит мужа рогами?

...Но вернёмся к отзывам о Наталье Николаевне. Ольга Сергеевна Павлищева (сестра поэта) пишет: «Моя невестка прелестна, красива, изящна, умна и вместе с тем мила». Это первое впечатление. А вот рассуждения более глубокие и очень, кстати, любопытные. Относятся они ко времени первого (летом 1831 года) знакомства — в Царском Селе — семьи Пушкина с царской семьёй... «Императрица желает, чтобы она была при дворе; а она жалеет об этом, так как она не глупа...»

Переехав из Царского Села в Петербург, Пушкина стала самой модной женщиной и получила прозвище: Психея (то есть всего-навсего — Душа. Не душа общества, разумеется, а — душа). Между прочим, вспомним другие прозвища других женщин. Драгунчик — Оленина; Медная Венера — Закревская, Лиза Голенькая (из-за очень открытых плеч) — Е. М. Хитрово; Небесный Бесёнок — А. О. Россет, Бледный Ангел — Александрина. Мать Пушкина в молодости была известна как Прекрасная Креолка, княгиня Голицына — княгиня Ночь. Е. К. Воронцову Пушкин называл: графиня Бельветрило. Согласимся, из перечисленных прозвищ больше всего отношения не только к внешнему облику имеет Психея.

...И вот петербургское уже свидетельство: «...она нравится всем и своим обращением, и своей наружностью, в которой находят что-то трогательное».

Это всё ещё из книги Щёголева. Однако его вывод из всего, им же приведённого, достаточно неожиданный: «Но среди десятков отзывов нет ни одного, который указывал бы на какие-либо иные достоинства Н. Н. Пушкиной, кроме красоты. Кое-где прибавляют «мила, умна», но в таких прибавках чувствуется только дань вежливости той же красоте». Почему?

Сошлёмся ещё на несколько несообразностей той же книги. Наталья Николаевна никакого интереса к литературе не проявляла, не была читательницей. Однако сам же Щёголев пересказывает такое свидетельство Смирновой-Россет: «По утрам он работал один в своём кабинете наверху <...>. А жена его сидела внизу за книжкой или рукоделием». И дальше: «Иногда читал нам отрывки своих сказок и очень серьёзно спрашивал нашего мнения... Он говорил часто: «Ваша критика, мои милые, лучше всех; вы просто говорите: этот стих не хорош, мне не нравится». Кроме того, если быть внимательным, то в одном из писем обязательно наткнёшься на совет мужа не читать книг из дедовой библиотеки, от современников вдруг узнаешь, что Наталья Николаевна вместе с мужем посещала театр, художественные выставки. Кроме того, из письма в письмо пересыпаются имена художников, скульпторов, музыкантов, литераторов с расчётом, очевидно, на интерес. Иначе — зачем?

Однако Щёголев в письмах Пушкина к жене видит одно лишь скучное однообразие, плетение словес, потому что с женой принято переписываться.

Раскроем же и мы наугад этот ранящий, а не возбуждающий скуку том. Итак, 20—22 апреля 1834 года. Наталья Николаевна после болезни едет к матери и сёстрам, Пушкин пишет из Петербурга. В письме, кроме нежного беспокойства о дорожной усталости жены и вообще о её здоровье, кроме столичных и весьма важных новостей, совсем не такие уж бытовые рассуждения о собственных отношениях с царями, о будущем сына: «Не дай Бог ему идти по моим следам, писать стихи да ссориться с царями! В стихах он отца не перещеголяет, а плетью обуха не перешибёт». В том же письме сообщение о смерти Аракчеева: «Об этом во всей России жалею я один — не удалось мне с ним свидеться и наговориться». Здесь же рассуждения по поводу празднования совершеннолетия наследника — вполне достаточно разговоров, не касающихся бытовых мелочей, для молодой женщины, едущей с двумя детьми и всё ещё находящейся в дороге.

В этих письмах и философия своя есть, семейственная философия: «Ты молода, но ты уже мать семейства, и я уверен, что тебе не труднее будет исполнить долг доброй матери, как исполняешь ты долг честной и доброй жены. Зависимость и расстройство в хозяйстве ужасны в семействе: и никакие успехи тщеславия не могут вознаградить спокойствия и довольства».

...Осмелюсь высказать, однако, такую мысль. Несмотря на то что Пушкин любил свою жену глубоко и страстно, она не была для него целым миром. Елизавета Ксаверьевна Воронцова в какой-то особо острый момент могучей страсти — была, а жена — нет. Прежде всего, очевидно, потому, что как личность во многом уступала Воронцовой. А кроме того, мир поэта к тридцати годам неизмеримо расширился. Теперь он был АВТОР не «Руслана и Людмилы», но «Бориса Годунова»; не «Кавказского пленника», но «Евгения Онегина». Теперь не дерзкой эпиграммой намеревался он сразить надменного врага, но проникновением в суть исторических событий повлиять на будущее России...

В своё время (в 1834 году) Пушкин написал:

Давно, усталый раб, замыслил я побег В обитель дальную трудов и чистых нег.

Чем кончился этот замысел, мы помним.

Так что одну Наталью Николаевну во всех бедах обвинять было бы несправедливо. Но во многих она действительно виновата.

«АЙ ДА ХВАТ БАБА! ЧТО ХОРОШО, ТО ХОРОШО»

На этом можно было бы и закончить портрет «Психеи». Но не слишком ли он пасторален? К тому же в нём нет объёма живого тела. Не женщина за ним встаёт, а некое видение, списанное с наивно-розовой акварели А. Брюллова с примесью черт страдальческих, так хорошо подмеченных другими художниками, особенно Райтом и Гау, значительно позже...

Привычное отношение к Наталье Николаевне, как к украшению или злому гению судьбы поэта, в последние годы изменилось, но обозначился крен в другую сторону: «Моя мадонна» — и баста! А хотите совсем другие строки, правда, не стихотворные: «Ты, мне кажется, воюешь без меня дома, сменяешь людей, ломаешь кареты, сверяешь счёты, доишь кормилицу. Ай-да хват баба! что хорошо, то хорошо».

Не правда ли, неожиданный ракурс?

Пользуясь случаем, приведём письмо самой Натальи Николаевны, подтверждающее её деловые (и как будто неожиданные) качества. Адресат всё тот же старший брат Дмитрий, владелец майората, обязанный выделять определённые суммы всем остальным членам семьи.