Дневник Великого поста

В храм она больше не приходит.

Четверг Перевернутая страница

Тепловоз медленно следует по главному ходу и тащит за собой несколько порожних вагонов. Мы с матушкой стоим на пассажирской платформе в ожидании электрички на Москву. Я провожаю вагоны взглядом до тех пор, пока тепловоз не скрывается из вида.

– Кого-то узнал? – интересуется матушка.

– Трудно сказать. Уж очень давно я не работаю на железной дороге.

– И до сих пор вспоминаешь то время?

– Вспоминаю, и довольно часто.

На самом деле, хотя моя работа была тяжелой и даже опасной, вспоминаются те годы тепло. Хорошее было время. Я и чувствовал себя совсем по-другому. Не знаю, может, потому, что был моложе. Я работал составителем поездов. Вспоминаю себя тогдашнего, тридцатилетнего. На ногах кирзачи или ботинки с толстой подошвой, на плечах телогрейка и оранжевый жилет. Рация, свисток, а ночью вдобавок еще и большой шахтерский фонарь. Условия работы здоровые, всегда на свежем воздухе, и днем и ночью, в жару и в холод. Повиснешь на подножке вагона и подаешь команды машинисту тепловоза. Самое трудное было распускать поезда с горки. Тепловоз толкает состав вперед вагонами, а составитель при помощи длинной металлической вилки в этот момент должен, изловчившись, подлезть между вагонами и расцепить сцепку. Правда, вилкой не всегда получалось, и тогда приходилось действовать по-другому. Были у нас отчаянные ребята, те вообще входили в межвагонное пространство и расцепляли сцепку голыми руками. Конечно, это небезопасно. Я видел, как людям отрывает ноги и руки, но это чаще по собственной вине или неосторожности. Если соблюдать технику безопасности и не пить, то работать можно.

Помню мы трудились в дневную смену и к полудню распустили с горки все поезда, скопившиеся в парке приема. Только один-единственный состав почему-то не трогали, он так и оставался стоять еще с ночной смены. Погода с утра была отличная, но к обеду начала портиться. Вокруг, насколько хватало глаз, небо оставалось чистым, а над нашей сортировочной горкой собрались черные-пречерные тучи. В парке приема единственная разборка, и мне ее отцеплять. Потом моя очередь закончится, и наступит очередь ездить сопровождать вагоны. Сейчас на нас обрушится ливень. Летние ливни, хоть и обильны, но непродолжительны. Минут за пятнадцать прольются, а потом снова солнце. Лишь бы только Щукин не надумал именно в этот момент двинуть на горку единственный оставшийся в парке приема состав. Для составителя нет ничего хуже, как угодить под такой ливень. Штатный дождевик спасает лишь от редкого моросящего дождика, но никак не от ливня. И без того тяжелый, он быстро намокает и окончательно сковывает движения, а при нашей работе это опасно. И потом, прорезиненная ткань не пропускает тепла, человек в дождевике быстро перегревается и начинает потеть. Вроде как от дождя спасаешься, а внутри все одно – одежда мокрая. Потому, работая на горке, дождевиками мы практически не пользовались. Вымокнешь под дождем и бежишь переодеваться в сухое. Это спасало.

Щукин – наш дежурный по горке. Он контролирует всю технологическую цепочку. Человек пьющий, как переберет, лезет драться. Поэтому в компании его избегали. Трезвым он любил похохмить, чаще всего над нами, составилами. Обычно мы ему никак не отвечали. Боялись разозлить. Щукин запросто мог подать на тебя рапорт, а начальство с нами особо не церемонилось. Утром после ночной смены вызовут на отчет, пять минут, и вот ты уже без премиальных.

Слышны первые тяжелые капли. Они то и дело стучат по крыше нашего крошечного домика для обогрева. Сегодня в смену вышли четыре составителя, но работы нет, делать нам нечего. Двое играют в карты, третий читает, я, поскольку моя очередь, слежу за парком приема и отцепляю вагоны. Стук падающих капель учащается, приближение ливня сопровождается угрожающим ревом. Вот уже полил как из ведра. Только бы Щукин не надумал снова развлечься. Делать ему сейчас тоже нечего, а книжек он не читает. Инструкция по технике безопасности не запрещала работать в дождь, хотя деревянный настил, по которому мы бегали, во время дождя становился скользким и небезопасным. Отказаться и не отцеплять нельзя. Каждый день в отдел кадров приходили люди, согласные на любую работу. Мы знали об этом и рисковали молча.

– Эй, горка! – оживился Щукин. – Нечего дрыхнуть! Выходи на разборку.

По громкой связи мне слышно, как хихикают дежурные и операторы – надежно укрывшись от непогоды, они смотрели на нас сверху из высоко расположенного эркера.

– Интересно, кому на этот раз «повезло»? – продолжает Щукин.

Кто-то из моих товарищей отвечает:

– Снова Шурику «повезло»! Согрешил, наверное!

Мне действительно тем летом «везло». Все ливни, как нарочно, выпадали на мою долю. Удачная шутка про «согрешил» понравилась, ведь, кроме меня, верующих в смене не было, и громкая связь разразилась смехом. Наверняка многие понимали, что в такой ливень работать на горке опасно, и даже сочувствовали бедолаге составителю, но про «согрешил» действительно было смешно.

Огромным, сквозь водные потоки едва различимым темным пятном неумолимо приближались вагоны. На мгновение ощутив, словно нахожусь на арене древнего Колизея, я решительно поправил кепку и вышел им навстречу. До сих пор, бывает, снится, как я остаюсь стоять за дверью, а весь многотонный состав под матерный вой дежурного отправляется вниз. Он кричит, а я улыбаюсь и не двигаюсь с места. Во сне я смог устоять, а в реальной жизни не получилось.

Мне снова повезло, отработал без происшествий, и ливень прекратился. Так же внезапно, как и начался. Зато с меня самого лило, как из-под водосточной трубы. Не осталось ни одной сухой нитки, даже в сапогах хлюпала вода. Нужно спешить переодеться. Я уже собрался бежать, но поступила команда «на тепловоз». Моя очередь ехать. Перекинул рацию через плечо и взобрался на подножку.

После ночной смены, уже в электричке, возвращаясь домой, почувствовал, что заболеваю. Ливни сделали свое дело. Жена с дочкой в это время гостили у бабушки. Так что в плане лечения рассчитывать приходилось только на себя. Открыл дверь, как-то разделся и упал на диван. Вечером очнулся. Хотелось пить, пытался встать, не получилось. Еще никак не мог дотянуться до носового платка. Платок рядом, а я никак не дотянусь. Что было дальше, как лечился, ничего не помню. Только с тех пор хронический бронхит стал моим спутником на всю оставшуюся жизнь. И к Щукину – стойкое чувство неприязни тоже.

Спустя много лет, уже священником, я часто вспоминал железную дорогу, своих товарищей, и вместе с ними обязательно Щукина. Мне бы его забыть и все, что с ним связано, а не получается. Ходил к духовнику, каялся. Все одно не отпускает. Видимо, ненависть, как и любовь, – это навсегда.

– Батюшка, лет пятнадцать назад я работала продавцом в одном частном магазине. Хозяйка заподозрила меня в воровстве. Женщина невыдержанная, накричала на меня и выгнала с позором. Зарплату, понятно, отдавать не стала. Я тогда на нее очень обиделась и даже отомстить мечтала, но что я могла? Только забыть. Иногда мы случайно пересекались с ней где-нибудь в городе, и тогда все возвращалось. Она уже, конечно, ничего не помнила и шла спокойно, не обращая на меня внимания. У меня же внутри все клокотало, хотелось наговорить ей всяких гадостей, и я, боясь, что не сдержусь, спешила быстрее пробежать мимо. Потом я начала регулярно ходить в церковь на службы, исповедовалась и причащалась. И вот однажды на литургии, причастившись, я пошла потребить запивку. В очередь к чаше я стояла последней, и кусочек антидора, что дожидался меня на блюде, тоже оставался последним. Я уже было взяла его в руку, как за мной к запивке подошел еще один человек. Поднимаю глаза, а это она, моя бывшая хозяйка. Оказывается, она тоже причащалась, но антидора ей уже не досталось. И потом произошло чудо. Я разделила пополам оставшийся кусочек хлеба и протянула его человеку, когда-то много лет назад сделавшему мне очень больно. Она улыбнулась и, поблагодарив, отошла. Эта женщина меня не помнила, зато я ее никогда не забывала. И вдруг ощущаю прилив радости, независимо от меня моя ненависть улетучивается и исчезает. Так она перестала быть моим врагом.

Я уже запамятовал эту историю, рассказанную мне одной из наших верующих, а вспомнил ее совершенно внезапно, когда, проезжая по трассе, заметил на обочине двух голосующих мужчин. Обычно я не подвожу тех, кого не знаю, а здесь остановился. И даже немного сдал задним ходом. С утра не переставая накрапывал холодный осенний дождь. Эти люди наверняка уже промокли и озябли. Но я остановился не потому, что пожалел. Просто они были одеты в знакомые мне дождевики, что выдавались в мою бытность железнодорожником. Еще лицо одного из них мне тоже показалась знакомым.

– Борода, – обращаясь ко мне, проговорил он заплетающимся языком, – подкинь до города. Мы тут вообще замерзли, а денег нет… Пожалуйста.

В этот момент я и узнал в нем Щукина. Больше по голосу, потому что внешне это уже был совсем другой человек.

– Спасибо, борода. Хорошо у тебя в машине, тепло. Мы с ним, – Щукин показывает пальцем в сторону приятеля, устроившегося на заднем сиденье, – на семьдесят пятый километр за капустой ездили, а сторож заметил и спустил на нас овчарку. Прикинь, я вот упал, видишь, дождевик порвал. Еле отбились. Вымокли, хорошо с собою было, а так бы совсем окоченели. Слышь, борода, ты на железке здесь у нас на станции, часом, не работал? Нет? Чего-то мне твое лицо знакомо.

Я не ответил. Узнай бы он меня, я бы не утерпел и обязательно спросил, помнит ли он, как просто так, безо всякой надобности гнал меня отцеплять вагоны под проливным дождем? Вместо этого я перевел тему на него:

– А ты, как я понимаю, со станции. Все еще работаешь?

– Нет, уже на пенсии. Что делаю? Пью. С такой жизни запьешь. Сын окончательно скололся, глаза бы мои на него не глядели.

Я довез их до места. Щукин, выходя из машины, ударил себя кулаком по ладони и сказал:

– Слышь, борода! Я тебе что скажу! Если кто тебя здесь тронет, вот только пусть попробует. Ты мне скажи, понял. Я – Вовка Щукин, меня здесь все боятся. Короче, мы теперь с тобой друганы.