Дмитрий Донской (1947)

На горе, в городе, уже разгружался другой обоз. Укрывшись в глубокий тулуп приказчик кричал:

— Ровняй, кобель! Как кладешь, анафема?

Мужики старались, сбивая до крови руки об острые углы камней.

Завидя Кирилла, приказчик смолк и низко поклонился: знали, что мастер идет, великого князя зодчий.

Олег жил в небольшом бревенчатом тереме. В низкой комнате темнели ордынские ковры по стенам, будто княжеских богатств ни меч, ни пламень истребить не может. Олег сидел с Бернабой, когда впустили Кирилла. Он привык к генуэзцу: требовал рассказов об Орде, о Мамае, о дальних странах, и Бернаба служил князю усердно, а к Кириллу благоволил.

— Время к весне, — сказал Олег. — Пора думать, как камень класть будем.

— По всему ль городу сразу? — спросил Кирилл. — Может, с башен начнем?

Олег промолчал. Потом, будто в раздумье, полюбопытствовал:

— Где б ты думал поставить мне терем? Тут будто шумно — от площади недалеко. Мне б где-нибудь потише место выбрать.

— А на углу, над Трубежом, высокое место. Оттуда и Оку видать.

— Ты мне обскажи, как ставить терем. Чтоб, как уговорились, хорош был.

— Как у патриарха на Босфоре поставим.

— Так гляди: завтра спрошу. Обмысли.

— Сделаю, княже.

Ранние сумерки уже погасили свет в маленьких окнах. Зажгли свечу, у икон теплились лампады. Нежный туманный и теплый свет наполнил горницу. Когда Кирилл собрался идти, Олег сказал:

— Людям скажи, чтоб камень везли в тое место, где ты покажешь складывать.

— Да ведь там, где кладут, башни станут. Чего ж его с места на место переволакивать?

— Пущай переволокут. Об башнях разговор в другой раз будет.

— Велю, княже. Пущай.

Бернаба прошел с Кириллом в сени.

— Ты не гневись, Кирилле. Все недосуг до тебя зайти. Андрейка растет?

— Да что ему подеется! Балует.

— Снеси ему.

Бернаба дал золотое яблоко, покрытое толстой, как у кабана, кожей.

— Отколь сей плод?

— С Орды князь получил.

— С Орды?

— Он уж с Покрова с Мамаем перекликается. Дружбу завести норовит. Сам в Орду ехать хочет.

— Чего?

— Силу за ней чует. Мамай заколол хана Махмета. Вроде хана стал Слыхал?

— Сам?

— Теперь у Орды — сильный хозяин.

— А ты об нем не заскучал?

— Я — Олегов.

— Хитришь… Теперь Олег уж не под татар ли стать думает?

— Да если б великим князем остаться, то и под Ордой бы сел.

— Не твои ль в том хлопоты?

— А ты сей разговор забудь.

— Может, ему ордынским обликом терем удумать? Я таких строек не строил.

— Строй, как уговор был. Ему и Византия снится.

— Гляди сам. Чтоб потом не перемышлять.

И уже пошел было, да спохватился:

— Слышь, Бернаба!

— Что ты?

— Чего ж это он терем ставить прежде башен выдумал? Со стен бы начать, город крепить, а с теремом успелось бы.

— А ты ставь, как велят. Ты весь — в его милости. Нечего поперек идти.

— Ой, не твои ль тут хитрости?

— А мне чего хитрить? Олегу служу, об его удобстве забочусь.

Кирилл пошел по темному городу. В окне у великого князя по-прежнему светлым туманом горел огонь. Захолодало, дул студеный ветер, небо вызвездило, сапоги скользили по оледенелым тропкам.

На площади пылал костер.

Вокруг костра сидели, укутавшись в тулупы, мужики, невдалеке под дерюгами и армяками стояли выпряженные лошади.

— Ночевать, что ль, тут удумали?

— А где ж? Прежнего-то города не стало: где и есть двор, под гостями али под монахами занято.

Другой примирительно сказал:

— Да нонече ночь, не сказать, что студена. Студеней того видывали.

Кирилл подошел к огню ближе, чтоб поглядеть приказчика и передать ему Олегов наказ. Один из мужиков обратился к белобородому крестьянину, усердно жевавшему корку беззубым ртом.

— Ты, дедок, сулил сказки сказывать.

— А морозно.

— Ежели длинна будет, мы по снежку попрыгаем, опять слушать подсядем.

— Да не. Длинную в тепле хорошо говорить. А тут другие надобны.

Все смолкли. Старик выплюнул корку на ладонь и всунул ее в карман. Отодвинул овчину от лица и, оборотясь к огню, сказал:

— Был грецкий царь и богат и славен, да минуло сие. Вовсе захирела великая Византия. И вот сели греки думать, как им дела поправить. Ниоткули дары им не идут, податные народы отпали, стены в Цареграде обветшали, а чинить не на што. Вот, к примеру, у нас стены пожжены, а мы собрались да паче тех новые воздвигать будем. А там не то. И надумали греки, что никто столько денег не даст царю Константину, как Русская земля. Надобно, значит, опять зазывать русских паломников. А русские туда ходить стали неохочи — дорога длинна, через татар ходить боязно, а святыни и диковины у нас и свои завелись. И решили греки — чем заманить? Думали-думали и вспомнили — как кто из Руси ни придет, всяк спрашивает: а где, мол, у вас Вольгов щит прибит над воротами? А щит, может, и поныне б там висел, да ворота те давно изветшали и рассыпались, а новые построить денег нет. Вот и надумали греки хоть тесовые ворота соорудить и на них Вольгов щит прибить. Пускай, мол, русские приходят — дивуются. Хорошо. Поставили ворота…

— Выходит, дедко, на это нашли казны?

— Да не, из достушек слепили кое-как. Надо щит прибивать. А щит тот давно потерялся. Стали по городу русский щит искать. Великой переполох наделали: нету нигде щита. Николи греки русского оружия себе не добывали. Вот у одной старухи спрашивают: «Нету ли у тебя, Василиса, русского щита муж-то твой родом с Киева?»«А может, и есть, — говорит старуха, поглядите на дворе». И видят: действительно, длинной, округлой, железной лежит в сарае. «То, — говорит старуха, — муж мой с Киева приволок». Обрадовались греки: хоть одна будет у них теперь память о былой славе Вольгов щит.

— Хороша слава! Вольг-то их сперва раскрошил, а потом, чтоб о позорище помнили да смирно сидели, щит свой прибил…

— Ты молчи. Твой рассказ и я знаю. Прибили они это над воротами славу пустили. Приезжают али приходят из Москвы, от митрополита, люди. «Во, — говорят греки, — Вольгов щит!» А москвитяне глянули да и ахнули: мы, мол, Византию чтим, а гляньте-ко, чем Вольг их победил; это ж корыто, из коего в Киеве гусей кормят!.. Тако греки свою древнюю славу подновили.