Дни, месяцы, годы

Сянь-е отвязал пса: ступай, дождя больше не будет.

Пес спустился с алтаря, сделал несколько шагов и наткнулся на стену, повернул в другую сторону и врезался в дерево. Сянь-е подошел ближе, взглянул на пса, и сердце его оборвалось: солнце выжгло псу оба глаза, на их месте зияли сухие колодцы глазниц.

Старик взял пса себе.

Хорошо, что я приютил Слепыша, думал Сянь-е. Иначе и словом было бы не с кем перемолвиться. Небо свежело, дневной жар постепенно отступал. Звезды с луной собирали разлитый по земле свет и тянули его обратно на небо, как рыбак тянет из воды тяжелую сеть, в темноте раздавался влажный бело-голубой звон, словно от падающих капель. Сянь-е знал, что это не плеск воды, не шелест деревьев и трав, не стрекот насекомых. С этим звоном необъятная пустотелая ночь сцеживала переполнявшее ее безмолвие. Сянь-е гладил слепого пса, расчесывал ему шерсть от загривка до самого хвоста. Пес больше не плакал. Сянь-е гладил пса, Слепыш лизал ладонь хозяина, они были одни в целом мире, и тепло от того, что они есть друг у друга, плескалось вокруг и затапливало их с головой, сливая воедино.

Старик сказал: Слепыш, будем с тобой жить как одна семья, что скажешь? Вместе-то веселее.

Пес с силой лизнул старика в середину ладони.

Мне помирать скоро, сказал старик. Если ты скрасишь мои последние дни, я и умру счастливым.

Пес провел языком от пальцев старика до самого запястья, словно одолел десять, а то и двадцать ли.

Слепыш, говорил старик, как думаешь, кукуруза наша даст новый росток? Пес оторвался от ладони старика и кивнул. Как думаешь, не унимался старик, когда он появится: сегодня, завтра или послезавтра? Глаза слипаются, ты больше не кивай, я не увижу, а так скажи, если еще не охрип. Скажи, завтра утром будет новый росток? Старик привалился спиной к столбу, глаза его закрылись, и блеклая тень навеса упала ему на лицо, будто смоченная в воде кисея. Рука старика замерла на голове Слепыша, и они мирно уснули.

Когда Сянь-е проснулся, солнце было уже на высоте трех жердей. Веки у старика горели, будто под раскаленными иглами, он потер глаза, снова увидел в небе золотисто-желтый диск и тихо выругался: солнце, ети твою прабабку, ты у меня дождешься, вот приду на твое кладбище и все могилы разграблю. А следом взгляд старика упал на слепого пса, тот лежал на поле, охраняя кукурузный пенек. Неужто росток проклюнулся, недоверчиво спросил Сянь-е. Пес едва заметно кивнул, старик выбрался из-под навеса и в самом деле увидел, что сбоку из обрубка, напоминавшего молоденькую редьку, проклюнулся красно-зеленый росточек с полпальца в длину, точь-в-точь как свежая почка мыльного дерева, такой нежный, что его и касаться боязно, лоснится под солнцем, словно нефрит.

Старик спустился к оврагу, хотел набрать там палой листвы, чтобы укрыть кукурузу от солнца, покружил у края оврага, но вернулся на поле ни с чем. Постоял у очага, потом подхватил мотыгу, отломал от софоры длинную ветку, сделал из нее рогатину и поставил над кукурузой, а сверху пристроил свою рубаху, чтобы над ростком была тень.

Говорит: новой беды я не перенесу.

Слепыш, пошли завтракать, ты что будешь?

Говорит: что бы нам сообразить с утра пораньше? Давай позавтракаем похлебкой из кукурузного толокна, а на обед уж приготовим что-нибудь повкуснее.

Когда новый росток пустил второй лист, Сянь-е отправился в деревню за припасами. В его закромах не осталось ни зернышка. Он рассудил, что, если в каждом доме набрать по горсточке зерна, наскрести по щепоти муки, им со Слепышом хватит, чтобы дотянуть до конца засухи, ведь деревня у них немаленькая. Но когда Сянь-е спустился с горы Балибань, оказалось, что все ворота заперты на замки, а деревенские улицы затканы густой паутиной. Первым делом старик заглянул к себе домой. Он ясно помнил, что дочиста вымел все чаны и горшки в закромах, но все равно осмотрел пустой чан из-под зерна, провел рукой по дну кувшина, где когда-то хранилась мука, обсосал пальцы – на языке в тот же миг распустился белоснежный мучной аромат и толчками разлился по телу. Сянь-е сделал глубокий вдох, сглотнул мучную слюну, вышел за ворота и остановился посреди улицы. Косые лучи заливали деревню ровным слоем жидкого золота, и посреди мертвой тишины было слышно, как капает с крыш солнечный свет. На целом хребте не осталось ни души, думал старик, воры да разбойники или от засухи померли, или от голода. Ети вашу бабку, неужто вы заперли ворота от старика Сянь-е? Вы от меня заперлись, а я нарочно к вам залезу, замки поломаю, через стены переберусь! Ни за что не поверю, что у вас не осталось дома припасов, говорил старик. Иначе что есть будете, когда засуха кончится? И если не осталось припасов, какого рожна было замки вешать? Сянь-е подошел к воротам напротив. Но в том доме жил дальний племянник, носивший одну с ним фамилию. Сянь-е двинулся дальше и оказался у дома старой вдовы. В былые годы вдова каждую зиму шила Сянь-е сапоги со стеганой подошвой из овечьей шерсти. Теперь она умерла, и в доме поселился ее сын. Тепло этого дома навсегда осталось в опустевшем сердце Сянь-е, как и все прожитые им месяцы и годы. Сянь-е долго глядел на ворота вдовы и наконец молча двинулся дальше. Его шаги звучали одиноко и гулко, как топор дровосека в лесной чаще, эхо шагов гуляло по деревне, а запертые ворота проплывали мимо чередой брошенных лодок. Старик обошел всю деревню. Солнце добралось уже до середины неба. Настала пора варить обед. Был бы здесь Слепыш, бормотал старик, он бы мне подсказал, в какой дом залезть.

Старик обернулся к горе Балибань и прокричал: Слепыш! Слепыш! Скажи, у кого дома осталось зерно?

Ответом старику была безбрежная тишина.

Поникший Сянь-е уселся посреди улицы, выкурил трубку и с пустыми руками пошел восвояси. Слепыш издалека почуял приближение хозяина, виляя хвостом, побежал на звук его шагов, потерся мордой о штанину. Сянь-е на него даже не взглянул. Он снял с софоры мотыгу, сходил к навесу за чашкой и отправился на край поля. Копнул раз, другой, а на третий достал из земли пару кукурузных зернышек, они сияли золотистым светом, совсем как новенькие, и так нагрелись под солнцем, что обжигали ладонь. Сянь-е прошел по всему полю, вскрывая лунки: махнет мотыгой, а из-под земли выскакивает одно, а то и два зернышка. Старик наполнил чашку зернами быстрее, чем поднимался до гребня горы.

На обед была жареная кукуруза.

Обедали в тени под навесом, молча жевали кукурузу, запивали водой, и вдруг Сянь-е ни с того ни с сего захохотал. Говорит: припасы-то под землей прячутся! Выйду на соседское поле с мотыгой и за день накопаю столько кукурузы, что нам с тобой на три дня хватит.

Но на чужих полях дело пошло не так гладко. Старик не знал, как далеко друг от друга прячутся зерна, приходилось копать наугад. Да к тому же многие семьи, чтобы управиться с севом перед дождем, даже малых ребятишек вывели на поле, дали им мотыги и велели копать лунки под семена. На таких полях лунки были вырыты как попало, то густо, то пусто, то глубоко, то мелко. Сянь-е засевал свое поле совсем не так, у него все лунки были одинаковые, а ряды ровные, как по линеечке. В былые годы детей никогда не пускали на поле в посевную. Эта засуха все с ног на голову перевернула.

Старику ни разу не удалось за день добыть столько кукурузы, чтобы им со Слепышом хватило на три дня. Обливаясь потом, он с утра до вечера перекапывал землю на чужих полях, и в хорошие дни урожая им со Слепышом хватало на два дня, а в плохие всего на день. Кукуруза понемногу подрастала, слабый и нежный звук, с которым стебелек прорезал ночной воздух, напоминал дыхание мирно спящего младенца. Старик усаживался подле стебелька, чтобы дать отдых натруженной за день спине, и слушал, как дышит в ночи кукуруза, а по суставам во всем его теле разливалось мягкое тепло. Луна выходила на небо, круглая, словно женское лицо, забиралась на самую вершину небосвода, а вокруг нее сияли звезды, словно пуговицы на новом нарядном платье из синего шелка. В одну из таких минут старик спросил пса: Слепыш, у тебя в молодости сколько сук было?

Пес растерянно вскинул морду на хозяина.

Да говори как есть, Слепыш, мы тут одни. Ночь тайны не выдаст.

Пес растерянно молчал.

Ну и ладно, не хочешь – не говори. Сянь-е вздохнул, угрюмо закурил и сказал, глядя в небо: хорошо молодым, у них и сил полно, и женщина ждет в постели. Если женщина смышленая, встретит тебя с поля, воды поднесет, в жару веер подаст, а в холода согреет постель. Если ночью не давала тебе уснуть, поутру скажет: ты совсем умаялся, поспи подольше, не ходи в поле. Вот это жизнь так жизнь. Старик крепко затянулся, выдохнул облако дыма длиною в десяток ли, потрепал пса по хребту и прибавил: такой жизни и в раю бы позавидовали.

Слепыш, спросил старик. А ты успел так пожить?

Пес молчал.

Слепыш, как по-твоему, спросил старик, для чего мужчине жить на свете, как не для этого? Он больше не ждал, что пес заговорит, а отвечал сам себе: да, для того и живем. Но в старости, продолжал Сянь-е, в старости все не так, старики живут на свете ради деревца, ради травинки, ради внуков с внучками. Жить все равно лучше, чем помирать. Сянь-е затянулся трубкой и во вспыхнувшем огоньке увидел шелест, с которым подрастала кукуруза, он тянулся к его ушам нежно-голубой нитью. Старик перевел взгляд на кукурузный стебель, который к тому времени вырос уже по колено, и увидел, что верхушка его вдруг раскрылась, а из розовато-желтой сердцевины наружу рвется свернутый листок, похожий на ивовую дудочку. Остальные девять листов изгибались вокруг стебля крутыми луками. Сянь-е поднялся на ноги, взял мотыгу, копнул пару раз рядом со стеблем, и они со Слепышом помочились в ямку, потом старик разбавил удобрение тремя чашками воды, засыпал ямку и нагреб вокруг немного земли. Сянь-е больше всего боялся, что по склону снова разгуляется ветер, и тогда на месте кукурузного стебля останется один пенек. Чтобы защитить кукурузу, он той же ночью сбегал в деревню, принес оттуда четыре тростниковые циновки, вбил вокруг кукурузы четыре колышка на расстоянии четырех чи от стебля и привязал к ним циновки, огородив побег тростниковой стеной. Прилаживая циновки к колышкам, Сянь-е велел псу: Слепыш, сбегай в деревню, принеси бечевку или шнурок, любая веревка сгодится. Пес на ощупь побрел по горной тропе к деревне, и когда луна почти закатилась, а звезды поредели, принес в пасти клочки соломенной шляпы, которую Сянь-е разорвал во время урагана. Старик приспособил вместо веревки ленту от шляпы. А где не хватило ленты, пустил в дело свой черный пояс со штанов. К рассвету ограда была готова.

В сумерках самодельная ограда напоминала палисадник перед богатым домом. Одинокий стебелек торчал посреди палисада, точно флагшток, и жизнь вел самую приятную: его вдоволь кормили и поили, в полдень укрывали соломенной циновкой, чтобы уберечь от солнца, и стебелек весело шелестел, а рос как на дрожжах – за без малого неделю вымахал выше своей ограды.

Беда была в том, что солнце палило с неба целыми гроздьями, и вода в колодце кончалась. Сянь-е каждый день наведывался к деревенскому колодцу, но чтобы набрать полведра мутной воды с песком, ему приходилось по десять раз спускать ведро в сруб. Вместо воды оттуда поднимался страх, пробирая старика холодом до самых костей. И наконец настал день, когда Сянь-е спустил в колодец ведро, до отказа выкрутив ворот, но оно вернулось пустым, вода едва прикрывала донышко. Старик долго прождал у колодца, чтобы нацедить в ведро хоть чашку воды.