Дневник одинокого копирайтера, или Media Sapiens (сборник)

– Я ж тебе говорю, все испортилось.

– Испортилось конечно. Но кофе всегда был говенный, согласись… Интересно, Антон, когда первый сюжет в официальный ящик попадет?

– Думаю, через час, не раньше. Пока смонтируют, то да се. А пленка «любительская» уже поехала на СNN?

– Ага. Слушай, народ-то не расходится. – Вадим показывает пальцем на ту сторону проспекта. – Я так думаю, сейчас все зеваки в «Мак» ломанутся.

– Вот тебе, кстати, и ответ, почему качество упало. Народ валом повалил, а при таких объемах какое же качество?

– Да? А в Штатах что, народа меньше? – разводит руками Вадим. – Чего же там качество не падает?

– Могут себе позволить не экономить на качестве, а все потому, что инвестиции хорошие, не то что у нас. Отсюда и результат. Поэтому одни в качестве декораций используют башни на Манхэттене, а другие – заплеванные площадки перед метро. Представляешь, что бы было, если бы нам с тобой дали бюджет, чтобы угондошить тыщи три статистов? Да еще в реальных декорациях, типа «Шереметьево-2», а? Представляешь?

– Представляю, – грустно кивает Вадим, – мы бы этот бюджет скрысили.

– Никакого полета мысли. – Я делаю затяжку и щелчком посылаю окурок в урну. Он падает на край и отскакивает на землю, я сквозь зубы говорю: – Блядь. Никакой романтики. Один сплошной цинизм.

– Романтизм нам чужд, Антон. А цинизм хотя бы ясен. Так что…

– Это точно. Слушай, нам же на встречу с твоей бабкой надо. Как выбираться будем? Все перекрыто.

– Может, дойдем до Цветного бульвара и на метро?

– Ты охренел, а теракт?

– Какой ужас! – картинно закрывает лицо руками Вадим. – Тогда пошли на Олимпийский, тачку поймаем.

Через час Вадим вводит в мой кабинет женщину маленького роста, с выплаканными глазами и серым лицом. Несмотря на состояние тяжкой драмы, она аккуратно одета и причесана. На груди кофты зеленая брошь, на плечах – платок с сине-зелеными узорами.

– Антон, знакомьтесь, это Зинаида Николаевна. Я рассказывал тебе про ее горе.

– Да-да, конечно. Зинаида Николаевна, хотите чая?

– Нет, спасибо, расскажите, что вы знаете о Володе? Вы ведь с ним знакомы?

– Да. Вместе служили. Понимаете, я… я даже не знаю, с чего начать. – Я вытираю ладонью воображаемый пот на лице. – Понимаете, я занимаюсь делами российских солдат, воевавших в Чечне.

– Ну да, мой Володенька там воевал. А теперь вернулся, и я не могу понять, почему не звонит. Может, у него какие-то дела? Мне все говорят: и соседи, и в поликлинике, и в военкомате, что он погиб. Но я-то его видела. Год назад. Он в Москве, только почему-то не звонит и не приезжает. Может, девушка появилась? Они ведь в этом возрасте влюбчивые. А что, ну и хорошо. Пусть приводит. Я буду в своей комнате, им оставлю большую. А дети пойдут – все лучше, чем по съемным углам. А может, он живет у нее? Но почему же не звонит?

– Зинаида Николаевна, послушайте. Я вам все сейчас объясню.

– Неужели с ним что-то случилось? – Она вскочила и начала теребить платок. – Вы скажите, что?

– Успокойтесь, Зинаида Николаевна. Вадим, врач здесь?

– Да, ждет за дверью.

– Мне не нужен врач, слышите?! Скажите, что с моим сыном?

– Зинаида Николаевна, он жив. Его здоровье вне опасности. Вы смотрите телевизор?

– Я? – Она села, потом снова вскочила. – Нет, не смотрю. Там его показывали? Я радио только слушаю.

– Сегодня в московском метро прогремел взрыв. Слышали? По радио должны были сказать.

– Да… – Она растерянно посмотрела по сторонам. – Что-то такое говорили. Там был мой сын? Он там был? – У женщины затряслись плечи. Она вытерла лицо платком, собралась с силами и продолжила: – Я приму любую правду. Скажите, что с ним?

– Зинаида Николаевна, – я закашлялся, – ваш сын вчера выходил из метро в момент взрыва. Его слегка контузило. «Скорая» увезла его в больницу. Мы его ищем, но списки пострадавших засекречены. Нам известно точно, что он как раз собирался ехать к вам.

– Да?! А почему же он мне не позвонил? Надо его искать! Слышите, давайте его искать по больницам!

– Зинаида Николаевна, мы пытаемся, но списки пострадавших засекречены самым главным министром, министром МЧС. И он не хочет отвечать на вопросы.

– Почему? Ведь мой сын ни в чем не виноват! Он ехал ко мне. Надо идти к министру, пусть он скажет, где мой сын! Я мать! Что же это происходит? – Она начинает рыдать.

– Зинаида Николаевна, вам как матери он не сможет отказать. Завтра, в одиннадцать утра, будет пресс-конференция, на которой он выступит. Вы расскажете, что видели вашего сына в момент взрыва у метро. Видели дым, видели, как он лежал на земле. Только тогда министр поймет, что вы знаете о том, что вашего контуженного сына прячут от вас в больнице. Он поймет и скажет, где его искать. Мы должны сделать это вместе, вы и я. Пойти и спросить, где Володя.

– Да… да, мы пойдем. Дым, Володя на земле. Но… я же не была вчера у метро! – опешила женщина.

– Если вы скажете, что не были у метро, министр вам не поверит. И мы уже не сможем найти Володю. Обязательно нужно сказать, что вы там были. – Я перегнулся через стол и вплотную приблизил лицо к ее лицу. – Володя ждет, что вы его разыщете. Он вас ждет, Зинаида Николаевна.

– Да. Да. Я поняла. Он ждет. Министр не поверит, если не на земле. Володя в дыму. Ой… у меня голова начинает кружиться!

– Спокойно, Зинаида Николаевна, – я делаю Вадиму знак, и он выбегает за врачом, – сейчас мы вам укольчик сделаем, а завтра вместе поедем на встречу с министром и отыщем Володю.

Я встаю, обнимаю ее за плечи и поправляю платок. Вбегают Вадим и женщина в белом халате. Она делает Зинаиде укол, я еще раз повторяю ей историю с метро, затем врач с Вадимом берут ее под руки и выводят из кабинета.

Я сажусь в кресло и вытираю салфеткой лоб. На этот раз я по-настоящему вспотел. Возвращается Вадим. Он стоит на пороге кабинета, смотрит на меня и кивает. Я киваю в ответ. Вадим снова уходит. Оставшись один, я запираю кабинет на ключ, снимаю трубки со всех аппаратов, выключаю мобильник, сажусь за стол, кладу голову на скрещенные руки и смотрю перед собой. Трудно сказать, сколько времени я провожу в безмолвии. Мне по-настоящему страшно от того, что мы сделали.

В четыре я вальяжно вышагиваю по Лубянке и гляжу по сторонам. Людей на улице мало, вероятно, после сегодняшнего происшествия они попрятались по офисам и квартирам. Все вокруг выглядит как-то непривычно, а машины, стоящие в пробке, похожи на взъерошенных котов, которых только что напугали. Вероятно, это из-за солнца, оно светит сквозь тучи какими-то полосами. Проходя мимо кафе «Щит и меч», я разглядываю в витрине манекенов в форме работников госбезопасности разных лет. Между фигурами кто-то повесил постер с Боно и его группой. Странно видеть здесь изображения всемирно известных рокеров, еще и поддерживающих Amnesty International. Может, владелец кафе таким образом демонстритует свою диссидентскую сущность? Но приглядевшись, я врубаюсь, что никакие это не «Ю2». На плакате – Патрушев и офицеры ФСБ, стилизованные под «Ю2», с гитарами на крыше ГУМа, откуда они смотрят на колонну олигархов, идущую под конвоем по Тверской. Сзади горят здоровенные неоновые буквы: