Дневник русского украинца: Евромайдан, Крымская весна, донбасская бойня

Становится ещё больнее, когда понимаешь: на данный момент тех, кто способен отыскать решение, путь, нет. И не предвидится. Старые элиты полностью дискредитировали, исчерпали себя, убогостью и коррупцией расписавшись в бессилии, вранье и непрофессионализме. Выходцы из коммунистической своры не первого эшелона или радикальные диссиденты – уже не актуальны, уже за бортом. Новые же элиты не вызрели и не окрепли. В силу как внутренних, так и внешних причин по дискредитации и подавлению Украины.

Нынешняя власть исчерпала себя. Прошлая, сейчас «теневая», мечтающая возродиться, обесточила страну и не пользуется авторитетом. И те и другие, несмотря на вечное пребывание у кормушки, в сознании украинцев остаются временщиками, дожидающимися суда, люстрации.

Не воспринимать же всерьёз тех украинских политиков, что вещают в российских ток-шоу страшилки, где они агнцы, а их противники – волки? Смешно. И дико, когда очередная Виктория Шилова или Ирина Бережная с плачем рассказывают о том, как терзают, мучают Украину эти нехорошие яценюки, бандеровцы и фашисты. А где вы, красивые, были раньше? Всё это время? Жируя, прохлаждаясь, так же разрушали страну, измываясь над украинцами. Вы не хамелеоны даже, а актёры провинциального малоросского театра, которые и загримироваться толком не могут; что уж говорить о том, чтобы выучить роли.

Впрочем, эти люди не из космоса прилетели. Нет, они плоть от плоти украинского народа. Доброго, работящего, талантливого, но вместе с тем на удивление пассивного, равнодушного. Позволившего негодяям дорваться сначала до власти, а после до тела и сердца страны. Украина разрешила изнасиловать себя. От безысходности или из-за красивых лозунгов. Ведь то, что рыба гниёт с головы, – прежде всего оправдание для хвоста. Это уже из Евтушенко.

Сегодня пришло время каждому брать ответственность на себя. Выдавливать рабство. Да, сложный, почти фантастический вариант. Но только он сможет сработать.

Иначе – вариант куда реалистичнее: коллапс, падение, обречённость.

Невыносимая призрачность бытия О луганских впечатлениях

01.04.2015

Вернувшись из ЛНР, дав несколько интервью и пообщавшись с десятком разных, заинтересованных и не очень, людей, я в лишний раз убедился: большинство смутно представляет себе, как и чем сегодня живёт Народная Республика. Собственно, я и сам, отправляясь туда с гуманитарной миссией, имел об этом несколько сумбурное мнение.

Последний раз я был в Луганске после книжного фестиваля во Львове, транзитом через Киев. Тем ошеломительнее оказался контраст. Там, на западе Украины были нежно освещённые, тихие улочки, по ним гуляли, целовались, пили кофе и толстели от шоколада люди, а в ЛНР стыла каменная пустыня: дома, потрёпанные выстрелами, снарядами, не было света, воды, тепла и людей. Дикий перепад настроения, пусть я и ехал тогда, понимая, что в Луганске случилась война, но всё равно – никак не мог унять защемлённое сердце. Кровавое время, безумные люди.

После я созванивался с друзьями, знакомыми. Узнавал, как, что у них. Было осколочно, больно, тяжко. Но жизнь потихоньку налаживалась. Если бы не война.

И сколько бы, искренне и для вида, мы ни декларировали, находясь вне, «душа болит за Донбасс», до конца не представить, не осознать, как оно там на самом деле. Художник, писал классик, должен погрузиться на самое дно ада, и, мне кажется, что нынешний обыватель тоже. Тогда его риторика, в коей подчас хватает вольностей, питающих, оправдывающих войну, стала бы взвешеннее, умереннее, деликатнее.

Безусловно, погрузиться в тот мир за 5 дней, что проводишь на Луганщине в суете, борясь главным образом с человеческой глупостью, проблематично. Сколько бы совести, эмпатии Бог тебе ни отвесил, всё равно скользишь по верхам. И глаз ухватывает преимущественно то, что в тебе уже есть. На данный момент.

Она очень разная, ЛНР – та, какой я её увидел. Очень неоднородная в своей беде.

Здесь, по большей части, нет того, что показывают в документальных фильмах о войне. Но страданий достаточно, чтобы искупить грехи не одного легиона. Хотя здания не выстраиваются в цепочку руин – живые места есть, и в них люди пытаются сохранить мир. Как могут.

Городок Ровеньки, сюда я приехал впервые. В нём всё почти так, как в мирное время. Ходит общественный транспорт, люди стоят на остановках и в очередях. Заходишь в магазин и покупаешь товары, украинские главным образом. Рыночные ряды заняты, хотя покупателей – середина буднего дня – почти нет.

И всё же в этом шатком спокойствии периодически вспыхивают маячки близкой смуты. Старики, женщины толпятся у грузовика «Урал» с логотипом одной из казацких общин. С его борта ребята в «горках» разливают суп, чай, раздают крупы. Суета, давка. И вместе с тем – парадоксальным образом – отстранение. Потому что здесь много тех, кто даже в таком положении не готов переступить некую черту отчаяния. И есть те, кто просит милостыню открыто, а есть те, кто бродит молча, призраками с голодными глазами.

В больнице, куда я сгружаю привезённые мной лекарства, узнаю, что финансирования на март нет. Никакого.

– И как же теперь?

– Да вот так…

Но без лекарств – людям не жить. И в больницах, и в принципе. Когда в Дебальцево в собственном доме лежит раненный осколками человек и гниёт заживо; никто не лечит – некому, нечем. И этот пример – один из сотен.

У каждого здесь своя степень лишения, страдания, боли. И, возможно, да – всё познаётся в сравнении, но тяжесть креста, который приходится нести, не уменьшается от того, что кто-то навсегда повалился рядом.

Есть Ровеньки, уцелевшие, живые. А есть Первомайск, где нет слишком многого из того, что жизненно необходимо. И люди, чумазые, появляются из подвалов. Луганск же изранен в основном на окраинах. Сейчас он цел и живёт по законам военного времени. Эта формулировка встречается здесь довольно часто. Например, вот в таком контексте: «Данная собственность принадлежит ЛНР. Порча и вредительство караются по законам военного времени».

Хотя фактической войны нет. Но она всегда рядом, всегда чуть за кадром. Одно движение, одна перемена – ад начинается вновь. И большинство тех, с кем я встречался, говорят о нависшей угрозе. А пока пробуют выстроить быт заново.

На территории университета Шевченко – студенты. В кинотеатре – мороженое и фильмы. В магазинах – товары на полках. Но тут и там встречаются люди в форме, контролирующие происходящие. Они как пограничники между той жизнью и этой, куда местные возвращаются, дабы её возродить.

– Я тут всё время был, – говорит таксист, – а брат, отец – в ополчении.

– А вы… почему нет? – сомневаюсь прежде, чем задать этот вопрос.

– Мать – лежачая. Чуть что – сразу к ней. Так что решили я – с матерью, батя и брат – на войну. Хорошо хоть родственники из Москвы лекарства передают…