Дневник смертницы. Хадижа

Анна-Ханум налила из чашки чай в блюдце и стала пить мелкими глотками, вздыхая. Бабушка смотрела на нее, продолжая улыбаться.

— По селу разные слухи ходят, — наконец сказала Анна-Ханум.

Бабушка выпрямилась, а Надира подошла ближе.

— Какие слухи, Анна-Ханум? — тихо спросила бабушка.

— Про Махача Казибекова…

Услышав его имя, я отошла в тот угол, где была тень, чтобы никто не мог хорошо разглядеть моего лица.

— Все судачат, зачем он приехал, — продолжила она. — Один, без матери, без отца. Что ему тут одному делать?

— Валла, не знаю, — отозвалась бабушка. — Мы с ними не родственники. Откуда нам знать?

— Все говорят, он кого-то увидеть сюда приехал. — Анна-Ханум бросила взгляд в мой угол.

— Ну-ну… — Бабушка пододвинулась к ней и выставила ухо. — Кого?

— Ты, Хадижа, с ним в одном университете учишься. Скажи, ты никогда его не встречала? — напрямую спросила меня Анна-Ханум.

У бабушки глаза стали как блюдца, в которые она налила чай, чтоб остудить.

— Встречала, — сказала я, смеясь. — Я видела, как он к нам на факультет приходил к одной девушке. Кажется, она за него засватана. Махача весь университет знает — он самый красивый из парней, и богатый вдобавок.

Не знаю, как мой язык повернулся такие слова сказать. Не знаю, откуда во мне взялись силы смеяться, отвечая Анне-Ханум. Если бы я сказала, что его никогда не видела, она бы мне не поверила, и бабушка начала бы меня подозревать, а все село — трепать, что Махач приехал из-за меня. Языки далеко уводят, через день они бы так меня опозорили, что, если бы даже я оставалась чистой, как снег на вершине Шалбуздага, люди все равно стали бы видеть на мне черноту. Так у нас в селе работают языки — потом ни за что не отмоешься, никакими деньгами себе доброе имя не вернешь.

Анна-Ханум выдула из блюдца весь чай, вытерла ладонью губы, сморщила их. Вот так тебе, сплетница ты такая, не думай, что ты тут самая умная, в мыслях смеялась я над ней. Бабушка расслабилась. Анна-Ханум встала и отряхнула колени как будто от крошек, хотя она не стала брать с клеенки ни пряников, ни печенья. Что к ее коленям могло прилипнуть, кроме ее собственных липких сплетен?

— Ты смотри какая. — Бабушка сузила глаза, когда, проводив Анну-Ханум, вернулась со двора. — Клянусь, ее язык не знает отдыха. Эта женщина когда-нибудь умрет от своего любопытства. Есть она не может, пока все не разнюхает. Сама уже худая, как палка. Клянусь, от любопытства она сохнет.

— Хорошо ей Хадижа ответила, — сказала Надира. — Она, наверное, думала из-за Хадижи он тут, раз совпало, что они в одно время приехали.

Они с бабушкой захохотали.

— Клянусь, я тоже сначала испугалась, что она к этому ведет, — сказала бабушка.

Вечером, когда дедушка вернулся с годекана, за ужином она рассказывала ему:

— И, значит, заходит она, я как сидела, чуть не упала. Астагфирулла-астагфирулла! Каким нечистым ветром тебя сюда принесло? Аха-ха-ха-ха, значит, дальше что было, слушай. Она тут садится, напротив меня, вот туда, где ты сидишь, а я смотрю на нее, глаз у нее такой весь черный, еще шепчет она что-то про себя. Ну, думаю, точно она мне сейчас тут на все порчу наведет, за тем и пришла. Мы потом с Надирой, клянусь тебе, все углы посмотрели, как бы не подкинула она нам чего. Она стала у Хадижи спрашивать — не знает Хадижа Махача Казибекова? Намекала на что-то…

— А? — Дедушка поднял голову. — На что намекала?

— Что как будто Махач из-за Хадижи приехал. — Бабушка снова засмеялась. — Валла, до чего эти языки только не договорятся. Все село знает, что ему уже засватали невесту. Даже если бы не засватали, Казибековы никогда бы в нашу сторону не посмотрели. Кто мы перед ними? Только через свой труп генерал бы разрешил сыну с нами породниться.

— Я сам! — крикнул дедушка и закашлял, было слышно, как у него в груди что-то булькает. Дедушка кашлял, закрывая рот рукой, и крутил головой. Каждый раз, как из его груди выходил новый кашель, он наклонялся к полу. — Я сам трупом лягу, свою внучку за них не отдам, — сказал он, когда перестал кашлять, и ударил себя в грудь. Его глаза сильно слезились. — Моя внучка — лучше нее никого нет. Посмотри, какая она красавица, умная, учится, хозяйка. И что мне этого генерала бумажки по сравнению с моей внучкой? Кто они такие? Пусть спасибо скажут. Пришли бы, я бы еще сам им отказал. Посмотрели бы…

— Самурхан, — сказала бабушка и покачала головой, она редко называла дедушку по имени. — Давай бросай курить, а? Смотри, как ты кашляешь. Давай, хватит целый день со стариками на годекане сидеть, простываешь ты только там.

— Э-э-э, что ты мне рассказываешь, — дедушка шумно вздохнул красным носом. — Дома сяду, какая это жизнь?

Мне хотелось и плакать, и смеяться. Если бы Анна-Ханум пришла и сказала, что какой-то другой сельский парень приехал из-за меня в село, они бы поверили. Но они ни за что не поверят, что сын генерала Казибекова мог приехать ради меня, потому что мы слишком бедные, а они, даже не по сравнению с нами, — слишком богатые. Аллах, ты создал нас одинаковыми, и в Коране сказал, что все мы равны. Сакина ничем не лучше меня, кроме того, что на мне норка, а на ней — голубая шиншилла. У меня такие же две руки и две ноги, я не хромая и не косая, почему они не могут поверить в то, что Махач выбрал меня?

* * *

Закончились две недели в селе. Город тянул меня, как будто я не могла больше жить без него, как будто он успел отравить меня собой. Я пошла на могилу матери и стояла там недолго, от холодной земли мерзли ноги. Ноги тянули меня туда, где Махач.

— Мама, — шептала я. — Вот увидишь, я выйду замуж за Махача, ты даже не мечтала, мама, что твоя дочь может выйти за сына генерала.

Я вспомнила, как мы с мамой шли на родник, она была в больших резиновых шлепках. Она остановилась, чтобы посмотреть на машину генерала, а он не обратил на нас внимания.

У меня изо рта шел пар и грел мне лицо. Мама, спрашивала я, сколько таких слов надо, чтобы согреть твой холодный камень?

— Я буду приходить к тебе каждый раз, приезжая в село, и вот ты увидишь, мои слова будут горячей и горячей, ты будешь радоваться, слыша, как счастлива твоя дочь. Ты увидишь, мама.

Я посмотрела на твердую землю, накрывающую ее могилу. Желтая трава покрылась мелкими осколками снега. Камни замерзли до самой весны.

— Особенно зимой, мама, я буду говорить тебе горячие слова, и вот ты увидишь, ты согреешься даже под холодной землей.

Я обернулась на село. Из труб выходил дым. Куда он уходил? Аллах, почему ты не сделал так, чтобы люди никогда не умирали?

За мной приехал дядя Вагаб. Он спешил на работу. Я быстро собрала свои вещи. Бабушка с дедушкой махали мне рукой. Они тоже верили, что с каждым разом все будет лучше. На этот раз я не плакала. Когда мы выехали из села, я увидела, что над лысой горой собирается туман. Интересно, кто в нашем селе скоро умрет?

Я увидела Сакину в первый день семестра. Она прошла мимо, мельком взглянув на меня. Запах ее духов змеей тянулся за мной по коридорам, не давая забыть о том, что официально она связана с Махачем, а не я.

Я ждала Сабрину, но она не пришла. В этот день солнце не вышло, в коридорах было темно, мне казалось, в каждом черном углу меня ждет гадалка. Был бы Исмаил жив, если бы Сабрина послушалась ее и перестала со мной дружить?

Я сидела на лекции по зарубежной литературе и смотрела в окно. Дождь капал с крыш. Иногда я переводила взгляд на тетино кольцо с бриллиантом, которое не лезло ей на палец и она дала его мне поносить. Если бы из окна было солнце, камень больше бы блестел.

На перемене все встали со своих мест. Я слышала, как они говорили о Сабрине. А те, кто не знал, что произошло в последний день сессии, громко удивлялись: «Ааа!» Каркали как вороны. Особенно Буталибова не унималась, ей не надоело в тысячно первый раз рассказывать, как те женщины уводили Сабрину.