Дневник путешествия Ибрахим-бека

— Не бередите рану моего сердца, — сказал он на это. — Я ли не взывал к правде к справедливости? Ничто не достигло цели. «О, где уши слышащие и где глаза видящие?». Кто внемлет этим призывам, кто станет слушать подобные речи? Ведь мои слова, зовущие к счастью и славе, могут быть услышаны лишь при двух необходимых условиях: при распространении в государстве науки и торжестве справедливости. Увы! Мы лишены, к несчастью, и того, и другого. На огромном ковре нашего государства можно насчитать по крайней мере более двухсот вельмож, каждый из которых спит и видит министерский пост или должность премьер-министра и считает дни до наступления подходящего момента. Но они знают, что не смогут найти никакого другого пути к этому, кроме пути подкупа и взяток. Поэтому они со всех сторон тянут свои лапы к народу и, не брезгуя никакими способами, хватают огромные суммы, чтобы потратить их в случае надобности для достижения цели. Все их помыслы и действия направлены исключительно на то, чтобы любой хитростью столкнуть другого в яму и перехватить у него из-под носа должность. И лишь об одном не помышляет ни один из них — о любви к родине и национальной гордости! Повторяю еще раз: они великолепно знают, что если речь зайдет о законе, им будет закрыта дорога к достижению их целей. Больше того, каждый из них потеряет тридцать-сорок тысяч годового дохода. И тогда им придется сказать «прости-прощай» той поистине фараоновой роскоши, которая их ныне окружает, — всем этим конюшням и выездам, всей своей свите и челяди. Вот почему они не могут слышать даже слова «закон», не говоря уже об его исполнении. Вот почему Иран, некогда цветущий сад всего мира, ныне стал опустошен, а жителей его, в прежние времена самый почитаемый народ на земле, мы видим сегодня столь презренными и жалкими! И ни у кого нет смелости на то, чтобы спросить у них о причинах разрухи в государстве и бедственного состояния населения. Вы хорошо представляете себе, конечно, что территория Италии, к примеру, во много раз меньше территории Ирана. Однако если в начале девятнадцатого века государственный доход этой небольшой страны по всем статьям составлял пять миллионов туманов, то сейчас он возрос до пятидесяти миллионов. Подобное происходит и с приростом населения. То же можно сказать и о других государствах. Скажу вам больше: доходы издательства газеты «Тайме», выходящей в Лондоне, превышают годовой доход всего Ирана. Но говори, не говори, наших невежественных министров все равно не убедишь, хотя этот факт яснее солнечного света. Не только наши министры, но и сам премьер-министр не знает до сих пор толком, каковы пути обращения бумажных денег, как должно быть поставлено дело в банке, не понимает истинного смысла таких понятий, как «парламент». Сколько бы я ни ломал голову, я не вспомню, чтобы какой-нибудь из министров Ирана предложил хоть одну полезную реформу в целях увеличения дохода страны либо составил об этом хотя бы маленькую памятку. Ведь большинство министров нашего государства по уровню знаний и образованию, по осведомленности в области государственного права, а также в деле заключения договоров стоит отнюдь не выше своей прислуги, всяких там конюхов, буфетчиков и прочей челяди. Предмет их гордости составляет либо знание каких-нибудь замысловатых арабских стихов, либо тот факт, что их предки передали им эту должность по наследству, а от отцов своих они унаследовали склонность изменять своему народу и своей стране. В результате такой измены, которую совершили их предшественники по отношению к государству, они полагают, что могут подкупить своим золотом по крайней мере десять тысяч иранских граждан и что последних не стоит считать за людей. А случись, что кто-нибудь задаст вопрос одному из министров этого кабинета бессовестных: «Господа министры, всякий раз как кто-то из государственных деятелей едет путешествовать, по возвращении он обычно привозит в дар что-нибудь полезное из чужой страны. Вы три раза ездили в Европу и истратили на это огромные суммы из государственных средств — так в возмещение за все эти расходы какой гостинец вы привезли родине и согражданам?», они на это ничего не скажут, но за них отвечу я: пороки и разврат. Мне вспоминается, как некогда один японский путешественник отправился в Германию с целью ознакомления со страной. Однажды он пришел на оружейный завод. Не имея при себе ни пера, ни бумаги, дабы не вызвать у немцев никакого подозрения, он исписал пером своих проницательных мыслей страницы своей памяти строками тонких наблюдений. Вернувшись на свою благоденствующую родину, этот человек сделал несколько подобных машин, и на них стали изготовлять такие пушки, которые были ничем не хуже немецких. Подробности этого случая вы, вероятно, читали в ваших газетах. Что я могу еще добавить об уровне ума и образованности, национальной гордости, любви к родине, уважении к шаху, о преданности народу, набожности и честности этих злобных и ничтожных министров, которых вы и сами видели? Страшась их козней, я никому не показывал то, что у меня написано, за исключением вот вас и нескольких верных испытанных друзей. Я слишком хорошо понимаю, что за подобные мысли в наше время грозит либо смерть, либо полная отставка от дел. Я воскликнул:

— Господин, может ли быть для человека в жизни большее блаженство, чем свершить на ниве патриотизма такое деяние, которое станет причиной его вечной славы! <...>.

Мой почтенный хозяин продолжал:

— Хотя от правления покойного эмира атабека Мирзы Таги-хана ныне, к нашему общему несчастью, ровным счетом ничего не осталось, так как презренные изменники родины чинили ему всякие препятствия, однако я не видел ни одного иранца, кроме какого-нибудь злонамеренного и бесчестного историка, который вспомнил бы без уважения славное имя этого великого человека. Все неизменно восхваляют его высокие патриотические намерения и ниспосылают благословения его чистой душе. Однако поговорка гласит: «Мухтасиб всегда на базаре». [128] Я думаю так: все, что эти тираны, эти потомки Нимврода и фараонов, забирают у подданных, те в свою очередь вдвойне и больше отберут потом у них. И сделают они это любыми средствами, находящимися у них в руках. Если не удастся отплатить этим тиранам, то возмездие ждет их потомков. Поистине, так и есть — одни терпят насилие, другие купаются в золоте. Эти тираны, видно, не думают ни о детях своих, ни о часе возмездия, подобно тем бесчувственным пьяницам, что, потерявши разум от жара вина, напевают пьяными голосами такой припев:

128

«Мухтасиб всегда на базаре». — Мухтасибами в старину называли надзирателей, наблюдавших за правильностью мер и весов. Позже — наблюдатели за нравственностью. Поговорка «Мухтасиб всегда на базаре» означает: «За вас есть кому заступиться».

Вчера — осталось позади, что будет завтра, Саади — Не знаем мы — хвала тому, что есть меж них сегодня. [129]

Этот плутовской стих, который они усвоили еще с детских лет, они не устанут Повторять до конца своей жизни. Нам почти каждый день доводится слышать и читать в газетах, что в той или иной стране министр подал в отставку, и причины для этой отставки бывают разные. Либо это болезнь, вынуждающая его по настоянию врачей на некоторое время удалиться от дел, заняться лечением и дать покой всему организму, с тем чтобы после возвращения здоровья со спокойным сердцем снова служить родине. Либо это старость и немощь, которые мешают ему выполнять по-прежнему служебный долг. Но самая частая причина отставки — это все-таки большая любовь к родине. Министру приходит на ум какая-нибудь идея в интересах родины, касательно мира или войны, и он вносит в национальный парламент свой проект. Если его соображения не встречают одобрения и план этот отклоняют, министр, не желая терпеть унижения своей чести, терять достоинство и авторитет, подает в отставку. А наши министры, увы, будут по сто лет занимать свои посты и подвергать государство тысячам бед и напастей, но не устыдятся своего вредоносного правления и не уйдут по доброй воле от дел. Главная причина того, что это ужасное положение столь устойчиво и продолжительно, — невежество.

129

«Вчера осталось позади... что есть меж них сегодня» — двустишие из стихотворения Саади. См.: Сочинения шейха Саади, изданные по рукописи, принадлежащей М. А. Форуги. (На перс. яз.). Тегеран, 1955, стр. 523.

Но сколько я ни твердил, что больше всего на свете нам нужны школы, нужно образование, что наше положение может улучшиться лишь старанием людей просвещенных и мудрых, которые постигли бы распространенные в наше время науки, — ничто не достигает цели, ни к чему не прислушиваются! Эти слепцы не видят, что наука и просвещение — вот истинная причина величия и гордости народов Запада, а все унижения и бедствия народов Востока — из-за неграмотности и темноты. Эти невежды не хотят понять, что нынешняя разруха в Иране и неустойчивость государства, которое вертится словно кольцо на пальце, проистекают от беззакония и невежества. Можно ли привести в подтверждение этого пример более очевидный, чем правление Надира, [130] при котором невежество в короткое время уничтожило всю славу и гордость страны: «Не только чалмы не осталось, — как говорит народ, — но и головы». Каких только несчастий не претерпела от невежества эта горсть земли — Иран! И до Надира, и после него ее то и дело топтали копыта табунов бедствий и смут, ниспосланных судьбой. И если внимательно рассмотреть причины этого, станет очевидным, что они — суть незнание и необразованность. Поистине, остается только лить слезы над положением сей злосчастной страны! В подтверждение того, что эти постоянные бедствия проистекают от темноты и отсутствия света знания, я написал книгу, закончив ее только на семисотой странице. Если господь окажет мне свою милостивую поддержку в ее опубликовании, я пришлю вам экземпляр. Прочтя книгу, вы лучше постигнете суть всех этих страшных событий.

130

Надир — см. прим. 23.

Мы между тем поужинали, слуга убрал скатерть, и сей почтенный муж рассказал мне кое-что о своей жизни, а также поинтересовался состоянием торговли Египта и прочими вещами. Я поведал ему все, что знал.

Было около пяти часов, когда я попросил разрешения удалиться. Он тотчас велел заложить коляску, однако я решительно воспротивился. Тогда зажгли фонари и двум слугам было приказано проводить меня до квартиры.

Я встал и хотел поцеловать ему руку, но он не позволил.

— Все бедствия, — сказал я, — которые выпали мне на долю в моих поисках истинных причин несчастий родины, полностью окуплены мудрой благодатью беседы с вами, сударь, и все раны, которые были нанесены моему слабому сердцу языками разных негодяев, теперь залечены целебной мазью вашего утешения. Я не в состоянии выразить вам мою признательность за это нежданное благодеяние! Уповаю, что будет на то воля творца, и в будущем, как вы изволили говорить, отыщутся возможности к улучшению всех дел.

— Не печальтесь, господь милостив, — ответил он. — Если аллах захочет, все будет хорошо. Молитесь: да будет жизнь сына длиннее жизни отца и потомки каждого человека да не умрут ранее своего родителя! Эту молитву я творю о своем дяде, но не только о нем.

Я понял намек и подхватил:

— Да будет воля аллаха!

Затем распрощался и направился к выходу. Он сказал мне вслед:

— Всякий раз, когда у вас будет время, приходите сюда.

— Я думаю, — ответил я, — что это не отложится надолго.

Я уже было двинулся дальше, но он опять остановил меня словами:

— Хорошо, что я вспомнил! Ведь у меня есть запись одного сна — подождите немного, я дам вам ее прочесть.

Я снова сел, а мой уважаемый хозяин сказал:

— У меня есть один знакомый, одержимый, подобно вам, скорбью патриотизма и недугом национального фанатизма; он иногда заходит ко мне в дом. Однажды он пришел и, показывая вот эти бумаги, которые я вам даю, сказал: «Сегодня ночью я видел сон, а проснувшись, записал его, чтобы не забыть. Вот он, прочтите его и растолкуйте, будьте милостивы». Когда я прочел, мне сразу стало ясно, как его понимать. Я сказал ему: «Толкование этого сна не составит труда, он предельно ясен. Тот, кто пришел, принес воду и стал кропить розовой водой, — это наследник престола». Возьмите и прочтите сами. Это сон вашего товарища по несчастью.

Я принял из его рук бумаги; вот что было в них написано: «Вчера ночью перед сном, размышляя о тяжелом положении страны, я мучился и вел с собой внутреннюю борьбу. Я говорил себе: “Послушай, почтеннейший, какое в конце концов тебе дело до того, что горстка презренных подонков общества и кровопийц тиранит миллионы угнетенных, а они, хотя их такое множество, не объединяются, чтобы скинуть тиранию? Ведь ты один терзаешь себя, думая о их несчастьях, вконец отравив горечью скорби эту сладостную жизнь. Дни и ночи ты проводишь в страстных мечтах видеть родину процветающей, народ счастливым, дела управления упорядоченными, земледельцев умиротворенными и правосудие торжествующим. Так и проведешь весь свой век в тоске и горе, эх ты, бедный безумец!”. В этих размышлениях меня похитил сон. И увидел я во сне, что по улице Насрийе идет какой-то старец с белой бородой; волосы у него растрепаны, и весь он в состоянии крайнего смятения. Однако был он статен, строен и одет в великолепные одежды. Некий юноша держал его за руку. Старик, проявляя признаки большого волнения, шел, беседуя с ним и поминутно озираясь. Вдруг невдалеке послышался сильный шум. Какая-то группа базарного люда, авантюристов и подонков, напала на старика. Они стали грабить его, растаскивая все, что на нем было. Некоторые даже явно покушались на его жизнь, нанося удары по голове и лицу, а прочие били по рукам и ногам. Иные поспешно срывали драгоценности, усыпавшие его одежды. В конце концов почти раздетого и полуживого его бросили в какой-то закоулок. В крайней немощи и слабости несчастный стонал раздирающим душу голосом: “О гнусные выродки, неблагодарные жестокие невежды! В чем мой грех, что вы волочите меня по земле в таком унижении? За какие провинности вы подвергаете меня таким страшным пыткам?”. От сильных мучений его охватила слабость и, плача, он упал. Сбежавшиеся со всех сторон на шум люди говорили, обращаясь к юноше: “Или ты не мусульманин? Помоги этому несчастному погибающему старцу! Брызни ему в лицо водой, отгони от него злодеев!”. Все время, пока злосчастный старик находился в бессознательном состоянии, юноша тщетно просил у кого-нибудь помощи. Что делать, утопающий хватается за соломинку! Но ни от кого не было ни помощи, ни защиты. Один, было, подошел, как бы смазать раны старика, но на самом деле нанес ему новую рану, другой приблизился якобы зашить чалму, а сам начал стаскивать с него последнюю рубашку. В ужасе от всего виденного я был близок к тому, чтобы распрощаться с жизнью. Я спрашивал себя: “Боже милостивый, что может значить это потрясающее злодейство? Кто этот старец? В чем его вина, за которую его подвергают таким жестокостям? Почему никто не вступится за него, не защитит?”. Я спросил у одного человека: “Кто этот поруганный старик?”. — “Разве ты не знаешь, — ответил он, — его зовут Иран-хан. [131] А грабители — его сыновья, которые, не зная послушания и воспитания, не ведают ни счастья, ни богатства, ни славы, ни почета. Теперь, когда средства отца иссякли, а поместья его пущены ими же на ветер, они предались воровству и грабежу. И вот ты видишь, до чего они довели отца своего, не оставив ему надежды на жизнь”. Так мы разговаривали, как вдруг вдали поднялась пыль, и вскоре показался царственный всадник; за ним, погоняя лошадей, прямо к старику неслись и другие всадники. Я подумал: “Боже мой, что еще хотят от полуживого старца эти могущественные всадники? Если их цель — грабеж, то ведь ничего не осталось. Если замышляют убить его, то и так уж он близок к кончине. Если же они прибыли для его похорон и погребения, то какая необходимость в копьях и мечах, для чего все эти принадлежности боя?”. В это мгновение ко мне приблизился один из всадников. Я взмолился: “Заклинаю тебя твоей молодостью, скажи, ради чего вы сюда прибыли и что вы за люди?”. Он ответил: “Вон тот юный всадник благородной осанки — наш главарь. Его славное имя — Музаффар ад-Дауле. [132] Он привел нас сюда, чтобы заступиться за Иран-хана и помочь ему”. Не успел еще он произнести эти слова, как я увидел, что Музаффар ад-Дауле, приблизившись к Иран-хану, быстро спешился и, приподняв голову старика с земли, положил к себе на колени. Затем он влил ему в рот немного освежающего напитка и обрызгал лицо розовой водой. Одним из своей свиты юноша поручил заняться лечением старика, другим приказал омыть его голову и лицо и почистить его одежду. При виде такого милосердия и дружелюбия, какие проявлял Музаффар ад-Дауле к несчастному, я почувствовал, как к сердцу моему приливает волна радости. Я подошел поближе, чтобы разглядеть раны старца, и увидел, что они крайне опасны: многие из них распухли, из них сочилась кровь и даже были видны кости — все это было в таком виде, что если бы какой-нибудь лекарь, взявшись за лечение, вернул бы ему здоровье, то наверняка это был бы или его высочество мудрец Лукман, [133] или ученик самого Иисуса, сына Марии. [134] Зрелище это вселило в меня такой ужас, что я задрожал всеми членами и потерял сознание. Тут до ушей моих долетел звук призыва к молитве — муэззин произносил: “Свидетельствую, нет бога, кроме аллаха!”. Придя в себя, я понял, что это был призыв на утренний намаз. Я поднялся, совершил ритуальное омовение и вознес к престолу дарителя надежд горячие молитвы о здравии и процветании Иран-хана».

131

Иран-хан — здесь намек на иранское государство.

132

Музаффар ад-Дауле — имя специально искажено, имеется в виду Музаффар ад-Дин, который во время написания «Путешествия Ибрахим-бека» был наследником престола. См. прим. 117.

133

Лукман — легендарный мудрец и врачеватель, герой многочисленных восточных сказаний, сходных с рассказами об Эзопе.

134

«... самого Иисуса, сына Марии». — По коранической традиции Иисус и Мария включались в число мусульманских святых и их имена часто упоминались в восточных литературах.

Прочтя этот сон, я сказал, что толкование его ясно, как солнечный свет, и спросил:

— Кто тот юноша, которому сказали: «Или ты не мусульманин? Помоги этому несчастному, погибающему старцу»?

— Тот юноша и есть сам видевший сон, — ответствовал уважаемый муж. — Ему, так же как вам и другим, не следует бояться гнева и ярости министров внутренних и иностранных дел. Он должен быть неустрашим и перед побоями военного министра, и перед всякими ударами, обидами и попреками. Вы должны повсюду взывать к справедливости и ратовать за нее, ибо вездесущий бог повелел в послании своем к пророку, чтобы он вырвал корни тирании по всей земле и возвел основы здания справедливости и истины. И тогда пророк, по повелению господа, приказал то терпением и настойчивостью, то силой меча и жертвованием жизнью укреплять это священное здание, имя которому справедливость, чтобы от сотворения мира и до конца его ни один человек не претерпел бы угнетения и несчастья. Почему же ныне эта нация, некогда снискавшая милость божию, что является желанной целью всех живущих, вымирает под тяжестью непереносимых жестокостей или, сказав «прости» родной земле, разбредается и рассеивается по чужим странам? Мало ли людей, которые, торжественно введя в свой дом невесту, вынуждены уже на другой день покинуть свой дом из-за притеснений жестокого правителя, и глаза пятнадцатилетней супруги слепнут от слез в долгие ночи разлуки. Разве это тот Иран, что некогда был цветущим садом мира и краеугольным камнем всевышнего рая? Почему сегодня он напоминает степь, поросшую бурьяном? Разве не эта святая земля на протяжении веков была колыбелью мировой цивилизации? Как же случилось, что ее народ, ранее поучавший других своей житейской мудростью, ныне в глазах всех утерял эту мудрость? В те времена, когда иранцы уже славились культурой и развитием наук, европейцы еще, подобно зверям, влачили существование в состоянии первобытной дикости. Обычаи правосудия пишдадидов и теперь еще могут послужить образцом для мудрых правителей, а слава о справедливости Ануширвана до сих пор звучит в ушах людей мира. Я нарочно заговорил о древних, чтобы успокоить вашу душу. Не горюйте из-за той жестокой расправы, что учинили над вами министры-невежды. В таких обстоятельствах следует соблюдать настойчивость, побеждать неудачи твердостью воли или же жертвовать жизнью на этом пути.

Либо силою воли на горло судьбы наступить, Либо пасть на пути благородном, как свойственно мужам.

Я сам хорошо знаю иранцев, которые нажили значительное состояние за границей, в таких городах, как Бомбей, Калькутта, Каир и в городах Турции или России. Страшась тирании посланников, управляющих и самодуров-консулов, они, чтобы защитить свое имущество и честь, были вынуждены отказаться от иранского подданства. А тот несчастный, который не пошел на это, будучи фанатически предан родине, потерял все, что имел. И никто и словом не попрекнет тех, кто оставил свое подданство, потому что, по чести говоря, «у мошенника на каждый грех — тысяча оправданий». А между тем, оставаясь в иранском подданстве, разве они не принесли бы пользы государству и не смогли бы содействовать расцвету родины? Каждый школьник теперь читает высказывания правителей прошлых лет и знает, что сила государства в войске, а содержание войска требует больших средств. Деньги же поступают в казну лишь тогда, когда крестьянство безопасно, спокойно и благоденствует, а последнее достигается в свою очередь только при условии соблюдения справедливых законов и равенства. Увы! В нашем государстве происходит прямо противоположное этому, и результаты будут самые горькие и неприятные. Да укоротит бог дни моей жизни, дабы не увидел я этих черных дней!

Так окончил свои слова этот почтенный человек.

Сопровождаемый его слугами, я вернулся, наконец, домой и лег спать.

На следующий день снова явился Мешеди Хасан. В руках он держал лист бумаги. Я поинтересовался, что это такое.

— Это газета «Иран», [135] она выходит по средам, раз в неделю, — сказал он.

С некоторым удивлением я взял газету и принялся читать ее. Под заголовком «Местные новости» после подробного описания торжественного выезда на охоту светлейшего падишаха со всей свитой, после долгих молитв за его неземную особу было написано, что государственное собрание придворных созывается в такие-то три дня и заседает под председательством такого-то в благословенном Дворце Солнца и что, хвала господу, в столице и при дворе царит спокойствие и внутренние дела страны находятся в замечательно упорядоченном состоянии. В отделе «Вести из провинций» сообщалось, к примеру, следующее: «Кашан. Хвала аллаху, благодаря постоянным заботам такого-то имя рек губернатора, крестьянство, находящееся в состоянии покоя и процветания, молится о здравии и долгоденствии светлейшего шаха. Солома и ячмень у них в изобилии, и прочие продукты очень дешевы». Про Исфаган было написано то же, что про Керман и Шираз и прочие города. В разделе «Иностранные новости» описывалась география острова Кубы и других мест, но так, что ни пишущий, ни читающий ничего бы не поняли.

135

Газета «Иран» — официальный государственный орган, начала выходить в 1871 г. в Тегеране. Издатель — Мухаммад Хасан-хан Эттемад ас-Салтане. Печаталась литографским путем в типографии при Дар ал-Фунуне (см. прим. 110), выходила на 4 листах. Основные ее материалы — сообщения о событиях придворной жизни, сведения из министерств, указы шаха, телеграммы из-за границы.