Дмитрий Донской. Искупление

— В этаку теплынь и без перцу мёд свалит, — сказал Лев Морозов, ещё сильнее прежнего разгораясь крупными ушами.

— Истинно свалит! Помню, в запрошлом годе...

— Подыми посла до вечернего звону! — строго наказал Дмитрий, останавливая болтовню Свиблова.

— Небывалой страсти жара! — сказал Кочевин-Олешинский.

— Небывалой! — поддержал его Акинф Шуба. — Старики сказывают, со стародавних времён не бывало жары подобной.

— За грехи наши! — истово перекрестился митрополит Алексей. Только утром вернулся он из поездки по митрополии, но пришёл на сиденье, страдая усталостью.

Дмитрий посмотрел на старца, на согбенное, иссохшее в заботах о пастве, о делах княжеств тело его и почувствовал тепло и нежность. Сейчас он по-сыновьему любил старика, ведь это он, митрополит Алексей, в тот нелёгкий, смутный для княжества год нашёл в себе силы сесть на коня и отправиться в Орду, дабы утвердить на главном русском княжеском столе — на Владимирском — московского князя, девятилетнего Дмитрия. Тогда он, Дмитрий, ничего не смыслил и желал одного, чтобы его оставили в покое, не тащили в ответную палату княжеского терема, не сажали пред хмурым боярским сиденьем, не пугали бы Ордой, пред которой-де надобно денно и нощно держать ответ в делах княжеских. То ли дело в отчинных деревнях! Табуны, соколиная охота, звериные и рыбные ловы, прохлада чистых омутов, песчано-шёлковые рыбьи плёсы... Вспомнились сёла, где раньше любил бывать, — Напрудское, у самой Москвы, а особенно хороши отдалённые — Островское, Горки, Малаховское, Астафьевское, где какой-то радостью тешилось младенческое сердце, вспомнился отец, тихий, болезненный, пугавшийся крови даже на охоте, и лёгкая, но неуместная тоска западала в душу, как тогда, во младенчестве, перед обязательными боярскими сиденьями. Тогда вся родня и мать, княгиня Александра, а особенно митрополит Алексей мягко, но неуклонно твердили ему: ты — князь, наследник отцова и дедова престола! Твердили, что от Мономаха идёт род его, что сам великий Александр Невский, прапрадед его [28] , тоже в малы лета заступил престол и славно правил, был благочестив, бояр-де чтил, званьями да землями их тешил и не кобенился... В те первые годы княжения он недолюбливал старика митрополита, но с годами всё ясней становилось для Дмитрия его значение в делах церкви и государственных. Он был едва ли не единственный, кто вживе держал ту единую и важную для Московского княжества нить, что соединяла времена Ивана Калиты и время его, Дмитрия...

28

...сам великий Александр Невский, прапрадед его... — Александр Невский (1220 — 1263), князь новгородский в 1236 — 1251 гг., великий князь владимирский с 1252 г. Сын князя Ярослава Всеволодовича. Победами над шведами (Невская битва, 1240) и немецкими рыцарями (Ледовое побоище, 1242) обезопасил западные границы Руси. Умелой политикой ослабил тяготы монголо-татарского ига.

За одиннадцать лет боярских сидений он вошёл во вкус княжего правления, раскусил бояр, видел с полвзора, что написано у каждого на лице, что отпечатано в душе за поклоном, за улыбкой, и пусть он ещё ошибался, но всё верней и ближе был к тому престольному часу своему, когда ошибок быть не должно. Он знал, что скрывают в лице, что прячут за бородами — скуку, злобу, неудовольствие, страх, надежду или коварную неправду, корысти своей ради. И чего только не было на сиденьях боярских и тут, в ответной, и на больших — в гридной палате, пока не обрёл он к двадцати годам свой голос, пока не укрепил руку на первопрестольном княжестве Московском! Теперь голос его слушали не в бывалом притворстве, когда можно было для чину покивать бородами, мол, молодо-зелено, а сделать своё, теперь большинство бояр даже заглазно считало юного князя ровней по уму им, старикам. Побаивались скрестить с ним мысли свои, взгляды и слова. Брал Дмитрий боярское сиденье не властью, не красивым голосом, клиросноисправным, широким, исполненным и юношеских переливов, и мужской твёрдости одновременно, а тем как раз, чего многие боялись, — неожиданной простотой и разумом, которые черпались князем из неведомого им кладезя и которыми одарила его природа.

Дмитрии смотрел, как состарился митрополит Алексей, смотрел и будто впервые видел его таким. Он подумал, каково будет Руси без него, и испугался: много значил этот старец для Москвы, для других княжеств, чаще всего лишь им и объединяемых, и всё для него, для великого князя. Как мог он в те годы недолюбливать его? Ведь не своего сана ради — Орда и без того чтила и заигрывала с духовенством! — сел этот старик на коня и поехал с двумя отроками в Сарай Берке в страшный год смерти князя Ивана. Он поехал, но не обогнал толпу князей, кинувшихся за ярлыком, как те собаки, которых дразнили мальчики-холопы. Они приехали к хану загодя, наушничали, одаривали его серебром и золотом, льстили, молили, клялись в вечном холопстве, готовые бросить всю Русь к его ногам, как было при Батые, обиравшем эту землю до нитки, — на всё готовы были князья, в том числе и его разлюбезный тесть, князь Нижегородский Дмитрий Константинович [29] ... Все они, волкам подобно, взалкали власти, дабы сесть на священном Володимерском престоле, в городе ангельской тихости и красоты, где так светлы Боголюбские соборы... Сколько сил, терпенья, выдержки, мудрости, сколько даров из кладовых церковных потратил митрополит Алексей, чтобы отринуть ярлык от нечистых княжеских рук — тверских, рязанских, нижегородских — во имя того, чтобы он, Дмитрий, вокняжился по законной заповеди — по отчине и дедине.

29

...разлюбезный тесть, князь нижегородский Дмитрий Константинович...

— Дмитрий Константинович Старший (1323/24 — 1383), князь суздальско-нижегородский. Отец жены Дмитрия Донского — Евдокии. Отношения Дмитрия Константиновича с московским князем были крайне сложны и противоречивы. Первоначально он боролся с Дмитрием Донским за великое княжение владимирское, позже помирился с Москвой; вместе с московской ратью вёл наступление на волжских булгар и мордву; в 1377 г. войска Дмитрия Константиновича вместе с московскими войсками участвовали в битве на реке Пьяне, где были разбиты татарами. Однако в 1382 г. Дмитрий Константинович фактически способствовал захвату Москвы ханом Тохтамышем, в войско которого послал своих сыновей.

— Не желаешь ли прохладиться, святитель? — ласково спросил Дмитрий митрополита и сделал знак.

Двое бояр — Шуба и Олешинский — кинулись к кувшину на подоконнице и налили небражного мёду со льдом. Митрополит испил, окстясь. В ту же кружку Дмитрий велел налить себе, а потом потянулись к медовой прохладе и остальные. Грузному Боброку было тяжелей многих переносить жару, но он переждал всех я только потом выпил немного, что осталось, и снова сел, начал растирать колени ладонями. В ответной не только он страдал от жары, страдали все, но не менее мучительной была неизвестность — что в грамоте из Орды? У каждого были дела по дворам, но как тут уйдёшь? С другой стороны, сидеть и ждать, когда оклемается Сарыхожа и обретёт дар речи, не было смысла: ещё неизвестно, скажет ли он, что в грамоте.

Серпуховской выкликал Свиблова, спросил:

— Что, рассмехнулся?

— Ожил! И рукама и ногама водит!

— Фыркат ли от воды?

— Фыркат, Володимер Ондреич, и главу трижды воздымал!

Это известие немного расшевелило палату, однако митрополит вздохнул и промолвил, крестясь:

— Не ждёт моё сердце добра от треокаянного. Слова эти показались Дмитрию верными.

Он задумался, потом тряхнул головой и обратился ко всем:

— Видать по всему, бояре, что ныне ногайские торги ране прежнего разгорятся, потому бескормица, и ногайцы коней сбыть до падежа норовят.

— Хитры! Ой, хитры! — встрял в речь князь Кочевин-Олешинский, чем привлёк внимание палаты, а главное — Дмитрия.

— Но и мы не простаки, — заметил тот. — Надобно извернуться каждому боярину, каждому воеводе да хорошо бы и податному люду, кто в силах, дабы скупить подешевле и побольше тех коней.

— А како прокормить оных? — спросил митрополит.

— Думал и об этом, владыко... Ныне во степях ордынских падеж коней, волов, баранов превелик будет. Хоть и дожди пройдут днями, то всё едино кони их надорваны гладом, всё едино ныне Орда обезножела...

— А мы? — спросил Шуба.

— И мы обезножим, коли не сбережём табуны.

Дмитрий умолк, оглядывая палату — всех по очереди, и в глазах у каждого были недоуменье, испуг или любопытство: что такое надумал великий князь?

— У Орды нет спасенья от зною, у нас есть! Мы сберём табуны свои и перегоним их на полуношный край княжества, где земля не вельми опалена. Туда отошлём и холопей наших, дабы сено косили, сколько есть и сколько по силам придётся. Будут табуны — будет у княжества воинство!

— Пресветел глагол и слышать сладостно!

— Исполним, батюшко...

— Порадеем для тебя и себя!

Дмитрий дал погудеть немного, потом наставил:

— Но то — забота о божей скотине, а о людях кто за нас думу сдумает? Хлеб сохнет, бояре! Как быть?

— Глад великой грядёт, — покачал головой митрополит, не совета никакого не подал, он будто устранялся от дел мирских, отяжелённый старостью, или просто стал спокоен за воспитанника своего, веря в его светлую голову.

— Истинно речёт святитель наш: глад грядёт! Да поможет Руси боярство оградиться ныне от мору великого! — Дмитрий сделал остановку, осмотрел лица советников — молчат, но опаска в глазах.

— Всю Русь, княже, боярству не прокормить! — осмелел Кочевин-Олешинский, боярин из доверенных.

— За всю Русь я в ответе! — пресёк Дмитрий резко и; глянув ещё, как чешет Олешинский бороду и голову — вразнос двумя руками, пояснил: — Вам надобно холопей своих не уморить, хлеб продавать по цене божеской.

Тяжело перевело дух боярство, но никто не осмелился возразить. То ли было бы лет пять назад! А князь продолжал:

— А коли ныне бог дождя даст и надобна станет пахота внове — одарить семенным зерном христиан по деревням своим, такоже и горожан, кои окромя поскотины свой присевок держат.

— То дело свято! — возвысил голос митрополит Алексей.

— То наш долг христианский — не токмо души, но и тела подданных хранить. Не они ли опора нам в чёрную годину? А коли не исполним мы долга своего, коли Русь обесхлебим — грош цена нашим высоким сиденьям!

При этих словах Дмитрий поднялся со стольца и неистово тряхнул тёмной скобкой волос на лбу. Он, верно, хотел добавить что-то ещё, но передумал и отпустил бояр: дел у них по этой засухе немало и слишком много чести дожидаться княжему верху, когда опростается пьяный ханов посол. Придержал он только Никиту Свиблова и долго ещё держал его — выслушивал и выспрашивал за все утра, в кои он не удосужился выслушать его. Дал строгий наказ: объехать все вотчинные и прикупленные деревни, довести до тамошних тиунов наказ строгий: зерно беречь, скот хранить, особенно коней.