Дневник посла

– Это гигантская программа. Но я думаю, как и вы, что именно так далеко мы должны будем простирать наши усилия, если хотим, чтобы наше дело было прочно.

Затем мы взвешиваем взаимные силы воюющих, их людские резервы, их ресурсы – финансовые, промышленные, земледельческие и т. д. Обсуждение благоприятных шансов, которые нам предоставляют внутренние разногласия Австрии и Венгрии, заставляет меня сказать:

– Есть еще фактор, которым мы не должны пренебрегать: мнение народных масс в Германии. Очень важно, чтобы мы были хорошо осведомлены о том, что там происходит. Вы должны были бы организовать осведомительную службу во всех больших очагах социализма, которые ближе всего к вашей территории, – в Берлине, Дрездене, Лейпциге, Хемнице, Бреславле…

– Это очень трудно организовать.

– Да, но это необходимо. Подумайте, что на следующий день после военного поражения немецкие социалисты, без сомнения, принудят касту дворянства заключить мир. И если мы можем этому помочь…

Сазонов вздрагивает. Отрывисто и сухо он заявляет:

– О, нет, нет… Революция никогда не будет нашим орудием.

– Будьте уверены, что она есть орудие наших врагов против нас… И Германия не ждет возможного поражения ваших войск, она не ждала войны, чтобы создать себе соумышленников среди ваших рабочих. Вы не можете оспаривать, что забастовки, которые вспыхнули в Петербурге во время визита президента Республики, были вызваны германскими агентами.

– Я это слишком хорошо знаю. Но, повторяю, революция никогда не будет нашим оружием, даже против Германии.

Наш разговор останавливается на этом. Сазонов более не в настроении откровенничать. Появление революционного призрака внезапно заставило его застыть.

Чтобы дать ему отдохнуть, я увожу его в моем экипаже на Крестовский остров. Там мы гуляем пешком под прекрасной тенью деревьев, которая простирается до сверкающего устья Невы.

Мы разговариваем об императоре, я говорю Сазонову:

– Какое прекрасное впечатление я вынес о нем на этих днях в Москве. Он дышал решимостью, уверенностью и силой.

– У меня было такое же впечатление, и я извлек из него хорошее предзнаменование… но предзнаменование необходимое, потому что…

Он внезапно останавливается, как если бы он не решался окончить свою мысль.

Я убеждаю его продолжить. Тогда, беря меня за руку, он говорит тоном сердечного доверия:

– Не забывайте, что основная черта характера государя это мистическая покорность судьбе.

Затем он передает мне рассказ, который слышал от своего шурина Столыпина, бывшего премьер-министра, убитого 18 сентября 1911 года.

Это было в 1909 году, когда Россия начинала забывать кошмар японской войны и последовавших за ней мятежей. Однажды Столыпин предложил государю важную меру внутренней политики. Задумчиво выслушав его, Николай II делает скептически-равнодушное движение, которое как бы говорит: «Это или что-нибудь другое – не все ли равно…» Потом он заявляет грустным голосом: «Мне не удается ничего из того, что я предпринимаю, Петр Аркадьевич. Мне не везет… К тому же человеческая воля так бессильна…»

Мужественный и решительный по натуре, Столыпин энергично протестует. Тогда царь у него спрашивает:

– Читали вы Жития святых?

– Да… по крайней мере частью, так как, если не ошибаюсь, этот труд содержит около 20 томов.

– Знаете ли вы также, когда день моего рождения?

– Разве я мог бы его не знать? Шестого мая.

– А какого святого праздник в этот день?

– Простите, государь, не помню.

– Иова Многострадального.

– Слава Богу. Значит, царствование вашего величества завершится со славой, так как Иов, смиренно претерпев самые ужасные испытания, был вознагражден благословением Божиим и благополучием.

– Нет, поверьте мне, Петр Аркадьевич, у меня более чем предчувствие, у меня в этом глубокая уверенность: я обречен на страшные испытания; но я не получу моей награды здесь, на земле… Сколько раз применял я к себе слова Иова: «Ибо ужасное, чего я ужасался, то и постигло меня, и чего я боялся, то и пришло ко мне».

Несомненно, что эта война обязывает все воюющие стороны мобилизовать до конца имеющиеся нравственную энергию и организационные силы. История, только что рассказанная мне Сазоновым, привела меня к наблюдению, к которому я часто приходил с тех пор, когда стал жить среди русских, к наблюдению, которое в известном смысле суммирует их национальный облик.

Если слово «мистицизм» использовать в его широком смысле, то русский человек является исключительно мистиком. Он – мистик не только в своей религиозной жизни, но также и в социальной, политической и эмоциональной.

За всеми доводами, которые диктуют его поведение, всегда видна приверженность к определенной вере. Он рассуждает и действует, словно верит в то, что развитие человечества вызвано тайными, сверхъестественными силами, оккультной, деспотической и диктаторской властью. Этот его настрой, более или менее общепризнанный и осознанный, связан с его воображением, которое, естественно, неуправляемо и не ограничено какими-либо рамками. Этот настрой является также результатом его атавизма, географического положения, климата и истории.

Предоставленный самому себе, он не испытывает необходимости в том, чтобы выяснять, каков процесс происхождения вещей или каковы их практические и определяющие факторы, а также благодаря каким рациональным и удачным средствам они могут появиться на свет и состояться. Равнодушный к логической определенности, он лишен вкуса к продуманному и тщательному наблюдению или к аналитическому и дедуктивному исследованию. Он в меньшей степени полагается на свой рассудок, чем на свое воображение и на способность отдаваться эмоциям; его менее заботит способность понимать, чем способность «чувствовать» и «прорицать». Обычно он действует по интуиции или в соответствии с шаблоном и с природной беспомощностью.

С религиозной точки зрения его вере присуща созерцательность, склонность к фантазированию, она насыщена смутными надеждами, суеверными страхами и мессианскими ожиданиями; он всегда в поиске прямой связи с незримым и божественным.

С политической точки зрения концепция действенной мотивации крайне чужда ему. Царизм представляется ему в виде метафизической реальности. Он приписывает царю и его министрам истинную добродетель, соответствующую динамическую силу и некую магическую власть править империей, исправлять злоупотребления, осуществлять реформы, устанавливать господство справедливости и т. д.

Какими законодательными мерами, с помощью какого административного механизма они могут эффективно осуществлять это? Это не его, а их дело, их секрет.

Также и в своей эмоциональной жизни русский человек постоянно ощущает на себе подчиняющее воздействие инородных сил, которые руководят им против его же воли. Дабы оправдать свои грехи, личные недостатки, причуды и поражения, он обычно ссылается на невезение, судьбу, мистическое влияние «Потустороннего» и зачастую даже на колдовство и магию сатаны.